go to end

*

Irma Duncan. Duncan Dancer, an Autobiography by IRMA DUNCAN.
Ирма Дункан. ТАНЦОВЩИЦА ДУНКАН, как Автобиография ИРМЫ ДУНКАН.

[01]. DUNCAN DANCER

Wesleyan University
WesScholar

Te NEH/Mellon Open Book Program, Dance
Titles – open access Ebooks

Wesleyan University Press

1966

Duncan Dancer, an Autobiography
Irma Duncan

Follow this and additional works at:
https://wesscholar.wesleyan.edu/wespress_dance

Part of the Acting Commons, Alternative and Complementary Medicine Commons, Art Practice Commons, Dance Commons, Digital Humanities Commons, Esthetics Commons, Feminist Philosophy Commons, Movement and Mind-Body Terapies Commons, Other Arts and Humanities Commons, Other Teatre and Performance Studies Commons, Performance Studies Commons, Somatic Bodywork and Related Terapeutic Practices Commons, Teatre History Commons, and the Terapeutics Commons

Tis Book is brought to you for free and open access by the Wesleyan University Press at WesScholar. It has been accepted for inclusion in Te NEH/Mellon Open Book Program, Dance Titles – open access Ebooks by an authorized administrator of WesScholar. For more information, please contact
nmealey@wesleyan.edu, jmlozanowski@wesleyan.edu.

Recommended Citation
Duncan, Irma, "Duncan Dancer, an Autobiography" (1966). Te NEH/Mellon Open Book Program, Dance Titles – open access Ebooks. 2.
https://wesscholar.wesleyan.edu/wespress_dance/2

[02], Cover

DUNCAN DANCER

ALSO BY IRMA DUNCAN
The Technique of Isadora Duncan
Isadora Duncan's Russian Days
(with Allan Ross Macdougall)

[05], Cover

DUNCAN DANCER
An Autobiography by
IRMA DUNCAN

Wesleyan University Pre.rs
MIDDLETOWN, CONNECTICUT
36834000067439

[06]

Copyright© 1965, 1966 by Irma Duncan Rogers

 This work appeared in condensed form in Dance Perspectives, numbers 21 and 22, 1965. The courtesy of the publisher in assigning the copyright is gratefully acknowledged.
 Grateful acknowledgment is also made to the proprietors of the rights for their gracious permission to reprint the following materials under their control:
 "The Child-Dancers," by Percy MacKaye, copyright © 1914, 1942 Arvia MacKaye Ege and Christy MacKaye Barnes; reprinted by their permission.
"Delight," by John Galsworthy, reprinted by permission of the author, of Charles Scribner's Sons, and of William Heinemann Ltd. United States copyright © 1910 Charles Scribner's Sons, renewal copyright © 1938
Ada Galsworthy; British copyright © 1910 John Galsworthy.
 Excerpt from Isadora, by Allan Ross Macdougall, copyright © 1960 Thomas Nelson & Sons; reprinted by their permission.
 Excerpts from My Life, by Isadora Duncan, copyright © 1928, 1955 Live-right Publishing Corporation (Black and Gold Library); reprinted by their permission.
 Excerpts from The Art of the Dance, by Isadora Duncan, are published by the courtesy of Theatre Arts Books, New York, as successors to the book publishing department of Theatre Arts, .Inc. Copyright © 1928 Helen Hackett, Inc.; renewal copyright © 1956 Helen Hackett.

Library of Congress Catalog Card Number: 66-14664

First edition

Duncan Dancer, by Irma Duncan, is licensed under a Creative Commons Attribution-NonCommercial4.0 International License
https://creativecommons.org/licenses/by-nc/4.0/legalcode

Publication of this title is funded by the Humanities Open Book program, a joint initiative of The National Endowment for the Humanities and The Andrew W. Mellon Foundation.

[07]

FOR
Sherman, my husband.
"and a book of remembrance was written."
Malachi 3,3.

[09], p. vii-viii * DUNCAN DANCER *

Contents

Foreword xi
Note on Sources xiii

PART I. 1905-1913

 Prelude 3
1. Follow Me 10
2. Dancer of the Future 20
3· The Greatest Thing in Life 37
4· European Tour 62
5· Sojourn at Chateau Villegenis 86
6. Elizabeth Takes Over 101
7· Lesson in the Temple 113
8. You Must Be My Children 124

PART II. 1913-1921

 9· Dionysion 137
10. Growing Up 148
11. Isadora Duncan Dancers 163
12. Demeter and Persephone 187
13· The School Is Dead, Long Live the School 198

PART III. 1921-1933

14. Exile 217
I5. Little Dividend 232
16. A Last Visit 240
17· Plough the Ground, Sow the Seed 249
18. If You Will Be Faithful 259
19. To China and Back 273
20. Return to Moscow 300
21. Finale 309
22. Curtain 315
23. The End and a New Beginning 326

Index of Names 343

[11], p. ix-x * DUNCAN DANCER *

Illustrations, facing page

Isadora Duncan at the Theatre of Dionysus, Athens, 1904. 18
 
(upper) Isadora in her own equipage, Berlin, 1905.
(lower) Marta, Lisa, and Gerda before a statuette of Isadora, Grunewald, 1905. 19

Isadora with Grunewald students, 1905 ; Irma at right, fifth couple from top. 50

Pupils of the Isadora Duncan School, 1906-1908.

(upper I.) Erica. (upper r.) Irma.
(lower I.) Theresa. (lower r.) Anna. 51

(upper) Irma and Isadora, N euilly, 1908.
(lower) Gordon Craig and Isadora, Berlin, I904. 82

Pillbox hats and Polish coats, Chateau Villegenis, October I908. Irma on running board, center; Preston Sturges behind shoulder of girl at wheel. 83

(upper) Elizabeth Duncan's school, Darmstadt. Irma at left among her little pupils; Elizabeth and Max Merz at right.
(lower) Deirdre and Irma aboard ship to Egypt, 1912: snapshot by Isadora Duncan. 114

Isadora with Deirdre and Patrick. 115

(upper) Dionysian, 1914·
(lower) Dionysian: the six Duncan girls with statue of dancing
maenad. 146

(upper) Walter Rummel and Isadora, 1919.
(lower) Duncan Dancers, 1920: Lisa, Irma, Margot. 147

Irma Duncan: dance photo by Arnold Genthe, 1917. 178

Irma Duncan dancing outdoors, Greece, 1920. 179

Isadora to Irma, October I, 1920: "Your letter has made me Happy-" 210
 
Irma Duncan: portrait photo by Edward Steichen; Versailles, 1920. Inscribed: "Gay dancing eyes of the eager dancing faun girl. With a vivat-Edward Steichen." 211
 
(upper) Irma Duncan in Moscow, ca. 1925.
(lower) The Isadora Duncan School, Moscow. 306

"The young woman I never knew." Irma's mother, photographed years before her marriage. 307

[13], p. xi-xiii

Foreword

My life with Isadora Duncan dates from 1905, until her untimely end in 1927. This period covers most of my own career as a dancer. During all these vital, creative years of working together, neither of us was able to leave some tangible result of our transient art. This book must therefore remain the sole, abiding record of my work in the world of the dance.
 I.D. [Irma Duncan]
 Longway, 1966.
..
Моя жизнь с Айседорой Дункан датируется 1905 годом, и до её несвоевременного кончины в 1927 году. Этот период охватывает большую часть моей собственной карьеры как танцовщицы. В течение всех этих жизненно важных творческих лет совместной работы ни один из нас не смог оставить ощутимый результат нашего преходящего искусства. Поэтому эта книга должна оставаться единственным, постоянным свидетельством моей работы в мире танца.
 I.D. [Ирма Дункан]
 Longway, 1966.

[15]

Note on Sources: Many of the quotations in this book come from papers in the personal collection of Irma Duncan. These materials have been given by Miss Duncan to the Dance Division of the New York Public Library. In some cases, similar statements may be found in published works, but Miss Duncan has used the original sources whenever possible. All translations have been made by the author. References to works frequently cited have been abbreviated: Life-Isadora Duncan, My Life (New York, 1928); Art-Isadora Duncan, The Art of the Dance (New York, 1928). Other works cited are acknowledged elsewhere in this volume.
..
Примечание по источникам. Многие цитаты в этой книге взяты из документов личной коллекции Ирмы Дункан. Эти материалы были предоставлены мисс Дункан танцевальному отделу Нью-йоркской публичной библиотеки. В некоторых случаях подобные цитаты можно найти в опубликованных работах, но мисс Дункан использовала исходные источники, когда это было возможно. Все переводы сделаны автором. Ссылки на часто цитируемые работы были сокращены: 
 Life-Isadora Duncan, «Моя жизнь» (Нью-Йорк, 1928);
 Art-Isadora Duncan, «Искусство танца» (Нью-Йорк, 1928).
Другие упомянутые работы признаны в другом месте этого тома.

** PART I. 1905-1913 **
-- ЧАСТЬ I. 8-16 лет

[17], p. 3-9 * DUNCAN DANCER * Prelude *

Prelude
Прелюдия

THE most fateful day of my life, the one destined to make the greatest changes in it, occurred at the end of January, 1905. The sky was dark, for a heavy fog had rolled in from the North Sea during the night, obscuring the streets of Hamburg. I had been born near there in a small town in Schleswig-Holstein, but my mother now lived on the outskirts of this city.
..
Самый судьбоносный день в моей жизни тот, который был предназначен для внесения в него больших изменений, произошел в конце января 1905 года. Небо было темным, потому что ночью из Северного моря катился тяжелый туман, затеняя улицы Гамбурга. Я родилась там, в маленьком городке Шлезвиг-Гольштейн, но моя мать теперь жила на окраине этого города.

I can see the child I was then, bundled up warm against the damp weather, wearing a velvet bonnet and wool mittens, sitting beside my mother in the electric tramcar that carried me, not only from the quiet suburbs to the busy center of town, but also out of one kind of world into an entirely different one.
..
Я могу видеть ребенка, которым я тогда была, упакованного тепло из-за влажной погоды, в бархатной шляпе и ватных варежках, сидящей рядом с моей матерью в электрическом трамвае, который нес меня не только из тихих пригородов в оживленный центр города, но и из одного мира, в совершенно другой.

As we clanged along the Steindam leading to the more elegant section of Hamburg, I felt a mounting excitement. I was also somewhat frightened at what was about to happen, for I was to audition for a famous dancer to see if I could become a pupil in her school. This had come about because mother had seen an announcement in the newspaper saying that Isadora Duncan, the young American dancer who was then creating a furor in Germany, wanted pupils for her newly founded school in Berlin.
..
Когда мы стучали каблуками по улице Стейндам, ведущей к более изящной части Гамбурга, я почувствовала сильное волнение. Также я несколько испугалась того, что должно было произойти, потому что я должна была прослушиваться у знаменитой танцовщицы, чтобы выяснить, смогу ли я стать учеником в её школе. Это произошло потому, что мама увидела объявление в газете, в котором говорилось, что молодая американская танцовщица Айседора Дункан, которая тогда создавала фурор в Германии, хотела набрать учеников для своей недавно основанной школы в Берлине.

Mother had been dreaming of a stage career for me ever since a neighbor of ours, a music teacher, discovered that I had a good singing voice. This immediately reminded her of Ernestine Schumann-Heink, prima donna of the Hamburg Opera, for mother had come in contact with the glamorous world of the theatre when she acted as governess for the singer's little boy.
..
Мать мечтала о сценической карьере для меня с тех пор, как мой сосед, учитель музыки, обнаружил, что у меня хороший голос. Это сразу напомнило ей Эрнестину Шуманн-Хейнк, примадонну Гамбургской оперы, поскольку мать когда-то вступила в контакт с гламурным миром театра, когда она выступала в роли гувернантки для маленького мальчика певицы.

The curtain actually rose on my dance career the day before, when mother tried unsuccessfully to enroll me at the Municipal Theatre School. The directress, a dour-looking woman in a tight black dress, poked her head out of the door. When she saw me, she immediately pronounced me too young. "Bring your daughter back when she is twelve years old," she said.
..
Занавес на самом деле поднялся на мою танцевальную карьеру накануне, когда мать безуспешно пыталась зачислить меня в Муниципальную театральную школу. Директриса, суровая женщина в узком черном платье, высунула голову из двери. Когда она увидела меня, то сразу же объявила меня слишком молодой. «Приведи свою дочь, когда ей исполнится двенадцать лет», - сказала она.

Mother tried hopefully to describe my acting and singing talents, but she cut her short with, "Those are the rules, Madam, goodbye," and shut the door on us.
..
Мать с надеждой пыталась описать мои актерские и певческие таланты, но та коротко отрезала ей: «Это правила, мадам, до свидания», и закрыл нам дверь.

It was just as well she did, as otherwise I might never have met Isadora Duncan. However, the fates were even then busy weaving the threads that would bring us together.
..
Это было тоже хорошо, поскольку иначе я, возможно, тогда никогда бы не встретил Айседору Дункан. Тем не менее, наши судьбы были даже тогда заняты плетением нитей, которые сведут нас вместе.

That same evening mother put me to bed earlier than usual, perhaps to sleep off my supposed disappointment, although the rejection at the Theatre School had actually left no impression on me. She then cleared away the supper dishes from the kitchen table and retired to the front parlour, or gute Stube, as they say in Hamburg. She sat down on the mahogany sofa covered with black damask above which hung a picture of my late father with his curly red hair and bristling mustache. On the round mahog - any table in front of her, covered with a fringed cloth, she spread the evening newspaper. An old-fashioned oil lamp provided the only illumination. Electricity was a fairly recent convenience that had not as yet penetrated the outskirts of our city to light up the uniformly gloomy row of houses where we lived.
..
В тот же вечер мать уложила меня спать раньше обычного, возможно, чтобы заснуть от моего предполагаемого разочарования, хотя отказ в Театральной школе на самом деле не произвел на меня никакого впечатления. Затем она очистила блюда после ужина с кухонного стола и ушла в гостиную перед домом или погладила Комнату, как говорят в Гамбурге. Она села на диван из красного дерева, покрытый черным дамастом, над которым висела фотография моего покойного отца с кудрявыми рыжими волосами и ощетинившимися усами. На круглом махохе - любой стол перед ней, покрытый бахромой тряпкой, она расправила вечернюю газету. Единственная подсветка - старомодная масляная лампа. Электричество было довольно недавним удобством, которое ещё не проникло в окраину нашего города, чтобы осветить равномерно мрачный ряд домов, в которых мы жили.

My mother looked old and careworn. Her smooth dark hair was streaked with gray, for she was past fifty. She had worked hard most of her life and didn't really know what leisure meant. My father's death had left us in somewhat straitened circum-stances. A Hanoverian by birth, at a time when the elector of that province was also a British royal duke, he owned a small foodstore in Wandsbeck. When mother met him he was a widower with five children, the youngest being a mere infant. Mother took on the job of caring for them all. I was born when my parents were in their late forties. Thus I have no remembrance of mother as a young woman. Of my father I have practically no recollection at all, since I was only four years old when he died. His image is therefore just faintly imprinted in my memory.
..
Моя мать выглядела старой и озабоченной. Её гладкие темные волосы были седыми, потому что ей было лет пятьдесят. Она много работала большую часть своей жизни и не знала, что такое досуг. Смерть моего отца оставила нас в несколько стесненных обстоятельствах. Ганновер по рождению, в то время, когда избирателем этой провинции также был британский королевский герцог, он владел небольшим продовольственным магазином в Вандсбеке. Когда мать встретила его, он был вдовцом с пятью детьми, а младший был просто младенцем. Мать взяла на себя заботу о них. Я родилась, когда моим родителям было лет сорок. Таким образом, я не вспоминаю о матери как о молодой женщине. От моего отца у меня практически нет воспоминаний, так как мне было всего четыре года, когда он умер. Поэтому его образ только слегка запечатлен в моей памяти.

Instead of sending her stepchildren to an orphanage as she was advised to do, mother preferred to struggle along as best she could in order to provide a decent home for them, seeing to it that they obtained work when they finished school. By the time I too had reached school age they had all left; only I, mother's one child of her own, remained at home.
..
Вместо того, чтобы отправить своих пасынков в детский дом, как ей советовали сделать, мать предпочла бороться, как могла, чтобы обеспечить им достойный дом, убедившись, что они получили работу, когда закончили школу. К тому времени, когда я тоже достигла школьного возраста, они все ушли; только я, единственный её ребенок, осталась дома.

Though small of stature and frail in appearance, mother possessed enormous energy and a vast fund of human kindness; always cheerful, she managed to eke out a living.
..
Несмотря на небольшой рост и хрупкость, мать обладала огромной энергией и огромным запасом человеческой доброты; всегда веселая, - так ей и удалось выжить.

Perusing the paper now, she came across a startling announcement. It seemed almost miraculous that such a wonderful chance for the advancement of my stage career should present itself so opportunely. The more she read, the more excited she became. A nervous woman and highly emotional, she suddenly jumped up and rushed into the bedroom where I lay fast asleep.
..
Перечитывая газету, она натолкнулась на поразительное объявление. Казалось почти чудесным, что такой замечательный шанс для продвижения моей сценической карьеры должен проявиться так кстати. Чем больше она читала, тем больше она возбуждалась. Нервная женщина и очень эмоциональная, она внезапно вскочила и ворвалась в спальню, где я крепко спала.

"Irma! Irma dear!" she called. "Wake up, wake up, my child!" I could not immediately figure out what had happened; her voice sounded so urgent. Impatiently she lifted me out of bed. "Come along, I want to read you something wonderful," she said, and carried me into the next room.
..
«Ирма! Ирма, дорогая!» позвала она. «Проснись, проснись, дитя мое!» Я не могла сразу понять, что случилось; её голос звучал так пронзительно. Она нетерпеливо подняла меня с кровати. «Пойдем, я хочу прочитать тебе что-то замечательное», - сказала она и отвела меня в соседнюю комнату.

Holding me on her lap, mother sat down again. She moved the lamp a little closer, smoothed out the rumpled pages of the newspaper, adjusted the gold-rimmed pince-nez hanging from a black ribbon around her neck, and jerked me into an upright position, all apparently at one and the same time.
..
Подняв меня на колени, мать снова села. Она приблизила лампу ближе, сгладила смятые страницы газеты, поправила пенсне с золотой окантовкой, свисающей с черной ленты на шее, и вытолкнула меня в вертикальное положение, все это, видимо, в одно и то же время.

"Sit up and listen," she said briskly. Pointing a forefinger at some inky black print, totally indecipherable to me, she began to read aloud.
..
«Садись и слушай, - сказала она бойко. Направив указательный палец на чернильный отпечаток, совершенно неразборчивый для меня, она начала читать вслух.

I sat up and forced myself to listen to the article about a famous "barefoot dancer named Isadora Duncan," of whom I had never heard. It appeared she was then performing with considerable eclat at the Thalia Theatre in Hamburg. She was described as "a slender creature like a Greek goddess come to life."
..
Я села и заставила себя послушать статью о знаменитой «босоногой танцовщице по имени Айседора Дункан», о которой я никогда не слышала. Оказалось, что она выступала со значительным великолепием в театре Талия в Гамбурге. Она была описана как «стройное существо, как греческая богиня, которая ожила».

Pronouncing each word slowly so I could understand, mother read that Isadora Duncan had, only two weeks before, opened a dance school for little girls in Grunewald, near Berlin. And stressing the next words, she said, "Only children aged six to ten are acceptable."
..
Произнося каждое слово медленно, чтобы я поняла, мать читала, что Айседора Дункан, всего за две недели до этого, открыла школу танцев для девочек в Грюневальде, недалеко от Берлина. Подчеркивая следующие слова, она сказала: «Только дети в возрасте от шести до десяти приемлемы».

Mother looked at me over her pince-nez. "Did you understand, dear? That means you won't have to wait till you are twelve! Now listen to the description of the school."
..
Мать посмотрела на меня через пенсне. «Ты поняла, дорогая? Это значит, что тебе не придется ждать, пока тебе не исполнится двенадцать! Теперь послушай описание школы».

The building is a three-story structure with a large basement and top floor. All the rooms are spacious and airy and the many windows allow free access of sunlight and fresh air. On the walls in every room are representations of antique art, and in the dormitories hang Donatello's terra cottas depecting children at play as well as Della Robbia's colorful Madonnas. There are large copies of dancing figures on friezes in the schoolroom, and on a long shelf in the music room is a lovely collection of Tanagra figurines. All these works of art are supposed to give the children a sense and appreciation of beauty, which in turn will influence their dancing, according to Miss Duncan.
..
Здание представляет собой трехэтажное здание с большим подвалом и верхним этажем. Все номера просторны и полны воздуха, а многие окна обеспечивают свободный доступ к солнечному свету и свежему воздуху. На стенах в каждой комнате представлены изображения античного искусства, а в общежитиях висят терракоты Донателло, которые изображают детей в игре, а также красочных Мадонн от Деллы Роббиа. В школьной комнате есть большие экземпляры танцующих фигур, а на длинной полке в музыкальной комнате - прекрасная коллекция фигурок Танагры. По словам мисс Дункан, все эти произведения искусства должны дать детям чувство и признательность за красоту, которая, в свою очередь, повлияет на их танцы.

The children are boarded and educated free of charge; this includes clothes and other necessities. Besides their dance training personally conducted by Isadora Duncan, the pupils will also receive academic instruction from a competent public school teacher and in addition, in order to stimulate their artistic sensibilities, there will be regular visits to museums with lectures on art. Two governesses are in charge, and the management of the school is in the hands of Miss Isadora's sister, Elizabeth Duncan.
..
Дети расселяются и получают образование бесплатно; это включает одежду и другие предметы первой необходимости. Помимо обучения танцам, лично проводимого Айседорой Дункан, ученики также получат академическое обучение от компетентного преподавателя общеобразовательной школы и, кроме того, в целях стимулирования их художественной чувствительности будут регулярно посещать музеи с лекциями по искусству. Заведуют две гувернантки, а руководство школы находится в руках сестры мисс Айседоры, Элизабет Дункан.

This free, non-profit dance school, founded by Isadora Duncan and entirely supported by her financially, is not a philanthropic institution in the ordinary sense but an enterprise dedicated to the promotion of health and beauty in mankind. Both physically and spiritually the children will here receive an education providing them with the highest intelligence in the healthiest body.
..
Эта бесплатная некоммерческая школа танцев, основанная Айседорой Дункан и полностью поддерживаемая ею в финансовом отношении, не является филантропическим учреждением в обычном смысле, а предприятием, занимающимся поощрением здоровья и красоты в человечестве. И физически, и духовно дети получат здесь образование, обеспечивающее им высший интеллект в здоровом теле.

"How wonderful!" mother exclaimed. "Irma, how would you like to be a dancer?"
..
«Как замечательно!» воскликнула мать. «Ирма, как ты хочешь быть танцовщицей?»

I did not know what to say. The only dancing I had done was at Hallowe'en. After dark, with the other children in our block, I would skip joyfully along the street with a colored paper lantern on a stick. Holding it high up in the air I would sing a little German rhyme:
Lanterne! Lanterne!
Sonne, Mond und Sterne
Macht aus euer Licht,
Macht aus euer Licht,
Aber loescht mir meine Lanterne nicht!
..
Я не знала, что сказать. Единственный танец, который я сделала, был на Хэллоуин. После наступления темноты, с другими детьми в нашем квартале, я с радостью проскакала улицу с цветным бумажным фонарем на палочке. Держа его высоко в воздухе, я спела небольшую немецкую рифму:
Лэнтерн! Лэнтерн!
Солнце, Луна и звезды
Выключите свет,
Выключите свет,
Но не забывай мой Лэнтерн!

Little did I then realize how extraordinarily symbolic that simple gesture of holding high the torch while dancing would be for me in the future.
..
Мало ли я тогда понимала, как необычайно символично, что простой жест держал факел во время танца для меня в будущем.

When mother asked if I wanted to be a dancer, my answer could not have been too enthusiastic. She tried to arouse my interest by sounding very enthusiastic herself.
..
Когда мать спросила, хочу ли я быть танцовщицей, мой ответ не мог быть слишком восторженным. Она попыталась возбудить мой интерес, проявив больший энтузиазм.

"Here, Irma, listen to this! 'In the summertime the pupils will take their lessons out of doors. Clad only in a light, short tunic and with bare feet, they will be taught to move freely in harmony with nature. They will learn to express their own childlike feelings in the dance....'"
..
«Здесь, Ирма, послушай это!» "В летнее время ученики будут брать уроки на открытом воздухе. Одетые только в легкую короткую тунику и босыми ногами, их научат свободно перемещаться в гармонии с природой. Их научат выражать свои собственные детские чувства в танце...»"

"Just think how wonderful that must be!" mother said, thinking no doubt of all the summer days I was forced to spend playing on the dusty street or in our cheerless back yard. "If I send you to that school, who knows ... perhaps some day ... you too will be a famous dancer!" She laughed and hugged me tight. "Tell me, darling, would you like to try this school?"
..
«Подумай, как это прекрасно!» сказала мать, не сомневаясь во все летние дни, которые я вынуждена была проводить на пыльной улице или в нашем безрадостном заднем дворе. «Если я отправлю тебя в эту школу, кто знает ... может быть, когда-нибудь ... ты тоже станешь знаменитой танцовщицей!» Она засмеялась и крепко обняла меня. «Скажи мне, дорогая, ты бы хотела попробовать эту школу?»

"I don't know," I said hesitatingly, for the thought of leaving home for a distant city frightened me. "Why do I have to decide tonight?" I felt very sleepy. "Can't we wait till tomorrow?"
..
«Не знаю», нерешительно сказала я, потому что мысль о том, чтобы уехать из дома в отдаленный город, напугала меня. «Зачем мне сегодня решать?» Я чувствовала себя очень сонной. «Мы не можем подождать до завтра?»

"No!" Mother explained we had to decide tonight because the dancer was giving only one more tryout early tomorrow morning. After further persuasion I agreed to go. Mother at once carried me back to bed. In the dark bedroom, while tucking me in, she said in a strangely serious voice:
..
«Нет!» Мать объяснила, что нам нужно было решить сегодня вечером, потому что танцовщица назначила ещё одно испытание рано утром. После дальнейших убеждений я согласилась пойти. Мать сразу вернула меня в постель. В темной спальне, заправляя меня, она сказала странным серьезным голосом:

"Just one more thing, darling, before you go to sleep. I must tell you that the pupils are required to remain at the school till they have reached their eighteenth year. That means we shall be separated for a long, long time."
..
«Ещё одна вещь, дорогая, перед сном. Я должна сказать тебе, что ученики должны оставаться в школе, пока они не достигнут восемнадцати лет. Это означает, что мы будем разделены надолго».

I sat bolt upright and blurted out, "No, I don't want to go!" and straightway felt much relieved. Mother pushed me back onto the pillows. Calmly she reminded me of the wonderful things I would receive at that school-things she could not provide. And she promised to visit me often, which reassured me somewhat. And so, tired of this long discussion in what seemed to me the middle of the night, I once more agreed to attend the tryout.
..
Я сидела в вертикальном положении и выпалила: «Нет, я не хочу туда!» и сразу почувствовала облегчение. Мать оттолкнула меня обратно на подушки. Спокойно она напомнила мне о чудесных вещах, которые я получила бы в этой школе, - вещах, которые она не могла предоставить. И она пообещала часто навещать меня, что несколько успокоило меня. И поэтому, устав от этой продолжительной дискуссии в том, что мне показалось посреди ночи, я ещё раз согласился присутствовать на мероприятии.

I had no sooner closed my eyes when I heard mother murmur as if to herself, "What a dreadfully long time to be separated. Oh, how I shall miss you. Darling, will you miss me?"
..
Я едва закрыла глаза, когда услышала, как мать пробормотала, как бы про себя: «Как ужасно долгое время нужно быть в разлуке. О, как я буду скучать по тебе. Милая, ты будешь скучать по мне?»

Alarmed at her emotional outburst, I started to cry. I threw my arms about her and sobbed, "0 Mama, I shall miss you too!"
..
Встревоженная её эмоциональным взрывом, я начала плакать. Я обняла её и всхлипнула: «Мама, я тоже буду скучать!»

Mother stroked my head. "Go to sleep now, for we shall have to get up very early to be there on time ...."
..
Мать погладила мою голову. «Иди спать, потому что нам нужно рано вставать, чтобы быть там вовремя...»

And here we were, on our way to meet the "barefoot dancer," who they said looked like a Greek goddess come to life. The tramcar stopped in front of the Hamburger Hof, our destination. By the big clock over the front desk, mother noticed with a start that we were late for the audition. She asked hastily for Miss Duncan's suite and on being informed clutched my hand, racing me quickly up the carpeted stairs. The sound of music on the third floor led us directly to the right door. Mother knocked repeatedly, but there was no answer. When the music stopped, she knocked again. A maid in black uniform with crisp white cap and apron opened the door. She said curtly, "Sorry, the tryout is over." She was about to close the door again when mother intervened.
..
И вот мы, на нашем пути, чтобы встретить «босоногую танцовщицу», которая, по их словам, выглядела как греческая богиня, ожившая. Трамвай остановился перед Гамбургским двором, нашим пунктом назначения. По большим часам на стойке регистрации мать с самого начала заметила, что мы опоздали на прослушивание. Она поспешно спросила о номере мисс Дункан и, узнав, схватила меня за руку, быстро пробежала по ковровой лестнице. Звук музыки на третьем этаже привел нас прямо к правой двери. Мать постучала много раз, но ответа не было. Когда музыка остановилась, она снова постучала. В дверь открылась горничная в черной форме с белой шапкой и фартуком. Она коротко сказала: «Прости, тест закончился». Она снова собиралась закрыть дверь, когда вмешалась мать.

"Won't you announce us anyway?" she inquired.
"I have orders not to admit any more applicants," the maid said primly.
"Oh please," mother pleaded, "we have come a long way. Our connections were bad, and my little girl will be so disappointed. Please explain this to Miss Duncan."
..
«Разве вы не объявите нас в любом случае?» - спросила она.
«У меня есть приказ не допускать больше претендентов», - сказала горничнаясказал грубо.«О, пожалуйста, - умоляла мать, - мы прошли долгий путь. Наши связи были плохими, и моя маленькая девочка будет так разочарована. Пожалуйста, объясните это мисс Дункан».

The maid looked down at me for a minute. She must have seen a small pale face with two big blue-green eyes staring back at her. Perhaps she was touched by my solemn expression as I clung tightly to mother's hand, for she said in a friendlier tone, "Wait here while I go and inquire."
..
Горничная посмотрела на меня минутку. Должно быть, она видела маленькое бледное лицо с двумя большими сине-зелеными глазами, которые смотрели на неё. Возможно, её тронуло моё торжественное выражение, когда я крепко прижался к руке матери, потому что она сказала более дружелюбным тоном: «Подождите, пока я пойду и спрошу».

Mother immediately bent down to straighten my bonnet and retie the satin bow under my chin. With nervous gestures she straightened her own hat and veil, reminding me for the tenth time to be sure to make a nice knicks for the lady when we shook hands.
..
Мать тут же наклонилась, чтобы выпрямить мой капор, и поправила атласный бант под моим подбородком. С нервными жестами она выпрямила свою шляпу и вуаль, напоминая мне в десятый раз, чтобы убедиться, чтобы мы сделали приятные ножки для дамы, когда мы пожмем друг другу руки.

How often since have I recalled that moment! And I always remember with a feeling of profound gratitude that the door did open to me, for through it I passed into a world of wider horizons. But most of all I offer thanks to a kind Providence that made it possible for me to meet the remarkable woman who was to mean so much to me. And I still hear those words that opened the fateful door:
"Enter, please. Madame will receive you!"
..
Как часто я вспоминала этот момент! И я всегда помню с глубокой благодарностью, что дверь открылась мне, потому что через неё я перешла в мир более широких горизонтов. Но больше всего я предлагаю благодарить доброе Провидение, которое позволило мне встретить замечательную женщину, которая должна была так много значить для меня. И я до сих пор слышу те слова, которые открыли эту важную дверь:
«Войдите, пожалуйста, мадам примет вас!»

[26], p.10-19 * DUNCAN DANCER * Follow Me *

-=1=-

Follow Me
Следуй за мной

Our momentous meeting took place in a room full of people-parents and their children-who had come for the tryout. But because I arrived too late, I received special attention.
..
Наша знаменательная встреча состоялась в комнате, полной людей, родителей и их детей, которые пришли на собеседование. Но поскольку я приехала слишком поздно, я получила особое внимание.

On entering the famous dancer's room, I felt a pleasant sensation of warmth and the fragrance of numerous vases and baskets of fresh flowers. The instant she stepped forward to greet me, in bare feet and ankle-length white tunic, looking indeed like a Greek goddess come to life, I had eyes only for her. With childish pleasure I noticed the white ribbon she wore in her light brown hair. I had never seen anyone so lovely and angelic-looking or anyone dressed in that way. Beside mother's long black dress made in the Victorian fashion, Isadora's simple attire gave her the appearance of a creature from another planet. I fell completely under the charm of her sweet smile when she bent down to take my hand while I curtsied.
..
Войдя в комнату знаменитой танцовщицы, я почувствовала приятное ощущение тепла и аромата многочисленных ваз и корзин из свежих цветов. В тот миг, когда она шагнула вперед, чтобы встретить меня, в босых ногах и белой тунике на лодыжке, выглядящяя действительно как греческая богиня, она ожила, я направила глаза только неё. С детским удовольствием я заметил белую ленту, которую она носила в светло-коричневых волосах. Я никогда не видела никого такого прекрасного, ангельского или любого, одетого таким образом. Наряду с длинным черным платьем матери, выполненным в викторианском стиле, простая одежда Айседоры дала ей вид существа с другой планеты. Я полностью попала под очарование её сладкой улыбки, когда она наклонилась, чтобы взять меня за руку, пока я присела в реверансе.

In a soft voice, speaking in halting German, she told mother that the tryout was over. Mother once again made her excuses, and Isadora must have relented, for she told her to remove my clothes quickly so she could have a look at me. Mother knelt down and promptly started to undress me, right there in front of all those people. It happened so quickly I didn't have time to be scared. In her haste to comply with Isadora's request, mother had difficulty with the many hooks and buttons that encumbered even children's clothing in those days.
..
Мягким голосом, говоря о том, чтобы подавить немецкий, она сказала матери, что тест закончился. Мать снова сделала извинения, и Айседора, должно быть, смягчилась, потому что она велела ей быстро снять одежду, чтобы она могла взглянуть на меня. Мать опустилась на колени и сразу начала раздевать меня, прямо перед всеми этими людьми. Это случилось так быстро, что я не успел испугаться. В спешке, чтобы выполнить просьбу Айседоры, мать испытывала трудности с множеством крючков и пуговиц, которые в то время обременяли даже детскую одежду.

After she had removed the black stockings, the high-buttoned shoes, and the last petticoat, I stood exposed in a cotton camisole and a pair of lace-edged underpants, from which dangled long black garters. I felt terribly ashamed when, thus accoutred, I was made to stand alone in the center of the room. But not for long. The lovely vision in the Greek tunic returned and asked my name.
"Come and stand here in front of me, Irma, and do exactly as I do."
..
После того, как она сняла черные чулки, туфли с высокой степенью застежки и последнюю нижнюю юбку, я стояла, выставленная в хлопчатобумажном лифчике, и паре трусов с кружевным краем, из которых свисали длинные черные подвязки. Мне было ужасно стыдно, когда, таким образом, я была в одиночестве в центре комнаты. Только не долго. Прекрасное видение в греческой тунике вернулось и спросило моё имя.
«Иди и остановись передо мной, Ирма, и поступай так же, как и я».

The soft strains of Schumann's Traumerei came floating to my ears as Isadora Duncan slowly began to raise her bare arms to the music. She watched me closely as I imitated her gesture and then, after a while, she seemed no longer to pay attention to me. A faraway look had come into her eyes as, lost in the music, she raised her beautiful arms and with a swaying motion of her body moved them gently from side to side like the branches of a tree put in motion by the wind. How well I was going to know that expression 1 She once said, «Like swelling sails in the wind, the movements of my dance carry me onward and upward and I feel the presence of a mighty power within me.»
..
Мягкие напряжения Трамурея Шумана приплыли к моим ушам, когда Айседора Дункан медленно начала поднимать свои обнаженные руки в музыке. Она внимательно наблюдала за мной, когда я подражала её жестам, а потом через некоторое время она больше не обращала на меня внимания. В её глазах появился далекий взгляд, который, потерявшись в музыке, поднял красивые руки и, покачиваясь, двигал её мягким движением из стороны в сторону, как ветви дерева, приводимые в движение ветром. Насколько хорошо я узнала это выражение. Однажды она сказала: «Как припухлые паруса на ветру, движения моего танца ведут меня вперед и вверх, и я чувствую присутствие могущественной силы во мне».

And how much would I learn to feel that power growing steadily in all the years we worked together. This is how we first came in contact with each other-the great teacher and her small pupil-standing face to face, oblivious of the other people present, moving in unison to the music in our first dance to-gether. With what poignancy I would recall this scene toward the end.
..
И сколько я буду учиться чувствовать, так что сила неуклонно растет за все годы совместной работы. Так мы впервые вступили в контакт друг с другом - великий учитель и её маленький ученик, стоящий лицом к лицу, не обращая внимания на других присутствующих людей, двигаясь в унисон к музыке в нашем первом танце. С какой остротой я бы вспомнила эту сцену ближе к концу.

A nod to the musician at the upright piano, and the tempo changed to a lighter rhythm, an allegretto. She swiftly changed the mood and darted away, skipping gracefully around the room. All eyes, I was fascinated watching her circle about me like a bird. She reminded me of the sea gulls I had often observed skimming across the big lake directly in front of the hotel. Uncertain what to do next, I remained where I was. Still dancing, she beckoned to me and called out gaily, «Follow me! Follow me!»
..
Кивнула музыканту на вертикальном пианино, и темп изменился на более легкий ритм, аллеретто. Она быстро изменила настроение и отскочила, изящно проскользнув по комнате. Во все глаза, я была очарована, наблюдая за её кругом вокруг меня, подобно птице. Она напомнила мне о чайках, которых я часто наблюдала, прогуливаясь по большому озеру прямо перед отелем. Не зная, что делать дальше, я осталась там, где была. Все ещё танцуя, она поманила меня и весело позвала: «Следуй за мной! Следуй за мной!»

Her radiant personality was contagious. I lost my selfconsciousness and bravely skipped after her, trying my best to do exactly as she did. I undulated my little arms in emulation of her for all I was worth. But, in that absurd deshabille with the long black garters flapping against my legs at every step, I must have looked comical. I heard her laugh when she stopped abruptly and said, «That is enough, my dear. Go and put on your things.»
..
Её сияющая личность была заразительной. Я потеряла самообладание и смело пропустила её, пытаясь изо всех сил сделать то, что делала она. Я собрала свои маленькие руки в подражании ей во всем, что мне удавалось. Но в этом абсурдном неглиже с длинными черными подвязками, хлопающими по моим ногам на каждом шагу, я, должно быть, выглядела смешно. Я услышала её смех, когда она резко остановилась и сказала: «Этого достаточно, моя дорогая. Иди и надень свои вещи».

While mother dressed me, I kept looking back over my shoulder at the lovely vision in white who had cast such a spell over me. She slowly went from one child to another of the many assembled there and deliberately made her choice as if picking flowers. «I shall take you and you,» I heard her chant, «and you and you ....»
..
Пока мама одевала меня, я все время оглядывалась через плечо на прекрасное видение в белом, которое на меня накладывало такое заклинание. Она медленно переходила от одного ребенка к другому из многих собравшихся там и намеренно делала свой выбор, как будто собирала цветы. «Я возьму тебя и тебя», я услышал её пение: «И ты, и ты...»

I glanced with envy at the girls she had chosen. Would she want me too? I wondered, secretly yearning to go with her wherever she went, for this was something I now wanted to do more than anything else. However, she passed me by. She turned instead with sudden animation and interest toward a young man, sketchbook and pencil in hand, who had been quietly sitting in the background observing. He whispered a few words, which caused Isadora to turn around and look at me. She came over to where I stood beside mother, anxiously waiting for her to notice me. She smiled, took my hand in hers and, leading me to the group of girls she had selected, gently said, «And Irma, I will take you, too.»
..
Я с завистью посмотрела на девочек, которых она выбрала. Она захочет выбрать меня тоже? Я задавалась вопросом, тайно желая пойти с ней, куда бы она ни отправилась, потому что это было то, что я теперь хотела сделать больше всего на свете. Однако она прошла мимо меня. Вместо этого она обернулась с неожиданной живостью и интересом к молодому человеку, с книжкой и карандашом в руке, который спокойно сидел и наблюдал на заднем плане. Он прошептал несколько слов, которые заставили Айседору развернуться и посмотреть на меня. Она подошла к тому месту, где я стояла рядом с матерью, с тревогой ожидая, когда она заметит меня. Она улыбнулась, взяла меня за руку и привела меня к группе девушек, которых она выбрала, мягко сказала: «И Ирма, я тоже тебя возьму».

I had no idea then of the role the young artist had played for me. When years later I once asked Isadora what exactly had prompted her to choose me for her pupil, she appeared surprised at my question.
«Why, don't you know? It was Gordon Craig. He said to me, 'Take her, she has the eyes!'»
«Of course I said that about you to Isadora,» Gordon Craig told me recently when I inquired. In answer to my letter, he wrote from Vence in the south of France where he now resides:
..
Тогда я понятия не имела о той роли, которую сыграл для меня тот молодой художник. Когда несколько лет спустя я однажды спросила Айседору, что именно побудило её выбрать меня как её ученика, она показалась удивленной моим вопросом.
«Почему, разве ты не знаешь? Это был Гордон Крейг. Он сказал мне: «Возьми её, у неё глаза!»
«Конечно, я говорил об этом с Айседорой, - сказал мне недавно Гордон Крейг, когда я спросила. В ответ на моё письмо он написал из Венса на юге Франции, где он сейчас проживает:

Dear Irma:
So once again I find you, don’t doubt if I remember you. But to get your letter is perhaps the best thing which has happened to me for many years - and no ‘perhaps’ at all. . . . I look on you as you were, small and holding up your hands as in the picture and your blessed heart is just the same as it was when a child, I feel this.
The Hamburger Hof, do I remember that! Yes, and it was a foggy week - dark by day. I drew a poor sketch of the side of the hotel from my window and some lights. . . . The date I was in Hamburg with her was January 24th to Jist, 1905.
..
Дорогая Ирма:
Так снова я нашел вас, и не сомневайтесь, помню ли я вас. Но получить ваше письмо - это, пожалуй, лучшая вещь, которая произошла со мной за много лет - это вообще «невероятно»... Я смотрю на вас так, как вы когда-то были маленькой и поднимали руки, как на картинке, и ваше благословенное сердце - оно то же самое, каким было, когда вы были ребенком, я это чувствую.
Гамбургский двор [отель], я помню это! Да, и это была туманная неделя - темная днем. Я нарисовал бледный эскиз стороны отеля из окна и некоторых огней.... Дата, когда я был в Гамбурге с ней, была без сомнения 24 января, 1905 год.

And that is how I became Isadora Duncan's pupil. The chances of our ever meeting had been very slim. Was it hazard or destiny-who can tell?
«Follow me, follow me!» she had said when first we met. And follow her I did, from then on to the end.
..
Именно так я стала учеником Айседоры Дункан. Шансы нашей встречи были очень незначительными. Было ли это опасностью или судьбой - кто может сказать?
«Следуй за мной, следуй за мной!» - сказала она, когда мы встретились. И следую за ней с тех пор и до конца.

There were five of us when we children gathered the next morning at her hotel to be attired in our new school uniform consisting of tunic and sandals and a little hooded woolen cape.
..
Нас было пятеро из нас, когда мы, дети, собрались на следующее утро в её отеле, чтобы одеться в нашу новую школьную форму, состоящую из туники и сандалий, и маленького шерстяного плаща с капюшоном.

Dressed alike, we looked like sisters. I distinctly recall the sense of freedom I experienced in those light and simple clothes, which were the distinctive Duncan uniform and which would henceforth set us apart from other people. Goodbye petticoats and cumbersome dresses with bothersome hooks and high-buttoned shoes. We children, strangers only a moment ago, now timidly smiled at each other in a new-found comradeship.
..
Одетые одинаково, мы были похожи на сестер. Я отчетливо помню чувство свободы, которое я испытала в этой легкой и простой одежде, которая была отличительной формой Дункан и которая отныне отделяла нас от других людей. До свидания юбки и громоздкие платья с назойливыми крючками и туфлями. Мы, дети, незнакомые только минуту назад, теперь робко улыбались друг другу в новом товариществе.

We were soon on our way to the station. I had never traveled in a train before. In all the excitement I completely lost track of mother. Accompanied by Isadora's maid, we settled ourselves in a second-class compartment in the train for Berlin when, amidst all the confusion, I heard someone tap on the window. It was mother. She tried bravely to smile, but her eyes were red from weeping. I did not immediately understand why she should be crying, since I was on my way to that marvelous school she had told me about, where I would soon be happily playing and dancing with my schoolmates. Why wasn't she happy too? Poor mother! She still had her stepchildren, but I was the only child of her own. Did she have a premonition? Though I would see her again, the bond would never be  the same. How could she possibly imagine that her daughter was leaving her, not for a few years as she believed, but that an inscrutable destiny was taking her away practically forever. I leaned out the open window and kissed mother goodbye. She clung to my hand. A sudden shrill blast of the train whistle and we slowly moved out of the station. Mother kept pace with the moving train to the end of the platform. My last glimpse of her showed a weeping black-robed figure with a small bundle, my discarded clothes, pressed tightly to her breast.
..
Мы скоро отправились на станцию. Раньше я никогда не ездила в поезде. Во всем волнении я полностью потеряла следы матери. В сопровождении служанки Айседоры мы обосновались в отсеке второго класса в поезде в Берлин, когда, среди всего замешательства, я услышала, как кто-то нажал на окно. Это была мать. Она смело пыталась улыбнуться, но её глаза были крпсными от плача. Я не сразу поняла, почему она должна плакать, так как я была на пути к той чудесной школе, о которой она мне рассказывала, где я скоро буду счастливо играть и танцевать со своими одноклассниками. Почему она тоже не была счастлива? Бедная мать! У неё всё ещё были её пасынки, но я была единственным её ребенком. У неё было предчувствие? Хотя я увижу её снова, связь никогда не будет такой. Как она могла себе представить, что её дочь покидает её, а не на несколько лет, как она верила, но эта непостижимая судьба уводила её практически навсегда. Я высунулась из открытого окна и поцеловал мать на прощание. Она прижалась к моей руке. Внезапный пронзительный взрыв свистка, и мы медленно вышли из станции. Мать двигалась с движущимся поездом до конца платформы. Мой последний взгляд на неё показал плачущую черную фигуру с маленьким пучком, и мою брошенную одежду, плотно прижатую к груди.

A few hours later we arrived in Berlin. A pale winter sun brightened the city. The maid shepherded her small flock to the exit where our new guardian awaited us. She sat in a closed carriage, looking very beautiful. To my childish imagination she represented the legendary Fairy Queen in her coach, carrying me and my companions off to her enchanted castle in the forest.
«Come and sit here beside me,» she said sweetly as I climbed in. I was thrilled!
..
Через несколько часов мы прибыли в Берлин. Светлое зимнее солнце оживило город. Горничная провела своё маленькое стадо к выходу, где нас ожидал наш новый опекун. Она сидела в закрытой карете, выглядя очень красивой. В моём детском воображении она представляла легендарную Королеву Фей в её карете, уносящую меня и моих спутников в её заколдованный замок в лесу.
«Иди и сядь рядом со мной», сказала она сладко, когда я забралась. Я была в восторге!

The horses rapidly traversed the long chaussee leading to the Grunewald. Filled with expectation, we all sat quiet as mice. When the carriage at last stopped in front of a yellow stucco villa with a tall picket fence, she said, «Here is the school!» We all got out. Wide-eyed with curiosity about what awaited us within, I climbed the many stairs to the entrance. Never was I so surprised as when the door opened and there right in front of me stood the seminude statue of a Greek Amazon on a pedestal, her head nearly touching the ceiling! We all gaped with astonishment. When I recovered from my initial shock, I turned to look for an explanation from the beautiful lady who had brought us here. But the Fairy Queen had vanished-coach and all.
..
Лошади быстро пересекли длинный путь, ведущий к Грюневальду. Наполненные ожиданиями, мы все сидели тихо, как мыши. Когда карета наконец остановилась перед желтой лепной виллой с высоким заборным ограждением, она сказала: «Вот школа!» Мы все вышли. Широко глядя с любопытством насчет того, что нас ждало, я поднялась по многочисленным лестницам ко входу. Никогда я не была так удивлена, как когда дверь открылась, и прямо передо мной стояла статуя полуобнаженной греческой Амазонки на пьедестале, её голова почти касалась потолка! Мы все изумились. Когда я оправилась от своего первоначального шока, я обернулась, чтобы найти объяснение у прекрасной леди, которая привела нас сюда. Но Королева Фей исчезла - карета и всё.

Left alone in these strange surroundings and frightened, we children instinctively drew closer together. A curious odor of bay leaves pervaded the hall, emanating from the dried laurel wreaths that decorated the walls. I had the sensation of having entered a chapel. We remained there waiting for what seemed an unconscionable time.
..
Оставшись в одиночестве в этих странных местах и испугавшись, мы, дети, инстинктивно сблизились. Любопытный запах лаврового листа пронизывал зал, исходящий от высушенных лавровых венков, украшавших стены. У меня было ощущение, что я вошла в часовню. Мы остались там, ожидая чего-то, что как казалось длилось чрезмерно долго.

Then something happened. Over to one side some sliding doors opened a crack, and out peered a small monkeylike face, brown and wrinkled. This face stared at us for a minute; then the doors opened wider, and a small woman stepped out. Out-landishly attired in a long red Chinese coat embroidered all over with flowers and parrots, this strange apparition mysteriously approached, limping slightly. She slowly circled around the little group, huddled close together for protection. She kept her hands hidden Chinese-fashion in her voluminous sleeves.
We did not know what to make of it. Who was this?
..
Потом что-то случилось. С одной стороны, какие-то раздвижные двери открыли проем, и оттуда выглянуло маленькое обезьяноподобное лицо, коричневое и морщинистое. Это лицо смотрело на нас с минуту; затем двери стали шире, и маленькая женщина вышла наружу. Внезапно одетая в длинное красное китайское пальто, вышитое со всех сторон цветами и попугаями, это странное явление таинственно приблизилось, слегка прихрамывая. Она медленно кружала вокруг маленькой группы, прижавшись вплотную друг к другу для защиты. Она держала руки скрытыми в объемных рукавах китайского платья.
Мы не знали, что с этим делать. Кто это был?

Without a kind word of greeting to the pathetic little group in her house, this odd creature poked her funny face into each one of our faces for a silent scrutiny and then disappeared as mysteriously as she had come, closing the sliding doors behind her.
..
Без каких-либо приветствий к жалкой маленькой группе, появившейся в её доме, это странное существо направляло своё странное лицо на каждое из наших лиц для молчаливого контроля, а затем исчезло так же загадочно, как она и появилась, закрыв раздвижные двери позади себя.

I suddenly longed for the comforting arms of my mother. The others must have had similar reactions, for Erica-the youngest, a mere tyke of four-suddenly burst into loud, heart-rending wails. We all were about to join her when, luckily, two nursemaids appeared.
..
Мне вдруг захотелось утешительных рук моей матери. У других, должно быть, были подобные реакции, потому что Эрика - самая младшая, всего лишь четырех лет - внезапно взорвалась в громкие, раскалывающиеся вопли. Мы все собирались присоединиться к ней, когда, к счастью, появились две гувернантки.

«Ah! here they are, our little Hamburgers!» they exclaimed. With pleasant grins lighting up their young faces, they said, «Welcome to the Duncan School!» and in a cheerful, lively manner hustled us off.
..
«Ах! вот они, наши маленькие Гамбургеры!» - воскликнули они. С приятной улыбкой, освещенной их молодыми лицами, они сказали: «Добро пожаловать в школу Дункан!» И в веселой, живой манере вытолкнули нас наружу.

Chatting all the way downstairs, they hurried us to the large, airy basement, where they helped us remove our newly acquired white woolen coats with pink-lined hoods and our winter over-shoes. «What you children need is some nice hot tea and bread and butter,» one of them said. «That will cheer you up.»
..
Беседуя всю дорогу вниз, они поспешили к большому воздушному подвалу, где они помогли нам снять наши недавно приобретенные белые шерстяные пальто с розовыми вышивками и снять наши зимние ботинки. «Всё что вам нужно, дети - это хороший горячий чай, хлеб и масло», - сказала одна из них. «Это поддержит вас».

«And then you are going to meet all your new playmates,» the other one grinned and jerked her thumb in the direction of the nearby dining hall. «Listen to them! They have just come back from their daily outing.»
..
«И тогда вы встретите всех своих новых товарищей по игре», - улыбнулась другая, и указала большим пальцем в сторону соседней столовой. «Слушайте их! Они только что вернулись со своей ежедневной прогулки».

The loud hubbub of children's voices resounded in the basement. It stopped suddenly, the moment we newcomers entered the room.
«Meet our little Hamburgers!» one of the nurses called out.
«You all have time to get acquainted before tea.»
..
В подвале раздался громкий шум детских голосов. Это прекратилось внезапно, как только мы, новички, вошли в комнату.
«Познакомьтесь с нашими маленькими Гамбургерами!» - произнесла одна из гувернанток.
«У вас всех есть время познакомиться перед чаем».

Being an only child and having played mostly solitary games at home, I always felt shy when confronted with a mass on-slaught of other children. But this group looked like a cheerful, friendly lot, with their cheeks red from the wintry air and out-of-doors activities, and their eyes shining. They pushed forward for a closer view of us. A pretty, dark-haired girl with round rosy cheeks and small chocolate-brown eyes, older and taller than myself, made her way through the crowd and grasped my hand. «My name is Anna,» she said sweetly. «What is yours?»
..
Будучи единственным ребенком и играя в основном в одиночные игры в домашних условиях, я всегда чувствовала себя застенчивой, когда сталкивалась с массой из других людей. Но эта группа была похожа на веселую, дружелюбную массу, с красными щеками от зимнего воздуха на открытом воздухе, и с их сияющему глазами. Они подошли к нам ближе. Красивая, темноволосая девушка с круглыми розовыми щеками и маленькими шоколадно-карими глазами, старше и выше меня, пробралась сквозь толпу и схватила мою руку. «Меня зовут Анна, - сказала она сладко. "А как тебя?"

I introduced myself and she immediately made me feel at home by saying, «I want you to meet my friend Theresa,» and she put her arm around the waist of a girl who was her opposite in coloring, with blue eyes, blonde hair, and a lot of freckles on her tiny nose. They made a charming pair. Anna, who ap-parently loved to get things organized, then drew out a darling little girl nearer my own age and size. She had a dainty heart-shaped face with hazel eyes and dark lashes. I especially admired her dark, naturally wavy hair. Anna introduced us, stating im-portantly, «This is Temple. She is Miss Isadora's niece!» (the daughter of her brother Augustin, as I later learned).
..
Я представила себя, и она сразу заставила меня почувствовать себя как дома, сказав: «Я хочу, чтобы вы познакомились с моей подругой Терезой», и она обняла талию девушки, которая была её противоположностью во внешнем виде, с голубыми глазами, светлыми волосами, и множеством веснушек на её крошечном носу. Они сделали очаровательную пару. Анна, которая, по-видимому, любила организовывать происходящее, затем вытащила из толпы милую девочку ближе к моему собственному возрасту и размеру. У неё было изящное сердцевидное лицо с карими глазами и темными ресницами. Я особенно восхищалась её темными, естественно волнистыми волосами. Анна познакомила нас с важными словами: «Это Храм. Она - племянница мисс Айседоры!» (Дочь её брата Августина, как я узнала позже).

Temple said, «Hello!» and stared at me with lips half-open in an expectant sort of way, which I soon found out was a little habit she had. I didn't say anything but thought, What luck! to be the niece of a Fairy Queen! I could not get further acquainted with her, for Anna, who had taken me in tow, had more girls to introduce, mainly the younger ones. There was Lise! with the pretty golden curls and the large brown eyes of a startled deer. And beside her, little Gretel with violet eyes, ash-blonde hair, and the delicate look of a Dresden china doll. There were many more-Isabelle, Gerda, Marta, Stephanie-too many names to remember all at once. When we sat at the long refectory table, I counted twenty girls. I discovered later they came from every part of Germany, some from Belgium, Holland, Switzerland, and Poland; Temple was the only American.
..
Храм сказала: «Привет!» И уставилась на меня с полуоткрытыми губами, что, как я вскоре узнала, была её маленькая привычка. Я ничего не сказала, но подумала: «Какая удача! быть племянницей Волшебной королевы! Я не могла больше познакомиться с ней, потому что Анна, которая взяла меня на буксир, предложила больше девочек, в основном младших. Это Лиза! с довольно золотыми кудрями и большими карими глазами испуганного оленя. И рядом с ней, маленькая Гретель с фиолетовыми глазами, пепельно-светлыми волосами и тонким видом куклы из Дрездена. Было ещё много - Изабель, Герда, Марта, Стефани - слишком много имен, чтобы запомнить все сразу. Когда мы сели за длинный столик, я насчитала двадцать девочек. Я позже обнаружила, что они приехали из разых частей Германии, некоторые из Бельгии, Голландии, Швейцарии и Польши; Храм был единственной американкой.

«I do not know exactly how we chose those children,» Isadora once said. «I was so anxious to fill the Grunewald and the forty little beds, that I took the children without discrimination, or merely on account of a sweet smile or pretty eyes; and I did not ask myself whether or not they were capable of becoming future dancers.»*
*Life, p. 177.
..
«Я точно не знаю, как мы выбрали этих детей», - однажды сказала Айседора. «Я очень хотела заполнить Груневальд и сорок маленьких кроватей, так что я брала детей без дискриминации или просто из-за сладкой улыбки или хорошеньких глаз; и я не спрашивала себя, способны ли они стать в будущем танцорами».*
*Моя жизнь, с. 177.

I asked Anna, who took her seat beside me at tea, how she liked it here. She didn't answer directly but inquired, «Have you met Tante Miss?»
«Tante who?» I was puzzled. «Who is that?»
«Didn't you see her upstairs?»
«Oh, you mean the one in the funny red coat with the parrots on it?»
Anna nodded eagerly, a mischievous twinkle in her eyes.
«What do you think of her?»
«I was so scared.»
..
Я спросила Анну, которая села рядом со мной за чаем, как ей понравилось здесь. Она не ответила прямо, но спросила: «Вы встречались с мисс Танте?»
«Танте, кто?» Я был озадачена. «Это кто?»
«Разве ты не видела её наверху?»
«О, ты имеешь в виду ту, кто в забавном красном пальто с попугаями?»
Анна нетерпеливо кивнула, озорная улыбка была в её глазах.
«Что ты о ней думаешь?»
«Я был так напугана.»

Anna whispered, «We are all a bit frightened of her. She is Miss Duncan, Miss Isadora's older sister. We call her Tante Miss.» And with the superior air of one who had been enrolled at the school for the space of a whole week before I arrived, she added, «But everybody else is very nice here, you'll see!» «Attention everyone!» One of the nursemaids at the end of the table clapped her hands for silence. «I am going to take the new ones upstairs to bed. The rest of you stay down here and don't make too much noise. Is that understood?»
..
Анна прошептала: «Мы все немного испугались. Она мисс Дункан, старшая сестра мисс Айседоры. Мы называем её «мисс Танте». И с превосходным видом того, кто был зачислен в школу на протяжении целой недели до моего приезда, она добавила: «Но все остальные здесь очень хороши, вы увидите!» «Внимание всем!» Одна из гувернанток в конце стола хлопнула в ладоши для тишины. «Я собираюсь взять новых наверх в постель. Остальные вы остаетесь здесь и не делаете слишком много шума. Это понятно?»

A shout by many throats in the affirmative answered her. «Well then, come with me, all you little Hamburgers. You must be tired from the trip and the excitement. Early to bed and early to rise for you five, and tomorrow you'll be fresh and rested and can have a good time with the other children.»
..
Ей ответил утвердительный крик из многих голосов. «Ну, пойдемте со мной, все наши маленькие Гамбургеры. Вы должно быть устали от поездки и волнения. По-раньше ляжете спать, и вам рано вставать, для вас в пять, а уже завтра вы будете свежими и отдохнувшими, и сможете хорошо провести время с другими детьми».

With these words she marched us upstairs to the dormitory, where five white beds, with blue satin coverlets and muslin canopies tied with blue ribbon at the top, awaited us. The winter's pale setting sun cast a pink glow over the pretty white and blue room. It struck me as peculiar having to go to bed in daylight, but I didn't mind in the least as soon as I saw the canopied bed that was to be mine. In Germany we call this a Himmelbett, or «heavenbed,» associated always with children of the rich. The average child merely dreamed of such a heavenly bed, curtained in flowing white muslin and covered in satin, fit for a princess. I could hardly wait, after I had folded my Duncan uniform on the white chair at the foot and placed my sandals neatly underneath, as I had been shown, to climb into my Himmelbett and pull the silk coverlet up to my chin, finding that my dream had come true.
..
С этими словами она направила нас наверх в общежитие, где нас ожидали пять белых кроватей с голубыми атласными покрывалами и муслиновыми навесами с голубой лентой наверху. Затянувшееся зимой солнце заливало розовое сияние над красивой бело-голубой комнатой. Мне показалось странным ложиться спать при дневном свете, но я ничуть не возражал, как только увидел навесную кровать, которая должна была быть моей. В Германии мы называем это Химмельбеттом, или «небесами», которые всегда ассоциируются с детьми богатых. Средний ребенок просто мечтал о такой небесной постели, занавешенной в белой муслине и покрытой сатином, подходящей для принцессы. Я едва мог дождаться, после того как я сложила форму Дункан на белом стуле у подножия и аккуратно поставила свои сандалии под ним, как мне показалось, чтобы забраться в мой Химмельбетт и натянуть шелковое одеяло до моего подбородка, обнаружив, что моя мечта сбылась.

While some of the other children dawdled and little Erica, the baby of the school, had to be undressed and put to bed by «Fraulein» (as we were told to call her), I glanced about the room. On the wall directly opposite hung the most appealing picture: a large Madonna and Child in ceramic on an azure background, framed in a garland of fruit and flowers in glazed colors, so natural they looked real. At home in our dark, damp bedroom I had only a dull framed proverb. Here, in the Duncan School, everything was different!
..
В то время как некоторые из других детей улеглись, и маленькую Эрику, ребенка школы, пришлось раздеть и положить в постель «Фрейлейн» (как нам сказали звать её), я взглянула на комнату. На стене прямо напротив висела самая привлекательная картина: большая Мадонна с младенцем в керамике на лазурном фоне, обрамленная гирляндой из фруктов и цветов в глазированных красках, настолько естественная, что они выглядели реальными. Дома в нашей темной, влажной спальне у меня была только унылая обрамленная пословица. Здесь, в Школе Дункан, всё было по другому!

But the picture that pleased me most was the small reproduction of an angel playing the viol that was attached to the bedstead above my head. The other beds had similar Renaissance pictures, each one representing an angel playing a different instrument. But I liked mine the best; the face of my guardian angel, framed in dark curls and inclined over the instrument, had so divine an expression that one could almost hear the melody. When Fraulein closed the Venetian blinds, curtailing my observation, I stretched out with contentment and tried to go to sleep.
..
Но картина, которая мне больше всего нравилась, - это маленькое воспроизведение ангела, играющего на скрипке, который был прикреплен к кровати над моей головой. На других кроватях были похожие картины эпохи Возрождения, каждая из которых представляла ангела, играющего на другом инструменте. Но мне понравилось моя, она была лучшей; лицо моего ангела-хранителя, обрамленное темными кудрями и наклоненное к инструменту, обладало таким божественным выражением, что почти можно было услышать мелодию. Когда фраулейн закрыла венецианские жалюзи, свернув моё наблюдение, я растянулась с удовлетворением и попыталась заснуть.

[35], p. 18-19.
Isadora Duncan at the Theatre of Dionysus, Athens, 1904.
[36], p. 18-19.
Isadora in her own equipage, Berlin, 1905.
Marta, Lisa, and Gerda before a statuette of Isadora, Grunewald, 1905.
..

It was not easy. All the fresh impressions and strange sights that had crowded these last three days tumbled through my mind. The pine-scented air of the nearby forest filled the room with fragrance. Through the open window I could hear the dis-tant rumble of the Rundbahn passing by. The melancholy hoot of the locomotive, a sound forever afterward evoking memories of my childhood, made me feel drowsy. Still I could not relax into sleep. Something was missing. What I longed for was not the comforting arms of my own mother giving me a goodnight kiss. It was just one more sight, before I dozed off, of the beauti-ful Fairy Queen, who had brought us here to her enchanted castle in the woods. She and her coach seemed to have disappeared completely.
..
Это было непросто. Все свежие впечатления и странные достопримечательности, которые переполняли эти последние три дня, провалились у меня в голове. Сосновый воздух из соседнего леса заполнил комнату ароматом. Через открытое окно я услышала пронзительный гул прохода Рундбана. Меланхолический гудок локомотива, звук, навеки напоминающий моё детство, заставил меня почувствовать сонливость. Тем не менее я не могла уснуть. Что-то не так. То, чего я жаждала, не было утешительным оружием моей матери, дающей мне спокойный поцелуй. Это было ещё одно зрелище, прежде чем я задремала, о прекрасной Королеве Фей, которая привела нас сюда в её заколдованный замок в лесу. Она и её экипаж, казалось, полностью исчезли.

I began to fear I would never see her again when I noticed a shadowy vision tiptoeing silently from bed to bed, bending over each child. At last she reached me. It was the Fairy Queen! She placed a cookie between my lips and kissed me. «Good night, darling, sleep well,» she murmured, and was gone. I sighed happily and fell into a peaceful slumber on the threshold of a bright new world.
..
Я начала бояться, что больше никогда не увижу её, когда увидела, как тихое видение, тихо пробиралось на цыпочках, от постели к постели, наклоняясь над каждым ребенком. Наконец она добралась до меня. Это была Королева Фей! Она положила печенье между моих губ и поцеловала меня. «Спокойной ночи, дорогая, хорошего сна», - пробормотала она и ушла. Я счастливо вздохнула и погрузилась в мирный сон на пороге яркого нового мира.

[38], p.20-36 * DUNCAN DANCER * Dancer of the Future *

-=2=-

Dancer of the Future
Танцовщица будущего

THE year she established her first school, Isadora was basking in newfound fame and popularity. It was Germany’s privilege in the opening years of the twentieth century to offer the comparatively unknown American dancer both serious recognition and lucrative success. She chose Germany, she once remarked, “as the centre of philosophy and culture which I then believed it to be, for the founding of my school.” *
*Life, p. 177.
..
В год, когда она основала свою первую школу, Айседора купалась в новообретенной славе и популярности. Это была привилегия Германии в первые годы двадцатого века, чтобы предложить сравнительно незнакомой американской танцовщице как серьезное признание, так и прибыльный успех. Она выбрала Германию, как она однажды заметила, «как центр философии и культуры, который, как я тогда считала, необходимо для основания моей школы».*
*Жизнь, с. 177.

Germany, at that period still an empire, had for the last three decades enjoyed a state of uninterrupted peace. The liberal arts and sciences flourished. It was no wonder, then, that when Isadora arrived with her dances inspired by Hellenic ideals, the artists and intelligentsia of Germany saw in her some divine manifestation. She in turn-her imagination kindled by the great masters of German music-started a bold new venture in dance history when she created her own choreography to Beethoven’s Seventh Symphony, the one that Wagner had labeled “the Apotheosis of Dance.” It was animated by her desire to weld the two sister arts, music and dance, closer together. Such a venture created a sensation among music lovers, who tangled in hot debates as to whether or not the music of Beethoven needed this visualization. But she had no choice, for only in great music did she find the source of inspiration that harmo-nized with her lofty ideals.
..
Германия, в тот период ещё империя, в течение последних трех десятилетий наслаждалась состоянием непрерывного мира. Либеральные искусства и науки процветали. Поэтому неудивительно, что когда Айседора прибыла со своими танцами, вдохновленными идеалами эллинов, художники и интеллигенция Германии увидели в ней какое-то божественное проявление. Она в свою очередь - её воображение, зажженное великими мастерами немецкой музыки, - начала новое смелое начинание в истории танцев, когда она создала свою собственную хореографию в Седьмой симфонии Бетховена, которую Вагнер назвал «Апофеозом танца». Он был воодушевлен по её желанию сблизить две сестры искусства, музыки и танца, ближе друг к другу. Такое предприятие создало ощущение среди любителей музыки, которые запутались в горячих дискуссиях о том, нужна ли музыке Бетховена эта визуализация. Но у неё не было выбора, потому что только в великой музыке она находила источник вдохновения, гармонирующий с её высокими идеалами.

To fully comprehend and appreciate her epoch-making contribution to the history of the dance, it is imperative to recall the primitive, stagnant state in which that art was then floundering. The so-called “classical” ballet was an uninspiring and uninteresting acrobatic exercise which, as one contemporary critic observed, “had no validity other than a mere diversion. No one who considered himself an intellectual gave the dance as it was then serious consideration.” Not until Isadora Duncan arrived on the scene and gave the dance new form and life did she, according to the same source, “help us to realize that the dance can be an art.”
..
Чтобы полностью понять и оценить её эпохальный вклад в историю танца, необходимо вспомнить примитивное, застойное состояние, в котором это искусство тогда барахталось. Так называемый «классический» балет был скучным и неинтересным акробатическим упражнением, которое, как заметил один современный критик, «не имело никакой действительности, кроме простого развлечения. Никто из тех, кто считал себя интеллектуалом, не ставил танец, как это было тогда, на серьезное рассмотрение». Только после того, как Айседора Дункан пришла на сцену и дала новую форму танца и жизни, она, согласно тому же источнику, «помогла нам понять, что танец может быть искусством».

Another spectator, who described her as being “tall, graceful and slender with a small oval face, good features and a mass of dark hair; who is beautiful on the stage and has particularly graceful arms and hands,” saw in the California girl “a dancer of remarkable skill, whose art . . . has a wonderful eloquence of its own. It is as far from the acrobatics of the opera dancer as from the conventional tricks by which the pantomimists are wont to express the more elementary human emotions.” To the above quoted reviews of a German and an English writer should be added the impression of a contemporary French journalist, who describes a rehearsal he once attended in a theatre in France. On a bare stage a troupe of girls in pink tights, tutus and ballet slippers, with woolen shawls across their shoulders to keep them warm on that drafty stage, evolve slowly under the direction of a ballet master.
..
Другой зритель, который назвал её «высокой, изящной и стройной с маленьким овальным лицом, хорошими чертами и массами темных волос; которая красива на сцене и имеет особенно изящные кисти и руки», видел в калифорнийской девушке «танцовщицу замечательного мастерства, чье искусство ... имеет замечательное красноречие. Это далеко от акробатики оперного танца, как от обычных трюков, благодаря которым пантомимисты привыкли выражать более элементарные человеческие эмоции». К приведенным выше обзорам немецкого и английского писателей следует добавить впечатление современного французского журналиста, который описывает репетицию, которую он когда-то посещал в театре во Франции. На голой сцене труппа девушек в розовых колготках, пачках и балетных тапочках с шерстяными шалями на плечах, чтобы держать их в тепле на этой сквозной сцене, медленно развивается под руководством балетмейстера.

The ballet master, bustling about, made the troupe repeat the same movement a dozen times. But it never seemed quite right. He got very angry and stormed at them. The stick with which he beat time, tapping it against the floor, frequently struck the legs in pink tights. This whole set-up had something infinitely sinister about it, something very sad. All this inanimate gymnastic had only a very faint resemblance to what one imagines the dance to be. The dance must after all express something. It is not enough to execute movements with the legs alone, the whole body must participiate. The entire being must express some feeling. Our ballerinas are for the most part marvelously articulated dolls whose grace we can admire but whose pointes and jetes battues cannot be considered anything more than choreographical exercises. It will be the glory of Isadora Duncan, that wanting to renew the art of the dance, she drew her inspiration from ancient Greece and revived for us again that epoch of beauty.
..
Балетмейстер, суетящийся вокруг, заставил труппу повторить одно и то же движение дюжину раз. Но это никак не казалось ему правильным. Он очень рассердился и бушевал на них. Палка, которой он отбивал время, постукивая по полу, часто ударяла по ногам в розовых колготках. Вся эта настройка имела что-то бесконечно зловещее, что-то очень грустное. Вся эта неодушевленная гимнастка имела только очень слабое сходство с тем, что воображает танец. Танец должен все что-то выразить. Недостаточно совершать движения только с ногами, все тело должно участвовать. Все существо должно выразить какое-то чувство. Наши балерины - это по большей части удивительно артикулированные куклы, чью грацию мы можем восхищать, но чьи бонусы и струны не могут считаться чем-то большим, чем хореографические упражнения. Это будет слава Айседоры Дункан, которая хочет обновить искусство танца, она черпала вдохновение из Древней Греции и снова возродила для нас эту эпоху красоты.

Isadora’s appearance on the stage in a simple chiton “a la greque” and sans pink tights (a shocking sight to the prudish element in society) led people to believe that she wanted to revive the Greek dance. Yet she herself categorically stated, “My dance is not Greek. I am not a Greek. I am American.” She felt her dance had sprung from the roots of life as her Irish pioneer ancestors lived it in a covered wagon traversing the wide spaces of the West on their way to California in ‘49. “All this my grandmother danced in the Irish jig,” she told her pupils, “and I learned it from her and put into it my own aspiration of young America.»*
* Cf. Life, p. 340.
..
Выступление Айседоры на сцене в простом хитоне «а ля греческий» и мужских розовых колготках (шокирующее зрелище для ханжеской части общества), что заставило людей поверить, будто она хотела возродить греческий танец. Но она сама категорически заявляла: «Мой танец не греческий. Я не гречанка. Я американка». Она чувствовала, что её танец возник из корней жизни, поскольку её ирландские предки-первопроходцы жили в крытом вагоне, пересекающем широкие пространства Запада на пути в Калифорнию в '49 году. «Всё это танцевала моя бабушка в ирландской джиге, - говорила она своим ученикам, - и я узнала об этом от неё, и вложила в это своё собственное стремление молодой Америки».*
*См. Жизнь, с. 340.

With the same enterprising spirit that had animated her pioneer ancestors, she undertook the formidable task of establishing her long-dreamed of school. I know of no other precedent in modern times where a young artist, at the start of a promising career, is moved to invest hard-won earnings in a philanthropical enterprise simply to gratify some lofty ideal. But Isadora Duncan did just that. Rather than invest her money in diamonds and costly furs and expensive mansions and other luxuries so many women crave, she spent every penny she earned on the upkeep of her school. “I had no wish for the triumphal world tours” (which her manager urged on her), Isadora, the idealist, explained. “I wanted to study, continue my researches, create a dance and movements which then did not exist, and the dream of my school which had haunted all my childhood, became stronger and stronger.”+
+ Life, p. 141.
..
С таким же предприимчивым духом, который оживил своих предков-первооткрывателей, она взяла на себя огромную задачу по созданию своей мечты о школе. Я не знаю другого прецедента в наше время, когда молодой артист, в начале многообещающей карьеры, перемещается, чтобы вкладывать трудно завоеванные прибыли в филантропическое предприятие просто для удовлетворения некоторых высоких идеалов. Но Айседора Дункан сделала именно это. Вместо того, чтобы вкладывать деньги в бриллианты и дорогостоящие меха, дорогие особняки и другие предметы роскоши, которых так жаждут женщины, она потратила каждую пенни, которую она заработала на содержании её школы. «Я не желаю триумфальных мировых туров» (к чему её призвал её менеджер), как идеалист, объясняла Исадора. «Я хотела учиться, продолжать свои исследования, создавать танцы и движения, которых тогда не было, и мечта о моей школе, которая преследовала иеня всё моё детство, стала сильнее и сильнее».+
+ Жизнь, с. 141.

Months before she founded her school late in December 1904, Isadora was walking with a friend when they happened upon a group of girls doing calisthenics with dumbbells in an open courtyard. The girls, dressed in black woolen bloomers, long-sleeved middy blouses, black stockings and shoes, went through their exercises in a lifeless manner. Isadora, bent on reform, not only in the art of dance but also in dress, said to her companion, “Consider these poor girls trying to exercise with all those horrible clothes on l One of these days I am going to change all that.”
..
За несколько месяцев до того, как она основала школу в конце декабря 1904 года, Айседора ходила с другом, когда они встречались с группой девушек, делающих гимнастику с гантелями в открытом дворе. Девушки, одетые в черные шерстяные блузки, с длинными рукавами, миди-блузками, черными чулками и туфлями, безжизненно прошли свои упражнения. Айседора, склонившись к реформе, не только в искусстве танца, но и в одежде, сказала своему собеседнику: «Подумайте об этих бедных девушках, пытающихся упражняться со всей этой ужасной одеждой. На днях я собираюсь изменить все это.»

“How are you going to bring that about?” Her friend reminded her of the age they lived in and the ingrained prudishness of centuries. “It would be a miracle.” Isadora answered with conviction,
“I am determined to found a school, where children will walk barefoot in sandals the same as I do and wear short, sleeveless tunics so they can move in utter freedom and be a fine example to all the other children in the world. They shall learn not to be ashamed to expose their limbs to the rays of the health giving sun. And I shall teach them to dance; not in the stilted, outworn tradition of either a fairy, a nymph, or a coquette, as I found when I was a child and took dancing lessons, but in harmony with everything that is beautiful in nature.”
..
«Как ты собираешься это рассказать?» Её друг напомнил ей о эпохе, в которой они жили, и об укоренившемся ханжестве веков. «Это было бы чудом», - с уверенностью ответила Айседора,
«Я полна решимости основать школу, где дети будут ходить босиком в сандалиях так же, как и я, и носить короткие, без рукавов туники, чтобы они могли двигаться в полной свободе и быть прекрасным примером для всех других детей в мире. Они научатся не стыдиться выставлять свои конечности лучам здоровья, дающим солнце. И я научу их танцевать; не в изворотливой, изможденной традиции ни феи, нифмы, ни кокетки, как я обнаружила, когда была ребенком, и брала уроки танцев, но в гармонии со всем, что красиво в природе».

Ardently wishing to share her revelation of truth and beauty with others, she spared no time or expense. Engaged in this laudable endeavor for the benefit of children in general and the good of her future little charges in particular, she had to overcome much antagonistic opposition from all those who live like ants in an anthill, greeting every advanced idea with ridicule. Many critics were then barking at her heels, trying to disparage her efforts and ridicule her art. One deluded member of that confraternity went so far as to question whether she could dance at all! Comparing her technique unfavorably with that of the contemporary ballet, he declared her lacking in both the correct physical requirements for a dancer and the required technique to establish a new art form. He proposed that the question of her qualifications be placed before the ballet masters of the world. “Let them be the judge!” he sneered, little realizing that he hurled this jeer at the woman destined to raise the dance to a level equal with all the other arts.
..
Пытаясь поделиться с другими откровением об истине и красоте, она не жалела времени и денег. Занимаясь этой похвальной попыткой в интересах детей в целом, и для будущей пользы её маленьких подопечных в частности, ей пришлось преодолеть много антагонистической оппозиции со стороны всех тех, кто живет муравьями в муравейнике, приветствуя каждую продвинутую идею с насмешками. Тогда многие критики лаяли ей по пятам, пытаясь унизить её усилия и высмеивать её искусство. Один обманутый член этого братства дошел до того, чтобы спросить, может ли она вообще танцевать! Сравнивая её технику неблагоприятным образом с современным балетом, он заявил, что ей не хватает как правильных физических требований для танцовщицы, так и необходимой техники для создания новой формы искусства. Он предложил, чтобы вопрос о её квалификации был поставлен перед балетмейстерами мира. «Пусть они будут судьями!» - усмехнулся он, не понимая, что он бросил эту издевку над женщиной, призванной поднять танец до уровня, равного всем другим искусствам.

Isadora, who had concentrated on proving the obsolescence of the ballet, declaring that “the principles of the ballet school are in direct opposition to what I am aiming at,” did not let the insult go unchallenged. In January or February 1903, she sent a typical reply to the offending newspaper, the Morgen Post:
..
Айседора, которая сосредоточилась на доказательстве устаревания балета, заявила, что «принципы балетной школы прямо противоположны тому, на что я нацеливаюсь», не позволяла оскорблению не оспариваться. В январе или феврале 1903 года она отправила типичный ответ в оскорбившую её газету «Морген Пост»:

I was very much embarrassed on reading your esteemed paper to find that you had asked of so many admirable masters of the dance to expend such deep thought and consideration on so insignificant a subject as my humble self. I feel that much literature was somewhat wasted on so unworthy a subject. And I suggest that instead of asking them “Can Miss Duncan Dance?” you should have called their attention to a far more celebrated dancer - one who has been dancing in Berlin for some years before Miss Duncan appeared. A natural dancer who also in her style (which Miss Duncan tries to follow) is in direct opposition to the school of the ballet of today.
..
Мне было очень стыдно читать вашу уважаемую газету, чтобы узнать, что вы попросили у многих замечательных мастеров танца расходовать такую глубокую мысль и внимание на столь незначительную тему, как моё скромное я. Я чувствую, что много литературы было потрачено впустую на столь недостойный предмет. И я предлагаю, чтобы вместо того, чтобы спросить их «Может ли мисс Дункан танцевать?», Вы должны были обратить внимание на гораздо более знаменитую танцовщицу - та, которая танцевала в Берлине несколько лет, прежде чем появилась мисс Дункан. Естественная танцовщица, которая также в своем стиле (которую мисс Дункан пытается следовать) находится в прямом противоречии с сегодняшней школой балета.

The dancer I allude to is the statue of the dancing Maenad in the Berlin Museum. Now will you kindly write again to the admirable masters and mistresses of the ballet and ask them-“Can the dancing Maenad dance?”
..
Танцовщица, о которой я говорю, является статуей танцующяя Менада в Берлинском музее. Теперь вы любезно напишите замечательным хозяевам и любителям балета и спросите их: «Может ли танцующяя Менада танцевать?»

For the dancer of whom I speak has never tried to walk on the end of her toes. Neither has she spent time in the practice of leaping in the air in order to find out how many times she could clap her heels together before she came down again. She wears neither corset or tights and her bare feet rest freely in her sandals.
..
Та танцовщица, о которой я говорю, никогда не пыталась ходить на кончиках своих пальцев. Она также не проводила время в прыжке в воздухе, чтобы узнать, сколько раз она могла бы хлопнуть каблуками вместе, прежде чем она снова опустится. Она не носит ни корсета, ни колготок, а её босые ноги свободно отдыхают в сандалиях.

I believe a prize has been offered for the sculptor who could replace the broken arms in their original position. I suggest it might be even more useful for art of today to offer a prize for whoever could reproduce in life the heavenly pose of her body and the secret beauty of her movement. I suggest that your excellent paper might offer such a prize, and the excellent masters and mistresses of the ballet compete for it.
..
Я считаю, что премия была предложена для скульптора, который мог заменить сломанные руки в исходном положении. Я предлагаю, что сегодня искусство может быть ещё более полезным для того, чтобы предложить приз тем, кто мог бы воспроизвести в жизни небесную позу своего тела и тайную красоту своего движения. Я предлагаю, чтобы ваша превосходная бумага могла предложить такой приз, и за это соревнуются лучшие мастера и любители балета.

Perhaps after a trial of some years they will have learned something about human anatomy, something about the beauty, the purity, the intelligence of the movements of the human body. Breathlessly awaiting their learned reply, I remain, sincerely yours,
Isadora Duncan
..
Возможно, после нескольких лет испытаний они узнают что-то о анатомии человека, что-то о красоте, чистоте, интеллекте движений человеческого тела. Невзирая на их ученый ответ, я остаюсь искренне вашей,
Айседора Дункан

In her concentrated studies of the origin of movement (which the ballet claims starts at the hips) the truth was inevitably revealed to her. When she declared, “Every movement starts from within, from here,” placing both hands on her chest to illustrate to her pupils, she had the centrality of the solor plexus in mind. From there the nerve signals of the brain generate the impetus that must precede every movement. She soon discovered that there exists a Science of Movement-something that no one had discovered before. When medical scientists of today tell us that there is a right and a wrong to every movement we make, it is a fact that Isadora discovered over a half-century ago. And she proceeded to teach and demonstrate this truth through her dancing. Her entire technique was based on this idea. Endowed with nature’s rarest gift-genius-she possessed a strong, prophetic vision of her own important mission in life. In a lecture delivered before the Press Association in Berlin at the outset of her career she stated it eloquently:
..
В своих концентрированных исследованиях происхождения движения (когда балетные претензии начинаются с бедер), оно было неизбежно раскрыто ею. Когда она заявила: «Каждое движение начинается изнутри, отсюда», положив обе руки на грудь, чтобы проиллюстрировать её ученикам, у неё была центральная часть солнечного сплетения. Оттуда нервные сигналы мозга генерируют импульс, который должен предшествовать каждому движению. Вскоре она обнаружила, что существует Наука Движения - то, что никто раньше не обнаружил. Когда ученые-медики сегодня говорят нам, что есть правильно и неправильно в каждом движении, которое мы делаем, это факт, который Айседора обнаружила более полувека назад. И она продолжала учить и демонстрировать эту истину через свои танцы. Вся её техника была основана на этой идее. Обладая редкими талантами природы - она обладала сильным, пророческим видением своей важной миссии в жизни. В лекции, прочитанной перед Ассоциацией прессы в Берлине в начале её карьеры, она заявила это красноречиво:

The dancer of the future will be one whose body and soul have grown so harmoniously together that the natural language of that soul will have become the movement of the body. The dancer will not belong to a nation but to all humanity.
..
Танцовщица будущего будет тем, чье тело и душа настолько гармонично соединились, что естественный язык этой души станет движением тела. Танцовщица не будет принадлежать нации, а всему человечеству.

Oh, what a field is here awaiting her! Do you not feel that she is near, that she is coming, this dancer of the future? She will help womankind to a new knowledge of the possible strength and beauty of their bodies, and the relation of their bodies to the earth nature and to the children of the future. She will dance, the body emerging again from centuries of civilized forgetfulness, emerging not in the nudity of primitive man, but in a new nakedness, no longer at war with spirituality and intelligence, but joining with them in a glorious harmony.
..
О, какой простор для действия здесь ждет её! Разве вы не чувствуете, что она рядом, что она идет, эта танцор будущего? Она будет помогать женщинам в новом знании о возможной силе и красоте своих тел и отношении их тел к природе земли и к детям будущего. Она будет танцевать, тело снова появится из веков забвения цивилизацией, возникающей не в наготе первобытного человека, а в новой наготе, уже не вступающей в войну с духовностью и интеллектом, а вступающей с ними в прекрасную гармонию.

This is the mission of the dancer of the future. . . . Let us prepare the place for her. I would build for her a temple to await her. Perhaps she is yet unborn, perhaps she is now a little child. Perhaps, oh blissful! it may be my holy mission to guide her first steps, to watch the progress of her movements day by day until, far outgrowing my poor teaching, her movements will become godlike, mirroring in themselves the waves, the winds, the movements of growing things, the flight of birds, the passing of clouds, and finally the thought of man in relation to the universe.
..
Это миссия танцора будущего.... Давайте подготовим место для неё. Я построила бы для неё храм, чтобы ждать её. Возможно, она ещё не родилась, возможно, теперь она маленькая. Возможно, блаженство! это может быть моей святой миссией, чтобы направлять её первые шаги, следить за ходом её движений изо дня в день, пока, далеко не переполнив моё бедное учение, её движения станут богоподобными, отражая в себе волны, ветры, движения растущих вещей , полёт птиц, прохождение облаков и, наконец, мысль о человеке по отношению ко вселенной.

Oh, she is coming, the dancer of the future! The free spirit who will yet inhabit the body of new woman; more glorious than any woman that has yet been; more beautiful than the Egyptian, than the Greek, the early Italian, than all women of past centuries-the highest intelligence in the freest body!*
*Reconstructed from notes in 1903 copybook.
..
О, она идёт, танцор будущего! Свободный дух, который ещё будет жить в теле новой женщины; более славной, чем любая женщина, которая ещё была; более красивый, чем египтянка, чем гречпнка, ранняя итальянка, чем все женщины прошлых веков - высший интеллект в свободном теле!*
*Реконструировано из заметок в тетради 1903 года.

Inscrutable fate propelled me, wrapped in childish insouciance, to become the unwitting pawn for an idealistic experiment. I was chosen to play my part in two pioneering projects that resulted in considerable benefit to mankind.
..
Непостижимая судьба побудила меня, обернувшись в детскую невозмутимость, стать невольной пешкой для идеалистического эксперимента. Я была выбрана, чтобы сыграть свою роль в двух новаторских проектах, которые принесли значительную пользу человечеству.

First: I was to be initiated into a completely novel mode of dance expression, based on an entirely novel technique; the foundation of a newly created dance form composed of movements and gestures never employed before by any dancer, anywhere, that did not come to life until my great teacher, Isadora Duncan, invented them.
..
Во-первых: я должна была быть инициирована в совершенно новый способ выражения танца, основанный на совершенно новой технике; основой созданной танцевальной формы, состоящей из движений и жестов, которые никогда не применялись ни одной танцовщицей, нигде, которая не пришли в жизнь, пока мой великий учитель Айседора Дункан не изобрела их.

Second: my schoolmates and I would henceforth be compelled, nolens volens, to take an active part in the promotion of the dress reform that was innovated and designed by Isadora. By dint of our courageous example, a general adoption (with minor modifications) of this sane, simple, and beautiful fashion came about.
..
Во-вторых: мои одноклассники и я отныне должны были бы убедить, непреднамеренно добровольно, принять активное участие в продвижении реформы одежды, которая была нововведена и спроектирована Айседорой. Благодаря нашему мужественному примеру, возникло общее принятие (с незначительными изменениями) этой разумной, простой и красивой моды.

It was an ambitious program and one we undertook wholeheartedly in the first instance, but with certain reservations and many misgivings in the second. I can still see the shocked expressions among the local population, especially women, when we Duncan pupils first appeared in broad daylight with the coming of spring, appareled in tunics and with our bare feet in sandals, on the open streets of Berlin. Pitying exclamations like, “Oh, you poor, poor, little children! Why, you must be freezing to death with so little on!” engulfed us. Approaching our innocent governess with threatening gestures and looks, they shouted after her, “It’s cruelty, that’s what it is! We ought to get the police after you. Cruel! Cruel! Cruel!
..
Это была амбициозная программа, и мы в первую очередь взяли на себя обязательство, но с некоторыми оговорками и многими опасениями во втором. Я всё ещё вижу шокированные выражения среди местного населения, особенно женщин, когда мы, ученики Дункан, впервые появились среди бела дня с приходом весны, одетыми в туники и босыми ногами в сандалиях, на открытых улицах Берлина. Жалкие восклицания вроде: «О, вы, бедные, бедные, маленькие дети! Почему, вы, должно быть, замерзаете до смерти с так немного надетом!» окружали нас. Подойдя к нашей невинной гувернантке с угрожающими жестами и взглядами, они кричали вслед за ней: «Это жестокость, вот что это! Мы должны вызвать полицию после этого. Жестоко! Жестоко! Жестоко!

«Unfortunately, that wasn’t by any means the end of it. No one had reckoned with the other children of the neighborhood, mostly boys, who subjected us poor victims to what amounted to a minor persecution. Like the Christian martyrs of old, we were actually stoned. Frequently (and this was most humiliating) the children pelted us-in this era of horse-drawn carriages-with something else entirely! In this way we were continually forced to dodge either stones that hurt or filth that besmirched. We often panicked, despite heroic efforts on the part of our chaperone to fend off these wild hordes of insultscreaming juveniles.
..
«К сожалению, это никоим образом не конец. Никто не считался с другими детьми окрестностей, в основном мальчиками, которые подвергли нас бедных жертв тому, что было незначительным преследованием. Как и древних христианских мучеников, нас фактически побили камнями. Часто (и это было очень унизительно) дети забрасывали нас - в эту эпоху конных экипажей - чем-то полностью другим! Таким образом, мы постоянно были вынуждены уклоняться от камней, которые причинили боль или грязь. Мы часто впадали в панику, несмотря на героические усилия со стороны нашего сопровождающего, чтобы отбиваться от этих диких орд оскорблений, связанных с несовершеннолетними.

How I dreaded those daily outings! They made me feel ashamed to be exposing my bare limbs in public, and they instilled in me an unreasonable complex, which I later had great difficulty in overcoming, about not dressing like other human beings. New ideas always frighten people. But it hardly seems credible that, in the first decade of this atomic century, the pupils of Isadora Duncan should have been stoned because of their unconventional dress. But a novel idea was on the march and nothing could stop its progress.
..
Как я боялась этих ежедневных прогулок! Мне было стыдно разоблачать мои голые конечности публично, и они внушили мне необоснованный комплекс, когда я позже испытывала большие трудности в преодолении этого, в том, чтобы не одеваться, как другие люди. Новые идеи всегда пугают людей. Но вряд ли кажется правдоподобным, что в первое десятилетие этого атомного века ученики Айседоры Дункан должны были побиты камнями из-за их нетрадиционной одежды. Но новая идея была на марше, и ничто не могло остановить её прогресс.

My education as a dancer of the future was purposely delayed until I had mastered the minutiae of daily school routine. My first lesson, for instance, had nothing to do with dancing. For identification's sake, we had each been provided with anumber. Mine was 16. The day after my arrival I was handed a length of white tape with red numbers, which I was taught to sew neatly into every piece of clothing. There happened to be something symbolic about mine. The street number of the Duncan School was also 16. In my childish fashion I took great pride in that fact, together with a sort of proprietary interest.
..
Мое образование в качестве танцора будущего было намеренно задержано, пока я не освоила мелочи повседневной школьной программы. Мой первый урок, например, не имел никакого отношения к танцам. Для идентификации нам было предоставлено несколько номеров. Мой был 16. На следующий день после моего приезда мне вручили белую ленту с красными цифрами, которую меня научили шить на каждую одежду. Там было что-то символическое. Номер улицы школы Дункан также был 16. По-моему, я по-настоящему гордилась этим фактом, а также своего рода имущественным интересом.

It was not easy to ad just to a school discipline that demanded lining up in pairs every time we walked up and down the stairs to go from one classroom to another and even on our daily promenade. There were long periods every day when we were not allowed to speak, and infraction of that strict rule meant punishment. Then I was forced to eat food I didn't like. But hardest of all was getting up at 6:30 every morning to go through an hour's exercise before breakfast. Clad only in blue one-piece bathing suits (years before Annette Kellerman made her sensational appearance in one!) , we held onto rails along the wall and went through a series of limbering-up exercises we children used to call Beinschwingen and Kniebeugen. When Isadora said, «Gymnastics must come before dancing,» she never meant before breakfast. That was strictly the Spartan idea of Elizabeth Duncan, not the Athenian ideal of her sister.
..
Нелегко было принять школьную дисциплину, которая требовала выстраиваться в очередь каждый раз, когда мы шли вверх и вниз по лестнице, чтобы перейти от одной классной комнаты к другой, и даже на нашей ежедневной прогулке. Были длительные периоды каждый день, когда нам не позволяли говорить, а нарушение этого строгого правила означало наказание. Тогда я была вынужден есть пищу, которую мне не нравились. Но самое сложное было вставать в 6:30 каждое утро, чтобы пройти через час на завтрак. Одетые только в синие односекционные купальные костюмы (за несколько лет до того, как Аннет Келлерман сделала свой сенсационный облик в одном!), мы держались за перила вдоль стены и выполняли серию упражнений для разминки, которые мы, дети, называли Бейншвинген и Кнебуген. Когда Айседора сказала: «Гимнастика должна пройти перед танцами», она никогда не имела в виду перед завтраком. Это была строго спартанская идея Элизабет Дункан, а не афинский идеал её сестры.

The rest of the morning was taken up by schoolwork presided over by a regular public school teacher supplied by the German government. Dancing and music or singing lessons occupied the afternoon hours. Fresh in my memory is the unforgettable occasion of my first lesson in our dance room, standing there in bare feet and wearing a short white tunic made of cheesecloth. The room seemed very large to me, although it could not have measured more than twenty-five by eighteen feet. Empty except for a few benches ranged along a wall and a brown felt carpet tacked to the floor, it had many windows and a glass-enclosed porch off to one side, from which a door opened onto a flight of iron stairs leading down into the garden. Sliding doors on the opposite wall connected with the spacious music room, where a grand piano (an Ibach) occupied the semicircular space formed by a large bay window.
..
Остальное утро было занято школьной работой под председательством регулярного учителя общеобразовательной школы, предоставленного правительством Германии. Занятия танцами и музыкой или пением заняли дневные часы. Свежий в моей памяти - незабываемый случай моего первого урока в нашей танцевальной комнате, стоящей на босу ногу и в короткой белой тунике из марли. Комната казалась мне очень большой, хотя она не могла измерить более двадцати пяти на восемнадцать футов. Пустое, за исключением нескольких скамеек, расположенных вдоль стены, и коричневого войлочного ковра, прикреплного к полу, у него было много окон и стеклянная крыльцо с одной стороны, из которой дверь открылась на пролет железной лестницы, ведущей в сад. Раздвижные двери на противоположной стене были соединены с просторной музыкальной комнатой, где рояль (как Ибах) занимал полукруглое пространство, образованное большим эркером.

Here, as everywhere else in the house, antique bas-reliefs formed the decorative motif. I principally remember the large one of a Nike tying her sandals; she was minus a head but had beautifully flowing draperies. I was fortunate enough nearly two decades later to admire the original in Greece. However much I admired these works of art, none could compare to the small statuette of our own goddess of the dance gracefully poised on a tripod in one corner of the dance room. It inspired and helped me more to understand Isadora’s art than all the archaic Greek representations. Whenever the guiding spirit of our school was absent-and that occurred more frequently than we liked-her adoring youthful pupils would gather in front of it and offer a silent prayer, as to a votive statue, wishing for her speedy return. For it was in this room that she initiated us into the fundamental principles of her dance, teaching us to walk in harmony and beauty with arms raised to the light. With the intuition of a true artist, she knew how to impart an understanding of her aims to her young disciples-a feat that her older sister, who took over when Isadora left, was never able to accomplish.
..
Здесь, как и везде в доме, антикварные барельефы сформировали декоративный мотив. Я в основном помню, как большая Ника привязывала свои сандалии; у неё была минус голова, но у неё были красивые стерильные драпировки. Я была достаточно удачлива почти два десятилетия спустя, чтобы полюбоваться оригиналом в Греции. Как бы я ни восхищалась этими произведениями искусства, ни один из них не мог сравниться с маленькой статуэткой нашей собственной богини танца, изящно сбалансированной на треноге в одном углу танцевальной комнаты. Это вдохновило и помогло мне больше понять искусство Айседоры, чем все архаичные греческие представления. Всякий раз, когда руководящий дух нашей школы отсутствовал - и это происходило чаще, чем нам было угодно - её обожающие юные ученики собирались перед ней и предлагали молчаливую молитву об уклоняющейся статуе, желая скорейшего возвращения. Ибо именно в этой комнате она инициировала нас в основополагающих принципах её танца, обучая нас идти в гармонии и красоте с поднятыми руками к свету. С интуицией истинного художника она знала, как передать понимание своих целей своим юным ученикам - подвиг, который её старшая сестра, которая перешла к Айседоре, не смогла достичь.

It seems strange that a woman suffering from a defect, which made one leg slightly shorter than the other, should have been put in charge of our basic dance instruction. But such was the case. As we grew up, we learned to accept with equanimity Isadora's unpredictable nature. But for a long time I puzzled, trying to figure out how Isadora expected us to learn to dance from her lame sister, who not once appeared in a dance tunic or demonstrated a movement for the pupils. She always wore the voluminous Chinese coat, which helped to hide her defect and restricted her teaching to simple dance steps. She taught us the waltz, the polka, and the mazurka-all of them popular dances in her youth-for she had conducted social dancing classes in America. She would lift her skirt a few inches and demonstrate the step; that was all. Now and then she would roll up her long, loose-hanging sleeves and illustrate a series of arm movements devoid of any expression or meaning, merely to impart suppleness. Her method of teaching had nothing in common with Isadora's, which relied a great deal on inspirational technique. Thus, under Elizabeth's guidance, we at first learned to dance rather perfunctorily. Somehow, however, we acquired enough basic knowledge and made sufficient progress for Isadora to work with us. One lesson from her made up for all of Tante Miss's routine. According to her own precepts, Isadora taught us simple, rhythmic movements-walking, running, skipping - movements that come naturally to children.
..
Кажется странным, что женщина, страдающая от дефекта, которая сделал одну ногу немного короче другой, должна была быть введена в действие нашей основной инструкцией по танцам. Но так было. Когда мы выросли, мы научились с настороженностью принимать непредсказуемую природу Айседоры. Но я долго удивлялась, пытаясь понять, как Айседора ожидала, что мы научимся танцевать от её хромой сестры, которая ни разу не появилась в танцевальной гимнастике или не продемонстрировала движения для учеников. Она всегда носила обширный китайский балахон, который помогал скрыть её недостаток и ограничивал её обучение простым шагом танца. Она учила нас вальсу, польке и мазурке - все они были популярными танцами в юности, потому что она проводила занятия по социальным танцам в Америке. Она поднимет юбку на несколько дюймов и продемонстрирует шаг; это все. Время от времени она свертывала свои длинные, свободно висящие рукава и иллюстрировала серию движений рук, лишенных какого-либо выражения или смысла, просто для придания гибкости. Её метод обучения не имел ничего общего с Айседорой, которая много опиралась на вдохновляющую технику. Таким образом, под руководством Элизабет мы вначале научились танцевать довольно поверхностно. Однако каким-то образом мы приобрели достаточно базовых знаний и достигли достаточного прогресса, чтобы Айседора работала с нами. Один урок от неё составлен из рутины мисс Танте. Согласно её собственным предписаниям, Айседора научила нас простым, ритмичным движениям - ходьба, бег, подскокам - движениям, которые естественным образом приходят к детям.

European children have the quaint custom of calling grownups with whom they come in close contact by the courtesy title of Aunt or Uncle. When we called her «Tante Isadora,» she acted horrified. She said, «Now that you are my pupils, you may call me Isadora, or darling Isadora, but never, never call me Auntie!» On the contrary, her sister, who was twelve years older than she, did not object to the somewhat incongruous appellation of Tante Miss, which was given her when the German pupils in the beginning thought the prefix «Miss» was her name. Somehow or other, it suited her perfectly. Tante Miss, who lived in the school, we saw every day. Isadora, who had an apartment on the Hardenbergstrasse in Charlottenburg, we saw seldom.
..
У европейских детей есть странный обычай звонить взрослым, с которыми они находятся в тесном контакте по вежливому названию тети или дяди. Когда мы позвонили ей «Тётя Айседора», она испугалась. Она сказала: «Теперь, когда вы мои ученики, вы можете называть меня Айседорой или любимой Айседорой, но никогда, никогда не называйте меня теткой!» Напротив, её сестра, которая была на двенадцать лет старше её, не возражала против несколько несоответствующее название тётя Мисс, которое ей давали, когда немецкие ученики вначале считали приставку «Мисс» её именем. Так или иначе, она ей очень понравилась. Танте Мисс, которая жила в школе, и мы видели каждый день. Айседору, у которой была квартира на Харденбергштрассе в Шарлоттенбурге, мы видели редко.

Of the three Americans who instructed us in the arts of dance and music, Professor Passmore, our singing teacher, impressed us most as an American. Mr. Passmore, who looked like a cartoon of Uncle Sam with his beard and side whiskers, had his own method of teaching singing. A cheerful gentleman who liked to laugh a lot, he placed us in a semicircle, with hands resting on top of our heads, and made us vocalize to the words «Santa Barbara a Santa Clara.» That this curious, outlandish incantation, repeated at every lesson, held an important message concerning my future could not of course be guessed. Santa Barbara, the first American city whose name I learned to pronounce and sing, would turn out to be the birthplace of the man I was to marry. Dear Professor Passmore-had he only known! «The Jay is a jolly old bird, heigh-ho!» -that was the first song in American he taught us-a composition of his own-and that is how we children regarded him-as a «Jolly Old Bird.» After his Wednesday and Friday singing lessons he would drink a cup of tea with Tante Miss in the music room as he conversed animatedly with her and his long black beard had a funny way of moving up and down, much to our amusement. He was, in fact, a skillful vocal instructor, guiding our voices gently into their natural pitch and emphasizing breath control. This was a technique we were grateful for later, when we had to sing and dance at the same time.
..
Из трех американцев, которые инструктировали нас в искусстве танца и музыки, профессор Пассмор, наш учитель пения, произвел на нас больше всего впечатление как американец. Мистер Пассмор, похожий на героя мультфильма дядю Сэма с бородой и боковыми усами, имел собственный метод преподавания пения. Веселый джентльмен, который любил много смеяться, он поставил нас полукругом, положив руки на головы, и заставил нас озвучить слова «Санта-Барбара Санта-Клара». Это любопытное, диковинное заклинание повторилось каждый урок, который содержал важное сообщение о моём будущем, не мог, конечно, не догадываться. Санта-Барбара, первый американский город, имя которого я научилась произносить и петь, оказался местом рождения мужчины, с которым я должна была вступать в брак. Дорогой профессор Пассмор, он знал только! «Джей - веселая старая птица, хе-хе!» - это была первая песня в Америке, которую он преподавал нам - свою собственную композицию - и так мы смотрели на него, как на «Веселую старую птицу». После уроков пения в среду и пятницу он выпивал чашку чая с Танте Мисс в музыкальной комнате, когда он оживленно разговаривал с ней, и его длинная черная борода имела забавный способ двигаться вверх и вниз, к нашему развлечению. Он был, по сути, искусным вокальным инструктором, аккуратно направляя наши голоса на их естественный шаг и подчеркивая контроль над дыханием. Это была техника, за которую мы были благодарны позже, когда нам приходилось одновременно петь и танцевать.

Learning something new every day, the time passed swiftly and I had no chance to suffer from those attacks of Heimweh that were shortly to reduce the number of pupils in the Grunewald school to fifteen. Mother had decided that. I should try out the school thoroughly before making up my mind whether or not to stay. Just before Easter she wrote me to stay on if I wished. I still have the letter I wrote to her in reply. My first letter was dated April 30, 1905. I wrote with the steep, large lettering of an eight-year-old that I was glad she had decided to leave me at school.
..
Изучая что-то новое каждый день, время шло быстро, и у меня не было шансов страдать от тех нападений Хеймве, которые вскоре сократили число учеников в школе Грюневальд до пятнадцати. Мать это решила. Я должна тщательно изучить школу, прежде чем решиться, остаться или остаться. Незадолго до Пасхи она написала мне, чтобы я могла бы остаться, если бы захотела. У меня всё ещё есть письмо, которое я написала ей в ответ. Моё первое письмо было датировано 30 апреля 1905 года. Я написала с крутой большой прописью восьмилетнего ребенка, что я была рада, что она решила оставить меня в школе.

To make absolutely sure that I was in good hands, mother had repeatedly tried to get permission to visit me. Her many requests were refused by Elizabeth under the pretext that in-sufficient time had elapsed for me to become acclimatized. These refusals, made without Isadora's knowledge, angered mother. As soon as Isadora appeared again in Hamburg, mother went to see her. Isadora received her very kindly, immediately assuring her that she could visit me whenever she wanted. Graciously, she invited mother to stay at the school during her visit.
..
Чтобы быть абсолютно уверенной, что я была в хороших руках, мать неоднократно пыталась получить разрешение навестить меня. Её многочисленные просьбы были отклонены Элизабет под предлогом того, чтобы у меня было достаточно времени для акклиматизации. Эти отказы, сделанные без ведения Айседоры, разозлили мать. Как только Айседора появилась снова в Гамбурге, мать пошла к ней. Айседора приняла её очень любезно, сразу же уверив её, что она может навещать меня, когда захочет. Милостиво, она пригласила мать остаться в школе на время её визита.

I had no idea mother was coming. One morning, when we descended to the basement dining hall, lined up in pairs as usual and holding hands, not allowed to speak a single word, I suddenly saw mother. I was even more speechless than before. Dressed in a mauve silk negligee, her hair still in braids and quickly pinned up, she stood beside a narrow iron cot in a corner. The moment she saw me, she held out her arms and came rushing to me for an emotional embrace. As she pressed me to her breast, she called out endearments in her native Schleswig-Holstein dialect. This embarrassed me in front of the others. Most of them had never seen mother, and I wanted terribly for her to make a good impression. She clung so long to me that Fraulein thought discipline was being impaired. She called out, «Now Irma, sit down and eat your breakfast first and visit with your mother afterward.»
..
Я понятия не имела, что мама едет. Однажды утром, когда мы спустились в обеденный зал подвала, выстроились парами, как обычно, и держись за руки, не позволяя себе говорить ни слова, я вдруг увидел мать. Я была ещё более безмолвна, чем раньше. Одетая в лиловый шелковое неглиже, её волосы всё ещё в косиках и быстро приколотые, она стояла рядом с узкой железной кроватью в углу. В тот момент, когда она увидела меня, она протянула руки и бросилась ко мне за эмоциональными объятиями. Когда она прижала меня к груди, она вызвала ласки на её родном диалекте Шлезвиг-Гольштейна. Это смутило меня перед другими. Большинство из них никогда не видели мать, и мне очень хотелось, чтобы она произвела хорошее впечатление. Она так долго цеплялась за меня, что фрейлейн посчитал, что дисциплина нарушается. Она крикнула: «Теперь Ирма, садись и сначала поешь свой завтрак, а потом побудешь с матерью».

The other children were already seated, a big steaming bowl of hot porridge in front of each of them. But no one ate. Fascinated, they just stared at my mother. Their eyes filled with longing as they thought of their own mothers, whom they had not seen for months. Mother spoke to them gently, giving each a smile, trying to make their acquaintance. By her mere presence she spread a sort of homey Gemutlichkeit, a tenderness only mothers know how to bestow. Hearing her speak in the familiar, clipped North German accent, the girls from Hamburg became so homesick they started to cry. Later, except for little Erica and myself, they all returned home.
..
Остальные дети уже сидели, перед каждой из них стояла большая чаша с горячей кашей. Но никто не ел. Очарованные, они просто смотрели на мою мать. Их глаза наполнялись тоской, когда они думали о своих матерях, которых они не видели в течение нескольких месяцев. Мать говорила с ними нежно, каждой улыбаясь, пытаясь познакомиться. К её простому присутствию она распространила своего рода домашний гемютлихейт, нежность, которую только мамы знают, как отдавать. Услышав её слова в знакомом, обрезаемом северогерманском акценте, девушки из Гамбурга стали так тосковать по родине, что они начали плакать. Позже, кроме маленькой Эрики и меня, они все вернулись домой.

I had permission to skip school and spend the entire day with mother. I remember sitting in a coffee shop where she let me stuff myself with pastry and hot chocolate, something I hadn't tasted since I entered the school. While I was eating, she pumped me further about the food I was getting there.
..
У меня было разрешение пропустить школу и провести весь день с матерью. Я помню, как сидела в кафе, где она позволяла мне набивать себя печеньем и горячим шоколадом, чего я не пробовала с тех пор, как поступила в школу. Пока я ела, она дальше закачивала в меня еду, до которой я там добиралась.

«Tell me frankly,» she said, «how you like it.»
«Oh, so so. Not the way you cook, Mama.»
«What do they give you? Tell me in detail.»
«Vegetables,» I said, making a wry face.
«What else? That can't be all?»
«Macaroni ... you know, that sort of stuff.»
«No meat?»
«No meat.»
..
«Скажи мне откровенно», сказала она, «как тебе нравится».
«О, так. Не так, как ты готовишь, мама».
«Что они тебе дают из еды? Расскажите подробнее».
«Овощи», - сказал я, делая кривое лицо.
«Что-то еще? Это не все?»
«Макароны ... ты знаешь, такого рода вещи».
«Мяса нет?»
«Мяса нет.»

Mother looked worried. At home I had eaten meat every day, and sometimes she would give me raw chopped meat with onions on black bread and plenty of salt and pepper, which I actually ate with relish. Naturally, after that kind of fare, our vegetarian diet was unappetizing and tasteless. There was no use complaining; the school physician, Dr. Hoffa, had ordered it. I loathed it with all my heart and stomach, and never had enough to eat. But I did not say this to mother. I did not want to upset her.
..
Мать выглядела обеспокоенной. Дома я каждый день ела мясо, а иногда она давала мне сырое мясо с луком на черном хлебе и много соли и перца, которые я действительно ела с удовольствием. Естественно, после такого сорта пищи, наша вегетарианская диета была неаппетитной и безвкусной. Не было жалоб; школьный врач, доктор Хоффа, приказал это. Я ненавидела это от всего сердца и живота, и мне никогда не хватало еды. Но я не сказала этого матери. Я не хотела её расстраивать.

«And for dessert-you do get dessert, don't you?» she asked hopefully.
«Yes, prunes.»
«Prunes every day?»
«No, sometimes we get sago pudding.»
..
«И на десерт - вы получаете десерт, не так ли?» - с надеждой спросила она.
«Да, чернослив».
«Чернослив каждый день?»
«Нет, иногда мы получаем пудинг саго».

When she learned that we had five meals a day-breakfast, second breakfast, luncheon, tea, and supper-she was satisfied that I wasn't starving. She promised to send me some homemade cake as soon as she got back. She still looked worried. «Are you sure they are treating you all right and that you really like it there?» she wanted to know.
«I like it fine, Mama,» I assured her. «The people are very nice . . . some nicer than others.»
..
Когда она узнала, что у нас питание пять раз в день - завтрак, второй завтрак, обед, чай и ужин, она была удовлетворена тем, что я не голодала. Она пообещала отправить мне домашний торт, как только она вернется. Она всё ещё выглядела обеспокоенной. «Ты уверена, что с тобой всё в порядке, и тебе это действительно нравится?» - хотела узнать она.
«Мне это нравится, мама», - заверил я её. «Люди очень милые... некоторые лучше других».

I thought of Isadora. And suddenly, out of the blue, it struck me how much of a stranger mother had become. In the short span of three months, I had somehow grown away from her, as if I had entered another world. And of course I had. Being educated far in advance of ordinary children, dressing differently from them, we Duncan pupils had indeed been set apart. Like members of a religious community, under the benediction of some holy influence, we became an ever more dedicated group as we were further initiated into the secrets of Isadora's art. This was a world that no outsider could enter, nor could he ever fathom the depths of understanding and spiritual communion that existed amongst us whenever we worked or danced together with Isadora. That was a secret known to ourselves alone.
..
Я подумала об Айседоре. И внезапно, неожиданно, мне показалось, какой чужой мать стала. За короткий промежуток в три месяца, я как-то выросла от неё, как будто я вошла в другой мир. И, конечно, у меня это было. Будучи образованными далеко более перед обычными детьми, одеваясь по-другому, мы были учениками Дункан. Как члены религиозной общины, при благословении какого-либо святого влияния, мы стали всё более преданной группой, поскольку мы были посвящены в секреты искусства Айседоры. Это был мир, в который ни один посторонний не мог войти, и он никогда не мог понять глубины понимания и духовного общения, которые существовали среди нас, когда мы работали или танцевали вместе с Айседорой. Это был секрет, известный только нам.

I had known Isadora so far only as a teacher. That spring for the first time I had the joy of seeing her perform on the stage. Sitting in a box with her other pupils, I watched her give a program called Dance Idylls which she originally performed in 1900, at the New Gallery in London under the patronage of H.R.H. the Princess Christian of Schleswig-Holstein. It contained a group of dances set to early Italian music, with costumes and dance motifs copied from Renaissance paintings. In those early days she made use of whatever stage decor was available, such as a sky-blue panorama in the background and tree groupings for the wings on either side. Later she adopted those tall, blue-gray curtains of her own design (though this was disputed by Gordon Craig), which she used henceforth exclusively. Those famous tall curtains subsequently became standard equipment, in one color or another, at every theatre, concert hall, school auditorium, or television set-wherever a neutral background was required.
..
Я до сих пор знала Айседору только как учителя. В эту весну в первый раз мне довелось увидеть, как она выступила на сцене. Сидя в боксе со своими другими учениками, я смотрела, как она даёт программу под названием «Танцевальные идиллии», которую она первоначально исполняла в 1900 году, в Новой галерее в Лондоне под патронажем Её Королевского Высочества принцессы Кристианы из Шлезвиг-Гольштейна. В нём была группа танцев, настроенная на раннюю итальянскую музыку, с костюмами и танцевальными мотивами, скопированными из картин эпохи Возрождения. В те ранние годы она использовала любой декор сцены, такой как голубая панорама на заднем плане и группировки деревьев для крыльев с обеих сторон. Позже она приняла эти высокие сине-серые занавески собственного дизайна (хотя это было оспорено Гордоном Крейгом), которое она использовала исключительно впредь. Эти знаменитые высокие занавески впоследствии стали стандартным оборудованием, в одном цвете или другом, в каждом театре, концертном зале, школьном зале или на телевизоре - везде, где требовался нейтральный фон.

On that memorable day when we first saw her perform, Isadora’s dancing, lively and beautiful with all her youthful charm, was a revelation to her pupils. One particular dance made the most indelible impression on my childish mind. It was called «Angel Playing the Viol,» to cello music by Peri. In this dance, in which she did not move her feet at all, I saw before my astonished eyes my guardian angel come to life. It was the one in the picture above my bed. Ever afterward, when I looked at this picture, it was Isadora’s face I saw.
..
В тот незабываемый день, когда мы впервые увидели её исполнение, танцы Айседоры, живые и красивые со стороны со всем её юным очарованием, были откровением для её учеников. Один особый танец произвел самое неизгладимое впечатление на мой детский ум. Его называли «Ангел играет на скрипке», на музыку виолончели Пери. В этом танце, в котором она вообще не двигала ногами, я видел перед моими изумленными глазами, что мой ангел-хранитель оживает. Это была фотография на моей кровати. Когда-то, когда я смотрела на эту фотографию, это было лицо Айседоры, которое я видела.

Of this performance Karl Federn, the German writer who instructed her in Nietzsche’s philosophy, wrote:
A simple scene ... a green carpet and a spacious gray-blue backdrop . . . almost childish and laughable seems this stage decor until she appears, for then the scene changes with each of her dances and becomes real. So powerful is the mood she creates that we can see meadows and the flowers she gathers . . hear the waves break against the shore and surmise the approach in the distance of a fleet of ancient ships with billowing sails.
..
После этого выступления Карл Федерн, немецкий писатель, который инструктировал её в философии Ницше, писал:
Простая сцена ... зеленый ковер и просторный серо-голубой фон... почти детски и смешно кажется, что этот декор сцены, до тех пор, пока она не появится, потому что тогда сцена меняется с каждым из её танцев и становится реальной. Настолько мощное настроение она создает, что мы можем видеть луга и цветы, которые она собирает.. слышать, как волны прорываются на берег и предполагают приближение на расстоянии от флота древних кораблей с вздымающимися парусами.

Her entrance, her walk, her simple gesture of greeting are movements of beauty. She wears no tights, no frilled ballet skirts, her slender limbs gleam through the veils and her dance is religion. . . . She appears as the Angel with Viol out of the painting by Ambrosio di Predis. A long violet garment worn over grayish veils floats down to her bare feet. In her hair, which hangs loosely to her shoulders, she wears a crown of white and red roses. And the Quattrocento comes alive again before us with all its innocence and deep religious feeling.
..
Её вход, её шаг, её простой знак приветствия - это движения красоты. У неё нет колготок, нет оборванных балетных юбок, её тонкие конечности блестят сквозь завесы, а её танец - религия.... Она появляется как Ангел со скрипкой из картины Амброзио ди Предис. Длинные фиолетовые одежды, надетые на сероватые вуали, плавают до её босых ног. В волосах, которые свободно плескаются на плечах, она носит корону из белых и красных роз. И Кватроченто оживает перед нами со всей своей невинностью и глубокими религиозными чувствами.

Pan and Echo-a short Greek tunic, her hair tied into a knot. We ask ourselves: Can this possibly be the same creature? With wonderful gestures expressive of the antique ideal, she resurrects the nostalgia of Hellas. How many statues have come to life in her! In a heavily draped Greek attire, she mourns to music of Gluck over the death of Eurydice, in rhythmic, measured, ceremonious grief that mounts and mounts until she sinks to the ground in despair. And then she appears again-this time the scene is darker, wrapped in sombre shadows, and her gown is colorless and floating like the shadows, and her movements are rapid and ghostlike: the shadows of the underworld listening to Orpheus. Suddenly the scene is bright again and everything is joy and contentment-Orpheus has found his Eurydice.
..
Пан и Эхо - короткая греческая туника, волосы связаны в узел. Мы спрашиваем себя: может ли это быть одним и тем же существом? С замечательными жестами, выражающими античный идеал, она воскрешает ностальгию Эллады. Сколько статуй в ней ожило! В тяжело обтянутой греческой одежде она оплакивает музыку Глюка над смертью Эвридики, ритмичной, мерной, торжественной, в горе, которое поднимается и поднимается, пока она не опустится на землю в отчаянии. И снова она появляется, снова - на этот раз сцена темнее, обернута в мрачные тени, а её платье бесцветно и плавает, как тени, и её движения бывают быстрыми и похожими на призрак: тени подземного мира слушают Орфея. Внезапно сцена снова становится яркой, и всё есть радость и удовлетворение - Орфей нашел свою Эвридику.

She has a dance without music, awesome and very gripping, called «Death and the Maiden» . . . as in Maeterlinck’s «Intruse,» death announces itself unseen but intensely apprehended. . . . The spectator feels a cold shiver run up and down his spine. Everyone has sensed the awesome presence of the destroyer.*
*From Nach Funfundzwansig lahren, dated 1928, in Isadora Duncan's Der Tanz der Zukunft [The Dance of the Future] Eine Vorlesung [Jena (a university town in central Germany, in Thuringia), 1929] iii-iv.
..
У неё есть танец без музыки, потрясающий и очень захватывающий, называемый «Смерть и Дева»... как в «Интрузии» Метерлинка, смерть объявляет себя невидимой, но сильно воспринятой.... Зритель чувствует, как холодная дрожь пробегает по его спине. Все ощутили удивительное присутствие разрушителя.*
*От Нах Фунфундзвансиг лахрен, датированный 1928 годом, в «Der Tanz der Zukunft» Айседоры Дункан [Танец будущего] Эйне Ворлесунг [Йена (университетский город в центральной Германии, в Тюрингии), 1929] iii-iv.

(Isadora once remarked that she did not call this dance «Death and the Maiden» when she composed it, but that she had some vague idea of it as Maiden and brutal reality, and it was the audience who named it Death. If one recalls her own tragic end, the dance seems almost prophetic.)
..
(Однажды Айседора заметила, что она не называла этот танец «Смерть и дева», когда она сочиняла его, но что у неё было какое-то смутное представление об этом, как о девичьей и жестокой реальности, и именно аудитория назвала его «Смерть». Если вспомнить её собственный трагический конец, танец кажется почти пророческим.)

The unusual gift of the great artist to make others see the things born of her imagination gave depth and significance to everything Isadora created. She knew how to dance with such commanding authority that those who saw her perform were impressed even when they did not comprehend the meaning of her art. Few dancers possess such insight into music that the dance seems to express exactly what the composer intended. Richard Wagner has said: «The most genuine of all art forms is the dance. Its artistic medium is the living human being, and not merely one part of it but the whole body from the soles of the feet to the top of the head. For anyone completely sensitive to art, music and poetry can only truly become comprehensible through the art of the dance-mime.» And with every gesture Isadora Duncan revealed herself as a supreme dance-mime. She was the prototype of her own inspired vision of the Dancer of the Future-whose dance belongs to no one nation but to all of humanity.
..
Необычный дар великого художника, который заставил других видеть вещи, рожденные её воображением, придавал глубину и значение всему, что создала Айседора. Она знала, как танцевать с такой командной властью, что те, кто видел её, были впечатлены, даже когда они не понимали смысла её искусства. Немногие танцоры обладают таким пониманием музыки, когда танец, похоже, точно отражает то, что хотел композитор. Ричард Вагнер сказал: «Самой подлинной из всех форм искусства является танец. Его художественная среда - это живой человек, а не только одна его часть, а всё тело от подошв ног до верха головы. Для всех, кто полностью чутко относится к искусству, музыка и поэзия могут стать поистине понятными благодаря искусству танцевального мима». И с каждым жестом Айседора Дункан проявила себя как верховный танцевальный мим. Она была прототипом собственного вдохновенного видения «Танцовщицы будущего», чей танец принадлежит ни одной нации, но всему человечеству.

[55], p.37-61 * DUNCAN DANCER * The Greatest Thing in Life *

-=3=-

The Greatest Thing in Life
Величайшая вещь в жизни

«WE must adopt more children and build an addition to the school!» Isadora exclaimed enthusiastically when she saw the progress we had made during her five months’ absence. Returning from one of her protracted tours in the latter part of June that same year, she was filled with plans for the future, not counting the expense. Her sister was more practical. «Where will the money come from? As it is, we are living way beyond our budget.»
..
«Мы должны усыновить больше детей и построить дополнение к школе!» - радостно воскликнула Айседора, увидев прогресс, который мы совершили в течение её пятимесячного отсутствия. Возвращаясь из одного из её затяжных туров во второй половине июня того же года, она была наполнена планами на будущее, не считая расходов. Её сестра была более практичной. «Откуда берутся деньги? Как бы то ни было, мы живем вне нашего бюджета».

«I have an idea!» Never at a loss to make life more exciting, Isadora said, «We'll give a benefit performance and show the children off to the public for the first time. That will surely arouse sufficient interest. We will ask everybody we know to subscribe.»
..
«У меня есть идея!» Никогда не теряясь, чтобы сделать жизнь более захватывающей, Айседора сказала: «Мы дадим преимущество и покажем детей публике в первый раз. Это, безусловно, вызовет достаточный интерес. Мы попросим всех, кого мы знаем, подписаться».

«That's an excellent idea,» Elizabeth agreed, since she had already enlisted the aid of several Berlin society ladies to act as patronesses of the school. She added, «Princess Henry of Reuss was here a few days ago and saw the pupils dance. She was enchanted.»
..
«Это отличная идея», - согласилась Элизабет, так как она уже заручилась поддержкой нескольких берлинских светских дам, которые выступили в качестве покровителей школы. Она добавила: «Принцесса Генри из Ройса была здесь несколько дней назад и увидела, что ученики танцуют. Она была зачарована.»

Princess Henry VII of Reuss, whose principality in Thuringia was a small one, possessed, nevertheless, enormous wealth. A woman close to the Imperial court, she could be useful in getting other influential ladies to join.
..
Принцесса Генри VII из Рейсса, чье княжество в Тюрингии было маленьким, обладало, тем не менее, огромным богатством. Женщина, близкая к императорскому двору, могла бы быть полезной в том, чтобы привлечь других влиятельных дам.

«I shall write to her immediately,» Isadora said, and she composed the following letter:
Dear Princess: For the last eight months twenty little girls have been living together in my school in Grunewald creating much joy to themselves, a delight to all who have seen them, and a radiant hope for the future of the Art of the Dance.
..
«Я напишу ей немедленно, - сказала Айседора, и она написала следующее письмо:
Дорогая принцесса: за последние восемь месяцев в моей школе в Грюневальде живут двадцать маленьких девочек, которые создают большую радость для всех, в восхищении все, кто их видел, и есть сияющая надежда на будущее Искусства Танца.

I wish to take twenty-five more next winter. This will necessitate a new building erected on the vacant plot next door. As you know, I have given my entire earnings to the maintenance of the school and am most pleased to do so in the future. But they are not enough for the new ground and erection of the second building to be connected by a passageway with the old one. So I am giving a benefit at Kroll’s Opera House on July 20th, as a means of raising money for it.
..
Я хочу взять ещё двадцать пять учеников следующей зимой. Это потребует нового здания, возведенного на свободном участке по соседству. Как вы знаете, я отдала весь свой заработок на содержание школы, и мне очень приятно делать это в будущем. Но этого недостаточно для того, чтобы новая земля и возведение второго здания были соединены проходом со старым. Поэтому я даю бенефис в Оперном театре Кролла 20 июля, как средство, чтобы собрать деньги для этого.
 
Of course we do not expect people who are out of town to be present but that they may subscribe and give their tickets to artists, etc. All the artists who have visited the school have been enthusiastic in their praises for the lovely dancing of the little girls and are unanimous in their belief in the value of the school to art and the state.
..
Конечно, мы не ожидаем присутствия людей из города, но они могут подписаться и дать свои билеты артистам и т.д. Все артисты, которые посетили школу, были в восторге в своих похвалах за прекрасные танцы маленьких девочек и единодушны в своей вере в ценность школы искусству и государству.

I myself am delighted with the progress of my pupils and am convinced that almost every child has more or less talent for the dance if directed along natural channels; and that the dancing of these little girls will be a source of much joy to the public in the years to come. For this reason I do not hesitate to ask for help in the advancing of my idea and feel sure my request will meet with your sympathy.
Isadora Duncan
..
Я сама в восторге от прогресса моих учениц и убеждена, что почти каждый ребенок имеет более или менее талант для танца, если он направлен по естественным каналам; и что танцы этих маленьких девочек станут источником большой радости для публики в ближайшие годы. По этой причине я, не колеблясь, прошу помощи в продвижении моей идеи и уверена, что моя просьба встретит ваше сочувствие.
Айседора Дункан

Among the various artists she mentions as visiting the school was an unknown Swiss musician called Jaques-Dalcroze. He witnessed a lesson once, and I recall the occasion vividly because of his infectious enthusiasm and constant interruptions. What fascinated him most were the kinetics involved in what Isadora called the «scale of movements,» which started with a slow walk, gradually accelerating into a fast and faster pace till it evolved into a run, and from there by degrees reverted to a slow walk again.
..
Среди различных артистов она упоминает посещение школы неизвестным швейцарским музыкантом по имени Жак-Далкроз. Однажды он стал свидетелем урока, и я вспоминаю этот случай ярко из-за его заразного энтузиазма и постоянных перерывов. Его больше всего интересовала кинетика, связанная с тем, что Айседора называла «масштабом движений», которая начиналась с медленной ходьбы, постепенно ускоряясь в быстром и более быстром темпе, пока она не превращаллась в бег, а оттуда постепенно возвращалась снова к медленной прогулке.

"Ha!" he exclaimed, jumping up from his seat in great agitation; and he inquired of Tante Miss, "May I have your permissiOn to improvise at the piano for a repetition of this exercise?" Permission granted, he proceeded to improvise for us. When he left, he signed the guest book, which was always on top of the piano. A few years later, he founded his whole system of Eurythmics on what he had seen that day at our school.
..
«Ха!» - воскликнул он, взволнованно вскакивая со своего места; и поинтересовался у Танте Мисс: «Могу ли я согласиться с тем, чтобы импровизировать на фортепьяно для повторения этого упражнения?» Получив разрешение, он продолжил импровизировать. Когда он ушел, он подписал гостевую книгу, которая всегда была на пианино. Несколько лет спустя он основал всю свою систему эвритмии на том, что он видел в тот день в нашей школе.
 
Such things occurred so frequently with people interested in the new dance form Isadora had invented that it was no wonder she should constantly voice the complaint, "Everybody is running off with my ideas!" Unfortunately, they could not be patented. If they could have been, what royalties she might have collected from her millions of imitators, including the Russian ballet!
..
Такие вещи происходили так часто с людьми, заинтересованными в новой танцевальной форме, которую Айседора придумала, что неудивительно, что она должна была постоянно жаловаться: «У всех своя идея!» К сожалению, они не могут быть запатентованы. Если бы они могли быть, какие королевские привилегии она могла бы собрать с миллионов своих подражателей, включая русский балет!

It so happened that the well-known German composer Engelbert Humperdinck lived next door to us on Trabener-strasse. Famous for his universally beloved children's opera Hansel and Gretel, he headed the committee for the support of our school. One afternoon we all went to have tea with him and his family. A man of about fifty, he regaled us by playing music from his opera such as the "Knusper-Waltzer" and the lively, tuneful "Rosenringel" and "Tanzreigen." Appropriately enough for our youthful years, Isadora taught us a dance to the last two compositions. Humperdinck often played his tunes for us to get the right tempo and feeling. He played them with such verve that we children responded with natural spontaneity and put all we had into the charming dance.
..
Случилось так, что знаменитый немецкий композитор Энгельберт Хампердинк жил по соседству с нами на улице Траубер. Известный своей всемирно любимой детской оперкой Гензель и Гретель, он возглавлял комитет поддержки нашей школы. Однажды днём мы все пошли на чай с ним и его семьей. Человек лет пятидесяти, он угощал нас, играя музыку из своей оперы, такой как «Кнуссер-Вальтцер» и живой, мелодичный «Розенрингель» и «Танзрейген». Достаточно подходящий для наших юношеских лет, Айседора научила нас танцевать эти последние две композиции. Хампердинк часто играл нам свои мелодии, чтобы мы получили правильный темп и чувство. Он сыграл их с таким воодушевлением, что мы, дети, ответили естественной спонтанностью и положили всё, что у нас было, в очаровательный танец.

The subscription list mounted daily, with Princess Reuss contributing a thousand goldmarks; Princess von Meiningen, a hundred; Frau von Mendelsohn of the banking family, also a thousand; Countess Harrach, a lady-in-waiting to the Kaiserin, five hundred; Siegfried Wagner, son of Richard Wagner of Bayreuth, a thousand; and so forth down the list to Frau Begas, the wife of Reinhold Begas, the famous German sculptor, who created the national monument to Emperor William I as well as many of the principal statues of Berlin. Isadora gave us new silk tunics in pastel shades of blue, pink, and yellow to wear for the occasion, making us discard the cheesecloth ones entirely. Also we had small wreaths of rosebuds for our hair.
..
Список подписки расширялся ежедневно, принцесса Рейсс - тысяча золотых марок; Принцесса фон Майнинген, сто; Фрау фон Мендельсон из банковской семьи, также тысяча; Графиня Гаррач, фрейлина императрицы (Кайсерин), пятьсот; Зигфрид Вагнер, сын Ричарда Вагнера из Байройта, тысяча; и т.д. вниз по списку к фрау Бегас, жене Рейнхольда Бегаса, известного немецкого скульптора, который создал национальный памятник императору Уильяму I, а также многие из главных статуй Берлина. Айседора дала нам новые шелковые туники в пастельных тонах синего, розового и желтого цвета, чтобы носить на этот случай, заставив нас полностью отказаться от марли. Также у нас были маленькие венки из розовых бутонов для наших волос.

Then came the big day. The excitement of that moment can never be repeated. Here I was, after only seven months of apprenticeship, ready to make my stage debut. Such a thrill comes to few children, and when it does they are never afterwards the same. A marvelous ingredient, a wonderful feeling of accomplishment, is then added to the ordinary routine of daily existence. This is something that the average child does not expeience.
..
Затем наступил большой день. Волнение этого момента никогда нельзя повторить. Здесь я, после семи месяцев ученичества, была готова дебютировать на сцене. Такое волнение приходит к немногим детям, и когда это происходит, они никогда не будут потом такими же. Чудесный ингредиент, прекрасное чувство удовлетворения, затем добавляется к обычной повседневной жизни. Это то, что средний ребенок никогда не испытывает.

We were to appear at the very end of Isadora's performance. Quietly, we entered the stage door of the big Opera House late at night. We had slept all afternoon and early evening so as to be fresh and bright. I had an awesome sensation as I mounted the stairs to the dressing rooms while the performance was in progress. The sound of the orchestra playing faintly reached my ears. The curious, indefinable smell of backstage familiar to every performer, mixed with the unseen but nevertheless acutely sensed, electrifying presence of the hushed audience out in front, gave me my first attack of stage fright. The stern voice of Tante Miss saying, "Here, sit down in front of me so I can put your make-up on," brought me out of it.
..
Мы должны были появиться в самом конце выступления Айседоры. Тихо, мы вошли в сценическую дверь большого Оперного театра поздно вечером. Мы спали весь день и рано вечером, чтобы быть свежими и яркими. У меня было потрясающее ощущение, когда я поднялась по лестнице в раздевалку, пока продолжалось исполнение. Звук оркестра, играющего слабо, дошел до моих ушей. Любопытный, неопределимый запах за кулисами, знакомый каждому исполнителю, смешанный с невидимым, но тем не менее остро ощущаемым, электризующим присутствием приглушенной аудитории впереди, дал мне мою первую атаку страха сцены. Суровый голос Танте Мисс сказал: «Вот, сядь передо мной, чтобы я могла наложить твой макияж», вывел меня из этого состояния.

I did as I was told, holding my hair back so she could smear cold cream over my face. When she finished and had applied the lipstick, she said, "There you are! I made you a nice cupid's bow." She surveyed me critically to judge the effect of her handi-work. "Now don't touch your face," she warned. "Who's next?" This strange, unfamiliar business of make-up completed, I turned to the mirror. A rouged and powdered face stared back, resembling a painted mask; a face that was and yet was not mine. How familiar this pre-curtain ritual was to become in the course of my long theatrical career!
..
Я сделала так, как мне сказали, держа меня за волосы, чтобы она могла намазать лицо холодным кремом. Когда она закончила и наложила губную помаду, она сказала: «Вот теперь это ты! Я сделала тебе хороший лук амура». Она критически оценила меня, чтобы судить о влиянии её рук. «Теперь не трогай своё лицо», предупредила она. "Кто следующий?" Этот странный, незнакомый процесс макияжа был завершен, я повернулась к зеркалу. На меня смотрело разрумяненное и напудренное лицо, напоминающее окрашенную маску; лицо, которое было и не было моим. Как хорошо было знать этот ритуал перед занавесом, который будет так важен в процессе моей долгой театральной карьеры!

When the other children had been similarly transformed with the aid of poudre de riz and Dorin's rouge, and we stood The Greatest Thing in Life 41 ready in silk tunics and circlets of rosebuds for a final inspection, we all jumped and looked startled when a shrill bell suddenly rang in our dressing room.
..
Когда другие дети были так же преображенны с помощью пудры из рисового порошка и  
румянца Дорин, и мы уже стояли в шелковых туниках и кольцах из розовых бутонов для окончательной проверки, мы все подпрыгивали и выглядели испуганными, когда пронзительный звонок вдруг зазвонил в нашей раздевалке.

"This is it!" Tante Miss said. "Get ready to go downstairs, and don't forget to put on your slippers and woolen shawls." Then, lined up two by two, we were hustled downstairs. With finger on her lips, Tante Miss signaled us to keep quiet and take our places backstage. Excitement took hold of me again, for I was about to experience something completely unknown, like diving into deep water. The orchestra struck up the by-now-familiar melody and, waiting in the wings poised to take off on cue, I summoned up my courage and dashed out onto the vast, empty stage of the Royal Opera House.
..
"Это оно!" - сказала Танте. «Приготовьтесь спуститься вниз и не забудьте надеть тапочки и шерстяные шали». Затем, выстроившись парами, мы спустились вниз. С пальцем на губах мисс Танте просила нас молчать и забираться на место. Волнение снова охватило меня, потому что я собирался испытать что-то совершенно неизвестное, как погружение в глубокую воду. Оркестр забил уже знакомую мелодию, и, ожидая, пока крылья готовы будут подняться, я собрала всё своё мужество и бросилась на обширную, пустую сцену Королевской оперы.

Dancing from the encircling shadows into the glaring light, I instantly forgot my previous nervousness, as I lost myself in the music and the dance. What joy, to dance in natural abandon carried along by the beautiful sounds of a symphony orchestra! This utterly entrancing sensation made all of us dance with such spontaneous enjoyment that we must have projected our own happiness across the footlights, for when we finished the audience responded with deafening applause.
..
Танцуя из окружающих теней в яркий свет, я сразу забыла свою прежнюю нервозность, когда я потеряла себя в музыке и танце. Какая радость, чтобы танцевать в естественной пустоте, сопровождаемой прекрасными звуками симфонического оркестра! Это чрезвычайно захватывающее ощущение заставило всех нас танцевать с таким спонтанным наслаждением, что мы, должно быть, проецировали наше собственное счастье в огни рампы, потому что, когда мы закончили, аудитория разразилась оглушительными аплодисментами.

The shock of this unexpected noise descended upon us with the suddenness of a thunderclap. We turned for reassurance toward the wings, where, near the proscenium arch, we had espied the lithe figure of our idol, who had been watching our dancing and for whom alone we had danced. Sensing our childish alarm, she quickly advanced toward us smiling, her light draperies floating behind her. Arms filled with long-stemmed roses, she stopped in our midst and took a bow while the gaze of her little pupils turned toward her as flowers toward the sun.
..
Шок от этого неожиданного шума спустился на нас с внезапностью громового удара. Мы повернулись для уверенности в отношении ворот, где, возле арки просениума, мы увидели гибкую фигуру нашего кумира, которая смотрела наши танцы и для которой мы только танцевали. Чувствуя нашу детскую тревогу, она быстро продвинулась к нам, улыбаясь, её легкие драпировки плыли позади неё. Руки были наполненные длинными стеблевыми розами, она остановилась среди нас и поклонилась, а взгляды её маленьких учеников повернулись к ней, как цветы к солнцу.

The audience clamored for encores. When the music began again, Isadora quickly whispered to us to dance toward her, one by one, from the opposite corner of the stage. We did so, and as each child skipped up she handed her a pink rose. With the flowers in our hands, we then circled about her as she posed in the center of the stage, arms outstretched as if to embrace us all in a loving, maternal gesture. Happy, laughing children danced a rondo about her, a real "Rosenringel Reigen," and in that ecstatic group was one who wished this happy dance would never, never stop.
..
Аудитория кричала на бис. Когда музыка началась снова, Айседора быстро прошептала нам, чтобы мы танцевали к ней, один за другим, с противоположного угла сцены. Мы сделали это, и когда каждый ребенок проскальзывал, она вручала ему розовую розу. С цветами в наших руках мы тогда окружили её, когда она позировала в центре сцены, а протянутые руки словно охватывали нас всех любящим, материнским жестом. Счастливые, смеющиеся дети танцевали рондо с ней, настоящий «Розанрингел Рейген», и в этой экстатической группе была та, кто хотела, чтобы этот счастливый танец никогда не прекращался.

In the audience that night in July 1905 was Gordon Craig. He gave his impression later: She called her little pupils to come to her and please the public with their little leapings and runnings! as they did, and with her leading them the whole troupe became irresistibly lovely. I suppose some people even then and there began reasoning about it all, trying to pluck out the heart of the mystery. But I and hundreds of others who saw this first revelation did not stop to reason, for we too had all read what the poets had written of life and love and nature, and we did not reason then; we read, we wept and laughed for joy. And to see her shepherding her little flock, keeping them together and especially looking after one very small one of four years old, was a sight no one there had ever seen before and, I suppose, will never see again.*
*In a talk for BBC Radio.
..
В ту ночь в июле 1905 года в аудитории был Гордон Крейг. Он озвучил потом следующее своё впечатление: Она созвала своих маленьких учениц, чтобы подойти к ней и порадовать публику своими маленькими прыжками и пробежками! как они это делали, и с её руководством их вся труппа стала неотразимо прекрасной. Я полагаю, что некоторые люди даже тогда и там начали рассуждать обо всём, пытаясь распознать сущность мистерии. Но я и сотни других, которые видели это первое откровение, не переставали рассуждать, потому что мы тоже все читали, что поэты писали о жизни, любви и природе, и тогда мы не рассуждали; мы читаем, мы плакали и смеялись от радости. И чтобы увидеть, как она ведёт её маленькое стадо, держа их вместе и особенно заботясь об одной маленькой четырехлетнего возраста, это было зрелище, которого никто никогда раньше не видел и, я полагаю, больше никогда не увидит.*
*В интерьвью на радио БиБиСи.

Whoever would have believed it possible that our innocent dance debut should bring forth wrath from on high? No one less than the German Kaiserin, Auguste Victoria, a pious woman (who inspired her husband's famous remark about its being woman's duty to occupy herself solely with Kinder, Kirche, Kueche), pronounced herself outrageously shocked at children performing in bare limbs. Brought up in the Victorian era, when the sight of a woman's ankle was considered daring, she could not look upon children's bare legs without feeling that it was immoral. If the poor Kaiserin could only see her royal descendants today going bare-legged in the summertime, she surely would realize what enormous progress has been made against prudishness through the good example set by that same group of dancing children she once criticized.
..
Кто бы мог подумать, что наш невинный танцевальный дебют должен вызвать гнев с высоты? Никто не меньше, как немецкая Кайсерин императрица (Кайсерин) Огюст Виктория, благочестивая женщина (которая вдохновила знаменитое замечание своего мужа о том, что обязанностью женщины является занимать себя исключительно "Дети, Церковь, Кухня [Киндер, Кирхе, Куче]", объявила себя возмутительно шокированной детьми, выступающими в голыми ногами и руками. Воспитанная в викторианскую эпоху, когда вид лодыжки женщины считался слишком смелым, она не могла смотреть на голые ноги детей, без ощущения, что это аморально. Если бы бедная императрица только могла видеть, что её королевские потомки сегодня дефилируют летом с голыми ногами, она наверняка поняла бы, какой огромный прогресс был достигнут против ханжества, благодаря хорошему примеру той же группы танцующих детей, которую она когда-то критиковала.

Her official utterance condemning the display of bare limbs occasioned wide publicity. It aroused further controversy and also a livelier interest on the part of influential people in Isadora Duncan's school for the education of children along modern lines. It was then the only one of its kind in the world teaching freedom of motion; a sane, healthy attitude toward the human body; and, to complement these two important objectives, an appropriate dress reform. Nothing comparable had been seen in the Occidental world since the Hellenic and Roman civilizations. It was no wonder that under these circumstances the question of the propriety of exposing limbs to public view should be discussed seriously even by learned professors. How much the question was a topic of the day is evident in an article written in 1906:
..
Её официальное высказывание, осуждающее проявление голых конечностей, вызвало широкую огласку. Это вызвало дальнейшие споры, а также более живой интерес со стороны влиятельных людей в школе Айседоры Дункан для воспитания детей по современным направлениям. Это была единственная, в своем роде, в мире, которая учила свободе передвижения; здравомыслию, здоровому отношению к человеческому телу; и в дополнение к этим двум важным задачам - надлежащая реформа одежды. Ничего сопоставимого не было видно в западном мире со времен греческой и римской цивилизаций. Неудивительно, что в этих условиях вопрос о приличии раскрытия конечностей к общественному мнению должен обсуждаться серьезно даже учеными профессорами. Насколько вопрос был темой дня, видно в статье, написанной в 1906 году:

[61], p.43 * IN ISADORA DUNCAN'S HOUSE *

Several ladies and gentlemen of society recently gathered together in Grunewald to have Isadora's sister Elizabeth Duncan present to them the pupils of the Duncan School.
..
Несколько дам и джентльменов из общества недавно собрались вместе в Грюневальде, чтобы Элизабет, сестра Айседоры Дункан, представила им учеников Школы Дункан.

The inte1ior of Isadora's home breathes the severe style of classical Greece softened by modern conveniences. Everywhere subdued colors and geometric lines and, in all things, from the reliefs of old Italian masters hanging on the walls, to the colorful flowers decorating the tables, a display of good taste. What the visitor is immediately aware of and what helps to dispel any lingering skepticism and calls forth respect is that here are people who have more than a sure sense of good taste. What impresses him is that there is indeed a great idea behind all this-perhaps a way of life.
..
Внутренний дом Айседоры дышит суровым стилем классической Греции, смягченным современными удобствами. Повсюду приглушенные цвета и геометрические линии и, во всех отношениях, от рельефов старых итальянских мастеров, висящих на стенах, до ярких цветов, украшающих столы, хорошего вкуса. То, о чем сразу узнает посетитель и что помогает рассеять любой затяжной скептицизм и вызывает уважение, заключается в том, что здесь есть люди, которые имеют более чем уверенное чувство хорошего вкуса. Его впечатляет то, что за этим стоит отличная идея - возможно, образ жизни.

As we enter the festive hall we behold, in addition to the ancient Greek spirit, the most refreshing youth. We are confronted with what at first impact confuses and leaves one dumbfounded; namely, a group of seventeen little girls in tunics of transparent silk and with hair unbound and carefully adorned with flowers or a simple diadem!
..
Когда мы входим в праздничный зал, мы видим, помимо древнегреческого духа, самую освежающую молодежь. Мы сталкиваемся с тем, что при первом впечатлении смущает и оставляет определенно ошарашенным; а именно, группа из семнадцати маленьких девочек в туниках из прозрачного шелка и волос, несвязанных и тщательно украшенных цветами или простой диадемой!

Seventeen youthful dancers, that is a total of thirty-four little dancing legs, bare as bare can be. And here is something curious! However greatly it may contradict one's conventional customs, the spectator is hardly conscious of this bareness of limbs in these surroundings. He does not perceive it as something odd or even offensive but rather as an aesthetic necessity, and he gains the impression that even the smallest sandal would spoil the quiet flow of lines.
..
Семнадцать юных танцовщиц, в общей сложности тридцать четыре маленьких танцевальных ножки, обнаженные как голые. И вот что-то любопытно! Однако, в значительной степени это может противоречить обычному укладу, и зритель вряд ли осознает эту неприкрытость конечностей в таком окружении. Он не воспринимает это, как нечто странное или даже оскорбительное, а скорее как эстетическую необходимость, и у него создается впечатление, что даже самая маленькая сандалия испортит тихий поток линий.

One of the little dancers takes a big ball and bounces it onto the floor. She skips around it playfully and continues to bounce the ball with dancing gestures. Never have I seen anything so gracefull Never beheld so harmoniously rounded a dance image that appeared so entirely natural. . . .
..
Одна из маленьких танцовщиц принимает большой мяч и ударяет его об пол. Она игриво проскакивает и продолжает отбивать мяч в танце. Никогда я не видел ничего такого грациозного. Никогда не видел столь гармонично округленного танцевального образа, который казался настолько естественным....

How very difficult to achieve, and how very seldom employed in ordinary life, is the beauty of apparently the simplest of human motions. The Duncan sisters are quite right when they regard the walk, the rhythmic stride, as the basis for all dance art. As the most important of the 95,140 combinations of movements which, according to the opinion of the dance theoretician Emanuel of Paris, are possible for the human body to achieve.
..
Как очень трудно достичь и как редко используется в обычной жизни красота, по-видимому, самого простого из человеческих движений. Сестры Дункан совершенно правы, когда они рассматривают ход, ритмический шаг, как основу для всего танцевального искусства. Как самая важная из 95,140 комбинаций движений, которые, по мнению теоретика танца Эмануэля из Парижа, возможны для человеческого тела.

Whether the little Duncan girls stride ceremoniously in the manner of antique choruses, whether they hop about cheerfully or mime games, always, their every movement seems born out of the spirit of the music .... What enjoyment does the sight of a well-proportioned foot and the play of its muscles afford! This wonderful adjunct to the human body has become estranged to modern man. The compulsion of footwear has so pitiably crippled it that it has become almost a shameful thing. These child-dancers have completely normal feet. And since the whole foot and not the toes alone have been designed by nature to support the body's weight, their art does not deteriorate into the mannered offense which is the alpha and the omega of the old-style ballet and which causes those who practice it so much effort and pain ....
..
Независимо от того, что маленькие девочки Дункан торжественно выступают в стиле античных хоров, независимо от того,  подпрыгивают ли они в веселых или мимических играх, каждое их движение, кажется, рождается из духа музыки.... Какое наслаждение вызывает наблюдать как хорошо пропорциональная нога и эти мышцы позволяют играть! Это замечательное дополнение к человеческому телу стало отчужденным для современного человека. Принуждение обуви так сильно подорвало его, что стало почти постыдным. У этих детей-танцоров совершенно нормальные ноги. И так как целая нога, а не только пальцы ног были разработаны природой для поддержания веса тела, их искусство не ухудшается в той манере поведения, которая является альфой и омегой балета старого стиля и которая вызывает у тех, кто это практикует так много усилий и боли...
 
Better-cared-for children cannot be imagined, and they are all visibly and most lovingly devoted to the cause. Elizabeth Duncan conducted us into the dormitories: a symphony in white and blue bathed in light and fresh air, in an orderliness and cleanliness that conveys an indescribable comfort. The girls are to remain in this house till they are seventeen, thereafter they are going to appear with Isadora Duncan on the stage. It is reassuring to know that this gay but fundamentally serious art of the dance has, in this conception, a future.
..
Невозможно представить себе детей, о которых лучше заботятся, и все они явно и с любовью преданы делу. Элизабет Дункан провела нас по общежитиям: симфония в бело-голубом, освещенная светом и свежим воздухом, в упорядоченности и чистоте, которая передает неописуемый комфорт. Девушки должны оставаться в этом доме до семнадцати лет, после чего они собираются появиться с Айседорой Дункан на сцене. Обнадеживает, что это веселое, но принципиально серьезное искусство танца в этой концепции является будущим.

When, after two hours which passed like a dream, I stood once more in the tumult of the streets in the midst of hurrying, perspiring, and laborious people, the skeptic stirred again in me and I asked myself: What is the purpose of all this? What benefit is there in it for us modern-machine people living in this era of shrillest disharmonies, in this piece of ancient Greece transplanted to a northern clime? ... But then, above conflicting sentiments the thought arose, that even if there seems to be no practical use for it, one must admit it really is very nice when, far removed from the monstrous, dusty highroad trodden by millions, there exist a few gardens here and there secluded and filled with "Wunderblumen."
..
Когда через два часа, которые прошли как сон, я снова встал на волне улиц посреди торопливых, потных и трудолюбивых людей, скептик снова заговорил во мне, и я спросил себя: «Какова цель всех этого? Какая польза в нём для нас, современных людей, живущих в эту эпоху пронзительных дисгармоний, в этой части древней Греции, пересаженной в северную климат? ... Но затем, выше противоречивых чувств, возникла мысль, что даже если для этого нет практического использования, нужно признать, что это действительно очень хорошо, когда, далеко от чудовищной пыльной дороги, пробитой миллионами, существуют несколько садов здесь и там уединены и наполнены «Вундерблюменом».

This was not the first skeptic nor the last to ask himself: Of what practical use is all this? He had part of the answer when he surmised that it was "perhaps a way of life." New ideas are seldom of immediate, general benefit to the contemporary generation. Sufficient time must elapse before the seeds start to germinate and take root. Isadora's credo was: "To dance is to live." She said that what she wanted was a school of life, for man's greatest riches were in his soul, in his imagination. She called the dance "not a diversion but a religion"; and she taught that idea to the children in her school. "Life is the root and art is the flower." Again and again she would reiterate that dance was the most natural and most beautiful aid to the development of the growing child in its constant movement, and only that education was right which included the dance.*
* Cf. Art, pp. 88, 141-142
..
Это был не первый скептик, ни последний, кто спрашивал себя: «Какое практическое использование всего этого? У него была часть ответа, когда он предположил, что это «возможно, образ жизни». Новые идеи редко бывают неотложной, общей пользой для современного поколения. До того, как семена начнут прорастать и укореняться, должно пройти достаточное время. Кредо Айседоры было: «Танцевать - значит жить». Она сказала, что то, что она хочет, - это школа жизни, потому что величайшие богатства человека были в его душе, в его воображении. Она назвала танец «не развлечением, а религией»; и она преподавала эту идею детям в её школе. «Жизнь - это корень, а искусство - цветок». Снова и снова она повторяла, что танец был самой естественной и красивой помощью для развития растущего ребенка в его постоянном движении, и только это образование было правильным, включая танцы.*
* См. Искусство танца, с. 88, 141-142.

It is not surprising that intelligent men were somewhat perplexed when they first came in personal contact with a living demonstration of this credo. Isadora Duncan's idea was still above their heads. Cultured Europeans were suddenly confronted with the unusual phenomenon of seeing an American (and a woman at that) bring culture from the New World to the Old. It had always been the reverse. Her unique dance art represented one of the very few genuine, original art forms the United States had produced in its less than two hundred years of existence.
..
Неудивительно, что интеллигентные люди были несколько озадачены, когда впервые вошли в личный контакт с живой демонстрацией этого кредо. Идея Айседоры Дункан всё ещё была выше их понимания. Культурные европейцы внезапно столкнулись с необычным явлением, когда американцы (и женщина) приносят культуру из Нового Света в Старый. Это всегда было наоборот. Её уникальное танцевальное искусство представляло собой одно из немногих подлинных, оригинальных форм искусства, которые Соединенные Штаты произвели за свои менее чем двести лет существования.

Frequent inquiries as to the exact purpose of her dance school came from every direction. In a notebook of this period, she set forth her views:
..
Частые расспросы о том, что она делает с её танцевальной школой, происходили со всех сторон. В записной книжке этого периода она изложила свои взгляды:

If the dance is not to come to life again as an art, then far better that its name should rest in the dust of antiquity . . . . I am deeply interested in the question: Is the dance a sister art or not; and if so, how shall it be brought to life as an art? And I put this question quite apart from myself or my dance, which may be nothing-or something-simply as a question which must be of interest to most people.
..
Если танец не должен снова оживать как искусство, то гораздо лучше, чтобы его имя покоилось в пыли древности.... Меня очень интересует вопрос: является ли танец родственным другим искусством или нет? и если да, то как это воплотится в жизнь как искусство? И я поставила этот вопрос совершенно отдельно от себя или моего танца, который может быть ничем - или чем-то - просто вопросом, который должен представлять интерес для большинства людей.

My dancing is to me an instinctive thing born with me . . . . You call me a barefoot dancer. To me you might as well say a bare-headed or bare-handed dancer. I took off my clothes to dance because I felt the rhythm and freedom of my body better that way. In all ages when the dance was an art, the feet were lett free as well as the rest of the body; also, whenever the dance has had an influence on the other arts-as in the beautiful bas-reliefs of dancing figures of the Greeks. . . .
..
Мой танец - это инстинктивная вещь, рожденная мною.... Вы называете меня босоногим танцором. Также вы могли бы назвать меня танцором с непокрытой головой или с голыми руками. Я сняла свою одежду, чтобы танцевать, потому что я чувствовала ритм и свободу своего тела. Во всех возрастах, когда танец был искусством, ноги были свободны, как и остальная часть тела; также, всякий раз, когда танец оказывал влияние на другие искусства - как в прекрасных барельефах танцующих фигур греков....

If you would think of this a bit you would see that the conception of a dancing figure as being in light drapery and without shoes is not mine especially, but simply the ideal dancing figure as thought of by all artists of all times. Then you would cease to use the title "barefoot dancer," which I confess I detest; and you would see that in endeavoring to found a school for the renewing of the dance as an art, it is quite natural that the pupils should follow in their dress the hint given them by the Great Masters in portraying the dancing figures. . . .
..
Если вы подумаете об этом немного, вы увидите, что концепция танцующей фигуры как светлой драпировки и без обуви сугубо не моя, а просто идеальная танцевальная фигура, о которой думают все художники всех времен. Тогда вы перестанете использовать заголовок «босоногий танцор», который я признаю, что ненавижу; и вы увидели бы, что, пытаясь найти школу для обновления танца как искусства, вполне естественно, что ученики должны следовать в их одежде намеком, данным им Великими Учителями, изображая танцующие фигуры....

I have danced before the public continuously since I was a little girl; in all these years, although certainly there has been much blame and discussion, there has been on the whole a general feeling of joyous acclaim and encouragement . . . that has upborne me on my way, for I felt it was a sort of voice from the people that such a dance was wanted, needed. . . .
..
Я танцевала перед публикой, когда была маленькой девочкой; за все эти годы, хотя, конечно, было много порицания и дискуссии, в целом было общее чувство радостного признания и поощрения... которыые подняли меня на моём пути, потому что я чувствовала, что это был своего рода голос от людей, которым нужен такой танец....

Now I could not think that I could teach another what had been a gradual evolution of my own being and a work of all my life. But I felt I must give response to all these questionings. And so the idea gradually came to me ... to endeavor to found a school whose object would be the finding of the true dancing. Not in any way a copy of my dance, but the study of the dance as an Art.
..
Теперь я не могла думать, что я могла бы научить другого, что было постепенной эволюцией моего собственного существа и работы всей моей жизни. Но я чувствовала, что должна ответить на все эти вопросы. И поэтому идея постепенно пришла ко мне ... чтобы попытаться найти школу, целью которой было бы открытие истинного танца. Ни в коем случае не копия моего танца, а изучение танца как искусства.

And in the 1906 prospectus of the Grunewald school, she stated its purposes clearly:
To rediscover the beautiful, rhythmical motions of the human body, to call back to life again that ideal movement which should be in harmony with the highest physical type, and to awaken once more an art which has slept for two thousand years-these are the serious aims of the school.
..
И в проспекте школы Грюневальда 1906 года она четко сформулировала свои цели:
Чтобы вновь открыть прекрасные ритмические движения человеческого тела, снова вернуть к жизни идеальное движение, которое должно быть в гармонии с высшим физическим типом, и снова пробудить искусство, которое спало две тысячи лет, - это серьезные цели школы.

Isadora's initial effort to arouse sufficient interest for the financial support of the Grunewald school had not been very successful. She found herself forced to rely entirely on her own resources for the ever increasing upkeep of her establishment. Thereafter, she was kept constantly on the move despite her wish not to go on triumphal world tours to earn enough money to feed many little mouths five times a day. This made her undertake tours lasting so long that her pupils didn't get even a glimpse of her for months, sometimes an entire year-much to the regret of her devoted charges, who missed her inspiring presence and guidance. Tante Miss, who was now in complete charge, could never fill that void. Neither physically nor in character did she in the slightest degree resemble her younger, more talented sister. Less idealistic and of a more pedantic temperament, she proved in the end to be of an infinitely more practical mind. The enthusiastic response of the public to our initial performance suggested to her the idea that the school might help to support itself.
..
Первоначальные усилия Айседоры, вызвавшие достаточный интерес для финансовой поддержки школы Грюневальда, не были очень успешными. Она оказалась вынуждена полностью полагаться на собственные ресурсы для всё большего содержания её учреждения. После этого она постоянно находилась в движении, несмотря на её желание не проводить триумфальные мировые туры, чтобы заработать достаточно денег, чтобы накормить множество маленьких ртов пять раз в день. Это заставило её гастролировать так долго, что её ученики не замечали её в течение нескольких месяцев, а иногда и целый год, к сожалению её преданных подопечных, многие из которых пропустили её вдохновляющее присутствие и руководство. Танте Мисс, которая теперь была в полной ответственности за нас, никогда не могла заполнить эту пустоту. Ни физически, ни по характеру она в малейшей степени не напоминала свою младшую, более талантливую сестру. Менее идеалистическая и более педантичная по темпераменту, она в конце концов доказала, что имеет бесконечно более практичный ум. Увлеченная реакциея общественности на нашу первоначальную работу, подсказывала ей мысль о том, что школа может помочь поддержать себя сама.

In order to learn from nature, the great teacher, we were often taken to the woods in summer to observe the waving of trees, the flight of birds, or the movements of clouds. Learning to dance from these, we developed a sensitive understanding of nature. Isadora once remarked on how often, returning from these studies to the dance room, we pupils felt in our bodies an irresistible impulse to dance out one or another movement which we had just observed. And thus in time, she thought, some of us would come to the composition of our own dances; but even when we were dancing together, each one, while forming a part of the whole under group inspiration, would preserve a creative individuality.*
*Cf. Art, p. 82.
..
Чтобы учиться у природы, великого учителя, летом нас часто отправляли в лес, чтобы наблюдать за раскачиванием деревьев, полетом птиц или движениям облаков. Научившись танцевать от них, мы разработали чувствительное понимание природы. Айседора однажды заметила, как часто, возвращаясь из этих исследований в танцевальную комнату, мы, ученики, ощущали в наших телах непреодолимый импульс танцевать то или иное движение, которое мы только что наблюдали. И, таким образом, со временем, подумала она, некоторые из них попадут в состав наших собственных танцев; но даже когда мы танцевали вместе, каждый из них, составляя часть целого под вдохновением группы, сохранил бы творческую индивидуальность.*
*См. Искусство, с. 82.

Not being a choreographer herself, Tante Miss now thought of following Isadora's suggestion and encouraged us to compose dances. The charming Kinderscenen by Schumann easily inspired ideas for this. She employed the method of letting us all improvise together and then, picking the one who had hit on the best interpretation, singling her out to develop her idea. In this ingenious way we composed a whole group of little poems, danced either singly or in group formation. I contributed several compositions. One of them I danced as a solo called "Poor Orphan Child." My dramatic instinct came to the fore as, with hesitant steps, I went from side to side holding out my hand, palm upturned, in a pitiable gesture of begging for alms. Isadora liked it so much she always made me dance this when visitors came to the school.
..
Не будучи сама хореографом, Танте Мисс теперь думала о следующем предложении Айседоры и побудила нас сочинять танцы. Очаровательные Детские сцены от Шумана легко вдохновили на эти идеи. Она использовала метод, позволяющий нам всё импровизировать вместе, а затем, взяв того, кто попал в лучшей интерпретации, выделяла её, чтобы развить её идею. В этом гениальном способе мы составили целую группу маленьких стихотворений, танцевали либо по отдельности, либо в групповом построении. Я внесла несколько композиций. Одну из них я танцевала как соло под названием «Бедный ребенок-сирота». Мой драматический инстинкт выходил на первый план, поскольку, с нерешительными шагами, я переходила из стороны в сторону, протягивая руку, подняв ладонь, в жалком жесте просить милостыню. Айседоре так понравилось, что она всегда заставляла меня это танцевать, когда посетители приходили в школу.

Tante Miss made all the costumes herself. She was very adept at it. Here was something she apparently enjoyed doing. I once saw her sitting on the floor contentedly pasting tiny golden paillettes one by one onto white silk angel gowns-the ones we wore for Schubert's "Sarabande."
..
Танте мисс сама сделала все костюмы. Она была очень искусна в этом. Казалось, ей это нравилось. Однажды я увидела, что она сидит на полу, с удовольствием вставляя крошечные золотые пайетты по одному на белые шелковые мансардные платья - те, что мы носили для «Сарабанды» Шуберта.

She dearly loved to give us small objects to hold while we danced, probably because we did not always know what to do with our hands and she didn't either. We had a variety of bells, cymbals, hoops, garlands, scarves and even, for the "Italian Marinari" dance, short lengths of genuine seaman's rope, decorated with the national colors of Italy! Isadora, the purist, who preferred the Doric to the Ionic style, did not, of course, entirely approve of this. But we children thought most of these gadgets were fun, except that I didn't care to dance with small brass cymbals tied to my hands. Isadora herself had discarded these adjuncts long ago, and we later learned from her how expressive and varied the gestures of the hands can be when executed with the artfulness of a master.
..
Она очень любила давать нам маленькие предметы, чтобы держать их, пока мы танцевали, вероятно, потому, что мы не всегда знали, что делать с нашими руками, и она тоже этого не делала. У нас было множество колоколов, тарелок, обручей, гирлянды, шарфы и даже, для танца «Итальянский Маринари», короткие подлинные веревки моряка, украшенные национальными цветами Италии! Айседора, пурист, который предпочитала дорику в ионическом стиле, конечно же, не одобряла этого. Но мы, дети, думали, что большинство этих гаджетов были забавными, за исключением того, что я не хотела танцевать с маленькими латунными цимбалами, привязанными к моим рукам. Сама Айседора давно отбросила эти дополнения, и мы позже узнали от неё, как выразительные и разнообразные жесты рук могут быть выполнены с искусностью мастера.

One day, at the end of our rehearsal of the program, Tante Miss said that she had an important communication to make. We immediately sat hushed and attentive. "We have," she announced, "the great honor of presenting this first program of dances from our school for the second time in public at the composer's anniversary." Very composer-conscious ever since we had met Humperdinck, we wanted to know whether Robert Schumann was still alive. Tante Miss shook her head. "No," she said, "he died half a century ago, and we have been asked to help commemorate the fiftieth anniversary of his death. So you must all dance especially well on that day."
..
Однажды, в конце нашей репетиции программы, Танте Мисс сказала, что у неё есть важное сообщение. Мы тут же замолчали. «У нас есть, - заявила она, - большая честь представить эту первую программу танцев от нашей школы во второй раз на публике в годовщину композитора». С тех пор, как мы встретили Хампердинка, мы очень хотели знать, был ли Роберт Шуман ещё жив. Танте Мисс покачала головой. «Нет, - сказала она, - он умер полвека назад, и нас попросили помочь праздновать пятидесятую годовщину его смерти. Поэтому вы все должны хорошо танцевать в этот день».

We had given the program initially at a Sunday matinee at the Theater Des Westens in Berlin three months after our debut at the Opera House. This, our first independent appearance, was reviewed in the National Zeitung dated October 31, 1905:
..
Сначала мы дали программу на воскресном утреннике в Театре С Запада в Берлине через три месяца после нашего дебюта в Оперном театре. Это наше первое независимое появление, было рассмотрено в Национальной газете от 31 октября 1905 года:

As the curtain rose a sweet little child skipped out onto the stage to a melody by Schumann in a delicate chiffon tunic. With bare feet she tripped lightly and daintily across the carpet . . . and soon there came a second, and then a third elfin figure until the stage was filled with about twenty similar shapes. The images they evoked were of enchanting gracefulness. They floated across and chased each other like irridescent butterflies with multicolored wings, bending, swaying, springing, and dancing like spirits from Oberon's court. . . . At times they resembled allegorical figures representing Autumn and Winter, indicating with characteristic but simple gestures the disparate moods of nature.
..
Когда поднялся занавес, сладкий маленький ребенок выскочил на сцену под мелодии Шумана в тонкой шифоновой тунике. С босыми ногами она споткнулась легко и изящно по ковру... и вскоре наступила секунда, а затем третья цифра эльфа, пока эта сцена не была заполнена примерно двадцатью подобными фигурами. Образы, которые они вызывали, были очаровательной грациозностью. Они плыли поперек и преследовали друг друга, как сверкающие бабочки с разноцветными крыльями, изгибались, качались, подпрыгивали и танцевали, как духи из суда Оберона.... Время от времени они напоминали аллегорические фигуры, представляющие осень и зиму, с характерными, но простыми жестами указывающими на разрозненные настроения природы.

And again they appeared, this time as angels in long white gowns and wreaths of flowers in the hair striding gravely about. Then followed a very frolicsome dance . . . an animated swarm of colors and small shapes as if a storm wind had tossed the flowers in a meadow together.* And then in the next dance the girls would break up into orderly groups, those in the foreground seeming to paraphrase the melody while the taller girls in the background indicated the accompaniment. . . . Almost everything went along with admirable precision, but every now and then the set figures gave way and the little ones would skip about spontaneously, and this especially was delightful and interesting because it demonstrated conclusively how well they have learned to coordinate their movements.
* "Courante" by Carelli; a "Blind-man's-buff," danced and choreographed by Irma.
..
И снова они появились, на этот раз, как ангелы в длинных белых платьях и венках из цветов в волосах, тянущихся тяжело. Затем последовал очень резвый танец... анимированный рой цветов и мелких фигур, как будто штормовой ветер бросил цветы на луг вместе.* И затем в следующем танце девушки разделились в упорядоченные группы, те, кто на переднем плане, казалось, перефразировали мелодию, в то время как более высокий девушки в фоновом режиме указали аккомпанемент.... Почти всё шло с восхитительной точностью, но время от времени множество фигур уступали место, а маленькие проскакивали спонтанно, и это особенно было восхитительно и интересно, потому что оно убедительно показало, насколько хорошо они научились координировать свои движения.
*«Курманте» Карелли; «Жмурки», постановка танцев и хореографии от Ирмы.

It is important to remark that every form of affectation was avoided. The whole thing gave the impression of having been worked out with the characteristic naturalness of expression peculiar to children. This appears to me to be of primary importance in their work. The public applauded the youthful artists enthusiastically and with great vigor.
..
Важно отметить, что они избегали всех форм аффектации. Всё это создавало впечатление, что он был разработан с характерной естественностью выражения, свойственной детям. Мне кажется, что это имеет первостепенное значение в их работе. Публика с энтузиазмом и с большой энергией аплодировала молодым артистам.

Someone on the commemorative committee must have seen this program and invited us to Zwickau, Schumann's birthplace, for the anniversary performance. For our first voyage away from school we had each been supplied with a small wicker suitcase held together by two leather straps. It contained our dance costumes and accessories, including a pair of slippers and a woolen shawl for backstage. I remember with what pride I carried mine, which had the number 16 painted in black on the outside.
..
Кто-то из мемориального комитета должен был увидеть эту программу и после пригласил нас в Цвиккау, место рождения Шумана, на юбилейное представление. Для нашего первого путешествия вдали от школы, каждый из нас был снабжен небольшим плетеным чемоданом, скрепленным двумя кожаными ремнями. В нем были наши танцевальные костюмы и аксессуары, в том числе пара тапочек и шерстяная шаль для пребывания за кулисами. Я помню, с какой гордостью я носила свою, у которой был №16, окрашенный в черный цвет снаружи.
 
It was the middle of summer, and the village made a picturesque sight nestling in a valley at the foot of the Erzgebirge in Saxony. In the market place of this medieval town stood the house where Schumann was born, and nearby was the Gothic merchant's hall, turned into a theatre, where we would dance to his music. Perhaps his spirit watched over us, for the townspeople took us instantly to their hearts.
..
Это было в середине лета, и деревня производила живописное зрелище, плывущее в долине у подножия Эрцгебирге в Саксонии. На рынке этого средневекового города стоял дом, где родился Шуман, а рядом был зал готического купца, который превратился в театр, где мы танцевали под его музыку. Возможно, его дух наблюдал за нами, потому что горожане мгновенно приняли нас в свои сердца.

All sixteen of us had been billeted in the quaint old house of the local gold-and-silver smith and his friendly young wife. When we left, he presented each child with a small silver chain with a silver pendant. "They were made in my workshop," he said, "and my wife and I would like you to wear them as a memento of Zwickau and Robert Schumann's commemoration festivities." Alas, we wore them only once, for "jewelry" was strictly forbidden. Tante Miss confiscated them and we never saw the little silver chains again.
..
Все шестнадцать из нас были расквартированы в причудливом старом доме местного золото-серебряного кузнеца и его дружелюбной молодой жены. Когда мы уходили, он представил каждому ребенку маленькую серебряную цепочку с серебряным кулоном. «Они были сделаны в моей мастерской, - сказал он, - и мы с женой хотели бы, чтобы вы носили их как памятные церемонии Цвиккау и Роберта Шумана». Увы, мы носили их только один раз, потому что «ювелирные украшения» были строго запрещены. Танте Мисс конфисковала их, и мы больше не видели этих маленьких серебряных цепочек.

[] Isadora with Grunewald students, 1905; Irma at right, fifth couple from top.
 
[] Pupils of the Isadora Duncan School, 1906-1908.
(upper 1.) Erica. (upper r.) Irma.
(lower 1.) Theresa. (lower r.) Anna.

From Zwickau we proceeded to other cities in Saxony-Dresden, Leipzig, etc.-making a small tour of Germany which lasted till Christmas. Another Christmas away from home. . . . In the library there was a large tree, festooned all over with golden threads and tiny red apples. Small wax candles burned in wire holders that made the golden threads glisten. There was the joy of opening a package from home filled with goodies. Under the tree were paper plates, one for each child, containing gingerbread, assorted nuts, and-in the center-the yearly Christmas symbol, a single orange.
..
Из Цвиккау мы отправились в другие города Саксонии - Дрезден, Лейпциг и т.д., совершив небольшой тур по Германии, который длился до Рождества. Ещё одно Рождество вдали от дома.... В библиотеке было большое дерево, украшенное золотыми нитками и крошечными красными яблоками. Маленькие восковые свечи горели в держателях из проволоки, которые делали золотые нитки блестящими. Была радость открытия пакета из дома, наполненного лакомствами. Под деревом были бумажные тарелки, по одной для каждого ребенка, содержащие пряники, разнообразные орехи и - в центре - годовой символ Рождества, один апельсин.

By far the grandest present came from Isadora. Though absent on a tour through Holland and Belgium, she had sent us pretty new dresses and bonnets specially designed by her and made in the Hague. Both the dresses and velvet bonnets were blue and edged with swansdown. Mother had sent me a hand-some doll with blond curls and a purple velvet dress. I had loved playing with dolls at home, but now I discovered to my surprise that I had no further interest in them.
..
Самым большим подарком стала Айседора. Хотя она отсутствовала на гастролях по Голландии и Бельгии, она прислала нам довольно новые платья и шляпы, специально разработанные ею и сделанные в Гааге. Оба платья и бархатные шляпки были голубыми и подбиты лепестками. Мать прислала мне красивую куклу с светлыми кудрями и фиолетовым бархатным платьем. Мне нравилось играть с куклами дома, но теперь я с удивлением обнаружила, что у меня больше нет интереса к ним.

To our delight, we received another present from our goldsmith friend-a silver thimble-which we were allowed to keep. For as long as we lived in Germany, each year under the Christmas tree, we found a small silver trinket-a bangle for our hair or a cup-most of which he never knew we were not permitted to keep. Each year we would open his gift eagerly but with sadness, knowing that if only Isadora were present she would never have deprived us of these things.
..
К нашему удовольствию, мы получили ещё один подарок от нашего друга-ювелира - серебряный наперсток, который нам позволили сохранить. До тех пор, пока мы жили в Германии, каждый год под рождественской ёлкой, мы находили маленький серебряный брелок - браслет для наших волос или чашку, большинство из которых мы никогда не получали, потому что нам не разрешалось их держать. Каждый год мы с нетерпением открывали его подарок, но с грустью, зная, что, если бы присутствовала только Айседора, она бы никогда не лишила нас этих вещей.

That winter in Hamburg mother received a letter:
The Isadora Duncan School will appear on Sunday at one o'clock at the Thalia Theater in Hamburg. We have asked the management to place two seats at your disposal. The school will arrive late Saturday night and the directress of the school, Miss Elizabeth Duncan, begs you for the sake of the children's health and peace not, under any circumstances, to visit them either upon arrival or departure. You will have an opportunity to see your little daughter Irma after the performance around three o'clock in the dressing room backstage.
..
В эту зиму в Гамбурге мать получила письмо:
Школа Айседоры Дункан будет в воскресенье в один час в театре Талия в Гамбурге. Мы попросили руководство забронировать два места в вашем распоряжении. Школа прибудет поздно вечером в субботу, а директриса школы, мисс Элизабет Дункан, просит вас ради здоровья и мира детей ни при каких обстоятельствах не посещать их ни по прибытии, ни при отъезде. У вас будет возможность увидеть свою маленькую дочь Ирму после выступления около трех часов в раздевалке за кулисами.

After the performance the children are invited to a tea party given by the local committee for the support of the school. Since the departure is set for six o'clock, it will be impossible for Miss Duncan to permit you to take your little daughter home for the afternoon. The shortness of time and other considerations will make it otherwise difficult for Miss Duncan to keep the necessary control over her charges for whom she is responsible.
..
После выступления дети приглашаются на чаепитие, предоставленное местным комитетом для поддержки школы. Поскольку выезд будет установлен на шесть часов, мисс Дункан не сможет позволить вам забрать свою маленькую дочь домой на второй половине дня. Кратковременность времени и другие соображения затруднят мисс Дункан контролировать своих подопечных по времени, за что она несет ответственность.

As well can be imagined, mother felt like rejecting these demands. The middle-aged spinster who caused them to be written obviously did not understand or sympathize with a mother's feelings. However, not wanting to cause any trouble and familiar with Elizabeth's Spartan tactics, she decided to abide by the rules. Mother came backstage after the matinee, her arms laden with flowers. She handed several small bouquets to her favorites and the biggest one to me. She hugged me and said, "All of you danced so beautifully." Then she kissed me and whispered, "But oh, Irma, you were simply wonderful!"
..
Также можно представить себе, что мать хотела отказаться от этих требований. Старуха среднего возраста, которая решила их написать, очевидно, не понимала и не сочувствовала чувствам матери. Однако, не желая причинять никаких проблем и знакомая со Спартанской тактикой Элизабет, она решила соблюдать правила. Мать зашла за сцену после утренника, её руки были нагружены цветами. Она передала несколько небольших букетов фавориткам и самой большой для меня. Она обняла меня и сказала: «Все вы так красиво танцевали». Затем она поцеловала меня и прошептала: «О, Ирма, ты просто замечательная!»

Mother had good reason to be proud of me, for only a year ago I had lived at home inconspicuous as a blade of grass; then events in my young life moved so fast that here I was returning to my home town dancing at the same theatre Isadora Duncan had appeared in that memorable week of our first encounter. In the interim I had not only made my dance debut and gone on tour, but I was already featured in two solo numbers of my own choreography. Enough to encourage any talented youngster, no matter what restrictions were necessary to achieve success. Mother must have realized this when, after once more requesting permission to take me home and being refused by Tante Miss, she did not insist on her inviolable parental rights. Since I was a scholarship pupil, Tante Miss considered me school property, and there was nothing mother could do but take me away for good. Knowing how much I loved dancing and being Isadora's pupil, she naturally did not wish to hurt my chances.
..
Мать имела все основания гордиться мной, ведь всего год назад я жила дома незаметно, как травинка; а тогда события в моей молодой жизни двигались так быстро, что здесь я возвратилась в свой родной город, и танцевала в том же театре, где Айседора Дункан появилась в ту незабываемую неделю нашей первой встречи. Тем временем я не только дебютировала в своём танце, но и отправилась в тур, но и я уже была показана в двух других сольных номерах моей собственной хореографии. Достаточно поощрять любого талантливого подростка, независимо от того, какие ограничения необходимы для достижения успеха. Мать, должно быть, осознала это, когда после того, как снова потребовала разрешения взять меня домой и получить отказ от Танте Мисс, она не настаивала на своих неприкосновенных родительских правах. Поскольку я была учеником на стипендии, Танте Мисс считала меня школьной собственностью, и мать не могла ничего сделать, кроме как увести меня навсегда. Зная, насколько я любила танцевать и быть учеником Айседоры, она, естественно, не хотела повредить моим шансам.

Actually, however, none of us really knew what our future was to be at that extraordinary institution dedicated to an untried, idealistic experiment. Doubts of any sort were hardly ever raised by those who saw us dance, but there happened to be someone among the spectators that day in Hamburg who did voice them. His article was signed only with the initials V.M.:
..
На самом деле, однако, никто из нас не знал, каким будет наше будущее в этом необычном институте, посвященном неопытным, идеалистическим экспериментам. Сомнения вряд ли когда-либо возникали у тех, кто видел нас в танце, но в тот день в Гамбурге кто-то из зрителей произнес их. Его статья была подписана только с инициалами В.М.:

The house was well attended, everyone was delighted and enthusiastic. The contrast was immense. In the middle of a snowy winter's day this charming idyll of spring, these tender human buds who devote themselves with such earnestness and understanding, and at the same time with all the grace and ease of youth, to this art although they can't possibly know what it will later offer them in return for all this devotion.
..
Дом был хорошо посещаем, все были в восторге и полны энтузиазма. Контраст был огромен. В середине снежной зимы эта очаровательная идиллия весны, эти нежные человеческие бутоны, которые посвящают себя такой серьезности и взаимопониманию, и в то же время со всей милостью и легкостью молодости, этому искусству, хотя они не могут знать, что он позже предложит им в обмен на всю эту преданность.

This thought must occur immediately to every philanthropist. And it is reassuring to learn from the school prospectus that the leaders of the Duncan Dance School have taken this point well into consideration, that they are preparing their pupils adequately for the struggle of existence.
..
Эта мысль должна приходить на ум немедленно перед каждым филантропом. И обнадеживает, как можно узнать из школьного проспекта, что руководители школы танца Дункана учли эту точку зрения, что они адекватно готовят своих учеников к борьбе за существование.

There also arises another concern as one views this performance for the second time. Will this art be strong enough to continue to hold attention, or is it merely a beautiful dream, which one may dream only once? . . . But it can't be denied that it is a beautiful art, in its present form perhaps not yet an end in itself, but surely a good seed to which one may wish a favorable growth and fruitful ripening.
..
Также возникает другая проблема, когда вы просматриваете это представление во второй раз. Будет ли это искусство достаточно сильным, чтобы продолжать удерживать внимание, или это просто прекрасный сон, о котором можно только мечтать?... Но нельзя отрицать, что это прекрасное искусство, в его нынешнем виде, возможно, ещё не самоцель, но, несомненно, хорошее семя, которому можно пожелать благоприятного роста и плодотворного созревания.

During the first year at school we developed a strong attachment to our pretty young nursemaids, a brunette and a blonde, Fraulein Lippach and Fraulein Konegen. The day they packed their things and departed, what a wailing went up among the smaller children! Tante Miss, however, was deaf to our laments and remained adamant in dismissing them. What we needed, she explained, was an English governess, so we could learn to speak English. I had learned my first English words at Isadora's knee when she taught her pupils to recite Keats' immortal lines: "Beauty is Truth, Truth Beauty, - that is all / Ye know on earth, and all ye need to know." "That is the motto of our school," she said, "and I want each and every one to learn these lines by heart."
..
В первый год обучения в школе мы развили сильную привязанность к нашим симпатичным молодым нянькам, брюнетке и блондинке, Фрейлейн Липпах и Фрейлейн Конеген. В тот день, когда они собрали свои вещи и ушли, какой плач поднялся среди маленьких детей! Танте Мисс, однако, была глуха к нашим жалобам и оставалась непреклонной в их увольнении. По её словам, нам нужна была английская гувернантка, чтобы мы могли научиться говорить по-английски. Я узнала свои первые английские слова на колене Айседоры, когда она научила своих учеников читать бессмертные строки Китса: «Красота - это Истина, Истина Красива» - это все что / Вы знаете на земле и все, что вам нужно знать». «Это девиз нашей школы, - сказала она, - и я хочу, чтобы все и каждый заучил эти строки наизусть».

If she could only have remained with us, and continued to instruct us in this way, what a difference it would have made in our young lives! Instead of growing up directly under her benign influence, we were subjected to all kinds of indignities and abuses under the regime of our new English governess, a veritable ogre if there ever was one. A woman of vague features, completely colorless, with bad teeth and pale gums, she struck terror in our hearts the moment we laid eyes on her. She had, besides, the revolting habit of cracking her knuckles incessantly; we were convinced she cracked them even in her sleep. And her methods of teaching discipline were thoroughly antiquated. She treated us as if we were hard metal and she a blacksmith hammering us into shape.
..
Если бы она осталась только с нами и продолжала наставлять нас таким образом, какая различие было бы в нашей молодой жизни! Вместо того, чтобы подрастать непосредственно под её доброкачественным влиянием, мы подвергались всяким унижениям и злоупотреблениям при режиме нашей новой английской гувернантки, настоящего людоеда, если таковой когда-либо был. Женщина с расплывчатыми чертами, совершенно бесцветная, с плохими зубами и бледными деснами, она поражала нас в сердце, когда мы смотрели на неё. Кроме того, у неё была отвратительная привычка беспрестанно взламывать суставы; мы были убеждены, что она ломала их даже во сне. И её методы преподавания дисциплины были полностью устаревшими. Она относилась к нам так, как будто мы были твердым металлом, и она кузнец, который забивает нас в форму.

I would not be living up to the maxim Isadora taught us if, in this history of her school, I refrained from telling the whole truth, the good and the bad. "The web of our life is of a mingled yarn, good and ill together." In later years, when we were grown up, we often would harp on this unhappy period in our childhood, much to Isadora's annoyance. Finally she was driven to exclaim, "Why do you girls always talk about the bad things? Why don't you sometimes also remember the beautiful things that happened to you at school? I am sure there was more of that in the long run."
..
Я бы не дожила до правил поведения, которым Айседора научила нас, если в этой истории её школы я воздержалась бы от того, чтобы рассказывать всю правду, хорошее и плохое. «Сеть нашей жизни - смешанная пряжа, хорошая и  гибельная вместе». В более поздние годы, когда мы выросли, мы часто возвращались в этот несчастливый период в нашем детстве, к большому раздражению Айседоры. Наконец, её вынудили воскликнуть: «Почему вы, девочки, всегда говорите о плохих вещах? Почему бы вам иногда не помнить прекрасные вещи, которые случались с вами в школе? Я уверена, что в конечном итоге этого было больше. "

And so it undoubtedly was. However, it is a queer quirk of the human mind to recall the unhappy things of childhood more vividly than the beautiful. The good things are taken for granted by children. Cruel treatment comes as a shock and is resented and has psychologically a traumatic effect, sometimes with bad results. I firmly believe that stupidity is the root of all evil. There were unhappy things that can definitely be traced to the stupidity of our English governess and the unenlightened attitude of Tante Miss when it came to cruel treatment. Their behavior was in direct contravention of the instructions of Isadora, who did not believe in punishment and personally used only logical reasoning to correct our misdeeds. Unfortunately, her prolonged absences made her completely unaware of what went on in the intimate lives of her charges. Insufficient control and superintendence is the only blame attached to her, since she sincerely believed that by placing us in the trusted care of her sister, she had left us in the best of hands.
..
И это, несомненно, было. Тем не менее, это странная причуда человеческого ума, чтобы вспомнать несчастные вещи детства более ярко, чем красивые. Хорошие вещи воспринимаются детьми как должное. Жестокое обращение приходит как шок и возмущает и имеет психологически травматический эффект, иногда с плохими результатами. Я твердо верю, что глупость - корень всего зла. Были несчастливые вещи, которые можно определенно проследить до глупости нашей английской гувернантки и непросветленного отношения Танте Мисс, когда дело дошло до жестокого обращения. Их поведение прямо противоречило указаниям Айседоры, которая не верила в наказание и лично использовала только логические аргументы, чтобы исправить наши проступки. К сожалению, её длительные отсутствия заставили её полностью не знать о том, что происходило в интимных жизнях её подопечных. Недостаточный контроль и надзор - единственная вина, привязанная к ней, поскольку она искренне верила, что, поставив нас на доверительную заботу сестре, она оставила нас в лучших руках.

With the arrival of our hated governess I, for one, developed a real propensity for what she called "being naughty," and the occasions when I was sent hungry to bed were innumerable. Often, when I disobeyed, the governess tied me to the foot of my bed, leaving me there for hours like a martyr at the stake. Her sadistic corporal punishments belonged to the dark ages, and after she had inflicted this hurt I would weep and look at the picture of my guardian angel. Where was Isadora? I could not understand why she was never there when we needed her in this beautiful house in the pine forest, which she had wanted to be a children's paradise. She herself found Grunewald to be "very melancholy" when she did return. No wonder!
..
С приходом нашей ненавистной гувернантки я, например, развила реальную склонность к тому, что она называла «непослушанием», и случаи, когда меня отправляли голодать в постель, были бесчисленными. Часто, когда я ослушывалась, гувернантка привязывала меня к подножию моей постели, оставляя меня там часами, как мученика на костре. Её садистские телесные наказания принадлежали темным векам, и после того, как она нанесли эту боль, я заплакала и посмотрела на картину моего ангела-хранителя. Где была Айседора? Я не могла понять, почему она никогда не была там, когда мы нуждались в ней в этом прекрасном доме в сосновом лесу, который она надеялась видеть детским раем. Она сама нашла Груневальд «очень меланхоличным», когда она вернулась. Неудивительно!

No use complaining to Tante Miss; she knew very well what went on and punished us herself, only in subtler ways. Writing to mother was of no avail; all our mail had to be censored. I felt trapped. Then I thought of our kindly old Norwegian cook. Frequently, out of pity, she would surreptitiously slip me a slice of dark, dry bread when I had been sent to bed without my supper. With her help, I managed to smuggle a letter out to mother.
..
Нет смысла жаловаться на мисс Танте; она очень хорошо знала, что происходит, и наказывала нас самих, только более тонко. Письмо матери не имело смысла; вся наша почта должна подвергаться цензуре. Я чувствовала себя в ловушке. Потом я подумала о нашем добром старом норвежском поваре. Часто, из жалости, она незаметно вытаскивала мне кусочек темного сухого хлеба, когда меня отправляли спать без моего ужина. С её помощью мне удалось вынести письмо матери.

Within a few days mother's short telegram, saying "I am coming to take Irma home," came as a great surprise to Tante Miss. That was the last thing she wanted to happen. In a state of considerable alarm for fear Isadora would hear of this, she called me to her study for a private interview, something she had never done before. By cajolery and flattery she finally persuaded me to change my mind, but not until she had promised to stop the more cruel kinds of punishment. When mother came, some blind, childish loyalty to my absent idol made me refrain from telling her everything. Her protests to Tante Miss did some good, for the harsher treatment ceased, but she could not persuade me to go home. "Just for a little while," she urged, "till Isadora returns and we can explain it all to her directly. I know she will understand. She was very nice to me and said such nice things about you the last time I saw her. "But I heard an inner voice prompting me: "Don't go. Stay here. This is where you belong."
..
В течение нескольких дней короткая телеграмма мамы, в которой говорилось: «Я собираюсь приехать домой Ирма», стала большой неожиданностью для Танте Мисс. Это было последнее, что она хотела. В состоянии большой тревоги за то, что Айседора услышала об этом, она вызвала меня в кабинет для частного интервью, чего она никогда не делала раньше. Посредством уговоров и лести она наконец убедила меня передумать, но только после того, как она пообещала прекратить более жестокие виды наказания. Когда приехала мать, какая-то слепая, ребяческая преданность моему отсутствующему идолу заставила меня воздержаться от того, чтобы всё рассказать ей. Её протесты к Танте Мисс сделали что-то благоприятное, потому что более суровое лечение прекратилось, но она не смогла убедить меня вернуться домой. «На какое-то время, - убеждала она, - до тех пор, пока Айседора не вернется, и мы всё можем объяснить ей прямо. Я знаю, что она поймет. Она была очень любезна со мной и сказала о таких приятных вещах о тебе в последний раз, когда я видела её. «Но я услышала внутренний голос, который подсказывал мне: «Не уходи. Оставайся здесь, это то место, где ты всегда была 'своей'».

Usually, with the coming of spring, we could count on our idol's return. And, as anticipated, one fine morning in early May she breezed in, looking radiant in a brown and pink traveling costume. Her small brown cap had a pink chiffon veil becomingly draped around it. (She loved veils and wore them in various attractive ways.) All unhappiness was instantly erased from our minds; we gathered about her with happy smiles. Then she asked us to dance. That was always the first thing she wanted to see. Afterwards we were called into the library, the most elegant room in the house, where the two sisters were seated together on the couch below the big window. We knew something was in the wind or we would not have been asked to come there. Isadora said:
..
Обычно, с наступлением весны, мы могли рассчитывать на возвращение нашего кумира. И, как и ожидалось, в одно прекрасное утро в начале Мая она появилась, выглядя сияющей в коричневом и розовом костюме. У её маленькой коричневой шапки была покрывалом розовая шифоновая вуаль. (Она любила вуали и носила их различными привлекательными способами.) Все несчастье мгновенно стерлось из наших умов; мы собрались вокруг неё со счастливыми улыбками. Затем она попросила нас потанцевать. Это всегда было первое, что она хотела увидеть. Затем нас вызвали в библиотеку, самую элегантную комнату в доме, где две сестры сидели на диване под большим окном. Мы знали, что что-то произлошло, или нас бы не просили прибыть туда. Айседора сказала:

"You have danced so well I would like to take all of you to have tea at my apartment. But it is just a small place, so I can ask only four or five." With her sister's permission she invited three of the smaller ones and her niece. Then she said, "And I would like Irma to come too." I glanced in agitation at Tante Miss, who of late had substituted deprivation of privileges for corporal punishment. She stared at me, wrinkled her brow, smacked her tooth, and said flatly, "Irma cannot go; she has been naughty."
..
«Вы так хорошо танцевали, я хотел бы взять всех вас, чтобы выпить чаю в моей квартире, но это всего лишь небольшое место, поэтому я могу попросить только четыре или пять». С разрешения сестры она пригласила трех меньших и её племянницу. Затем она сказала: «И я бы хотела, чтобы Ирма тоже пришла». Я взволнованно взглянула на Танте Мисс, которая в последнее время заменила лишение привилегий на телесные наказания. Она уставилась на меня, сморщила лоб, хлопнула зубами и сказала ровно: «Ирма не может пойти, она была непослушной».

I could not recall what sin I had committed; I never could. My trespasses consisted entirely of talking back, for I never did anything really bad. Nor, as far as I remember, did the other children ever commit any really offensive acts. I was close to tears and stood there shamefacedly with lowered eyelids, scraping my foot on the carpet. Isadora, who had just seen me dance my "Poor Orphan Child" for the first time and liked it, said placatingly to her sister, "Oh, Elizabeth, let's make an exception for once and let her go."
..
Я не могла вспомнить, какой грех я совершила; Я никогда не могла. Мои посягательства состояли полностью из разговоров, потому что я никогда не делал ничего плохого. Насколько я помню, другие дети никогда не совершали каких-либо наступательных действий. Я была близка к слезам и стыдливо стояла с опущенными веками, соскабливая ногу на ковре. Айседора, которая только что увидела, что я впервые танцую своего «Бедного сиротского ребенка» и я понравилась, сказала умиротворенно своей сестре: «О, Элизабет, давай сделаем исключение на один раз и отпустим её».

"No, that would be a bad example for the others. I am sorry, but I can't allow it."
Isadora was not in the habit of being contradicted by anyone. However, she did not say anything further, although she seemed annoyed. While the other invited children rushed upstairs to don their party clothes (the new swansdown-trimmed dresses Isadora had given us for Christmas), I lingered in the hall trying to hide my tears. Suddenly I felt a light touch on my shoulder. I turned around and there was Isadora whispering quickly, "Shh, keep quiet, darling! Go and get dressed and then wait in my carriage, but don't let anyone see you! Hurry!"
..
«Нет, это будет плохой пример для других. Мне жаль, но я не могу этого допустить».
У Айседоры не было привычки ни к кому. Однако она больше ничего не говорила, хотя казалась раздраженной. В то время как другие приглашенные дети бросились наверх, чтобы надеть свою вечернюю одежду (новые платья с отделкой, которые Айседора подарила нам на Рождество), я задержалась в зале, пытаясь скрыть слезы. Внезапно я почувствовала лёгкое прикосновение к моему плечу. Я обернулась, и Айседора быстро прошептала: «Тсс, успокойся, дорогая! Иди и оденешься, а потом подожди в моей коляске, но не позволяй никому видеть тебя! Скорее!

How we children giggled at the wonderful trick Isadora had played on old Tante Miss! When we arrived at the apartment in Hardenbergstrasse, we found Gordon Craig seated there on the sofa smoking a pipe. I had not seen him since that day in Hamburg over a year ago. After tea, Isadora took a stack of her photographs out of a drawer and threw them on the floor saying, "Here they are, children; pick any picture you like and I will autograph it for you!"
..
Как мы, дети, хихикали от прекрасного трюка, который Айседора сыграла со старой Танте Мисс! Когда мы прибыли в квартиру на Харденбергштрассе, мы обнаружили, что Гордон Крейг сидит на диване, куря трубку. Прошел год как я не видела его с того дня в Гамбурге. После чая Айседора достала стопку своих фотографий из ящика и бросила их на пол, сказав: «Вот, дети, выбирайте любую картинку, которая вам нравится, и я дам автограф для каждой!»

While we carefully made our individual choices, she and Craig sat together watching us with the affection of indulgent parents. It gave me such a comfortable, homey feeling. Children always crave affection and loving kindness, and parents try to give it to them. But children harbored in an institution, no matter how humane the treatment, are starved for that loving individual attention of caresses and endearments that a mother usually bestows on them. Most regrettably, Elizabeth Duncan, in whose charge we were left and to whom we instinctively turned for those signs of comfort and affection, never-in all the years we were in her care-offered an endearment or a gentle pat on the cheek to any of her pupils. That is why most of them did not feel any affection for her either.
..
В то время как мы тщательно делали свой индивидуальный выбор, она и Крейг сидели вместе, наблюдая за нами с лаской снисходительных родителей. Это дало мне такое удобное, домашнее чувство. Дети всегда жаждут расположения и родительской снисходительности, и родители пытаются им их дать. Но дети, закрытые в учреждении, независимо от того, насколько гуманно это обращение, испытывают недостаток любящего индивидуального внимание, ласок и выражений нежности, которые мать обычно дает им. К сожалению, Элизабет Дункан, на чье попечение мы были оставлены, и к которой мы инстинктивно обращались за такими признаками комфорта и привязанности, никогда - за все годы, когда мы были на её пути, - не допускала хотя бы ласковое или нежное поглаживание по щеке кого-либо из её учеников. Вот почему большинство из них не испытывало к ней никакой привязанности.

With Isadora it was entirely different. Children know instinctively when they are loved. That afternoon in her apartment we were completely happy. She autographed all our photographs, inscribing mine "With love and kisses." I hugged the pretty picture to my breast and carried it back to school like a trophy.
..
С Айседорой все было иначе. Дети знают инстинктивно, когда их любят. В тот день в её квартире мы были полностью счастливы. Она афтографировала все наши фотографии, написав мне «С любовью и поцелуями». Я обняла красивую картинку на груди и отнесла её обратно в школу, как трофей.

As if she had sensed what troubled her little pupils and had seen into their hearts, she came next day to Grunewald to teach us an unforgettable lesson. Early in the morning, while we sat at our desks, she opened the door and entered the classroom. Our teacher and the entire class rose to their feet.
..
Словно она почувствовала, что беспокоит её маленьких учеников и увидела их сердца, на следующий день она снова приехала в Груневальд, чтобы дать нам незабываемый урок. Рано утром, пока мы сидели у наших столов, она открыла дверь и вошла в класс. Наш учитель и весь класс поднялись на ноги.

"Good morning!" Isadora said cheerfully. "Please be seated and don't let me interrupt." Turning to our schoolmarm, Frau Zschetzsching, who sat at her desk on a raised dais looking very prim in a white blouse with high boned collar and hair done up in a pompadour, Isadora said, "Please continue with whatever you were studying. I'll sit here quietly and listen."
..
"Доброе утро!" - радостно сказала Айседора. «Пожалуйста, сядьте, я не хочу вас прерывать». Обращаясь к нашей школьной учительнице, фрау Зшецшинг, которая сидела за своим столом на возвышенной кафедре, выглядящей очень грустно в белой блузке с высоким костяным воротником и волосами, сделанными в помпадур (высокая прическа с валиком), Айседора сказала: «Пожалуйста, продолжайте всё, что вы изучаете. Я буду сидеть здесь тихо и слушать.»

Our schoolmarm was flustered in front of the famous personage whose acquaintance she had not made before, this being Isadora's first visit to her classroom. "We were doing arithmetic," she answered, "but I don't think that will interest you, Miss Duncan. Let us turn to another subject. Would you like to hear the children recite poetry?"
"Yes, I love poetry, that would be very nice."
..
Наша учительница была взволнована перед знаменитым персонажем, чье знакомство она не произошло раньше, - это был первый визит Айседоры в её класс. «Мы занимались арифметикой, - ответила она, - но я не думаю, что это вас заинтересовало, мисс Дункан. Давайте перейдем к другому вопросу. Хотели бы вы, чтобы дети читали стихи?»
«Да, я люблю поэзию, это было бы очень приятно».

Although we had no inhibitions about dancing before a public, we all were tongue-tied and embarrassed to stand up and recite. The stuttering and loss of memory were pitiful to hear. It was in turn painful for us to see our schoolmarm's angry discomfiture mounting by the minute and Isadora's puzzled look as she made a concentrated effort to understand our incoherent German. With an embarrassed smile, Frau Zschetzsching finally said, "Well, they don't seem to be in very good form today. I think, perhaps, with the Gniidige Frau's permission ..."
..
Хотя у нас не было никаких запретов танцевать перед публикой, все мы были привязаны к языку и смущены, чтобы встать и читать. Заикание и потеря памяти были жалкими. В конце концов, нам было больно видеть, как разом разозлилась наша учительница, и озадаченный взгляд Айседоры, когда она сосредоточилась на том, чтобы понять нашего бессвязный немецкий. С неудовлетворенной улыбкой фрау Зшецшинг наконец сказала: «Ну, похоже, сегодня они не очень хороши. Думаю, возможно, с разрешения Гнинидж Фрау ...»

"May I put a question to them?" Isadora interrupted her.
"Of course." Our schoolmarm looked relieved. Isadora stood up, assumed her familiar stance with head slightly inclined to one side and chin tilted upwards, while all eyes were riveted on her.
"Tell me, children," she said earnestly, "what is the greatest thing in life?"
..
«Могу я задать им вопрос?» Айседора прервала её.
«Конечно.» Наша учительница выглядела уже более спокойной. Айседора встала, приняв привычную ей позицию, слегка склонив голову набок, и подбородок наклонился вверх, а все глаза были прикованы к ней.
«Скажите мне, дети, - сказала она искренне, - что самое замечательное в жизни?»

A ray of intelligence flowed back into our dull minds. Instantly, a flurry of hands shot into the air, furiously wigwagging for attention. The answer to that one was obvious. We all knew it. So when she asked, we all shouted in unison, "To dance!" and sat back with an expression of triumph on our shining faces. But Isadora sadly shook her head. We could not believe our ears when we heard her say, "No, dancing is not the greatest thing in life."
..
Лучи интеллекта вернулись в наши скучные умы. Мгновенно руки взметнулись в воздух, яростно привлекая внимание. Ответ на этот вопрос был очевиден. Мы все это знали. Поэтому, когда она спросила, мы все кричали в унисон: «Танцевать!» и сидели с торжеством на наших сияющих лицах. Но Айседора печально покачала головой. Мы не могли поверить своим ушам, когда услышали, как она сказала: «Нет, танцы - это не самое лучшее в жизни».

That sounded like heresy, coming from her-of all people-the greatest dancer in the world! What could it be? Music? Painting? Singing? Our choices showed the influence of our thorough artistic education. No, no, no, none of those, she told us. We gave up. Lifting one forefinger for emphasis, she announced in a clear, vibrant voice:
"The greatest thing in life is-LOVE!"
..
Это звучало как ересь, исходящая от неё - из всех людей - величайшая танцовщица в мире! Что бы это могло быть? Музыка? Живопись? Пение? Наш выбор показал влияние нашего глубокого художественного образования. Нет, нет, нет, ничто из этого, сказала она нам. Мы сдались. Подняв один указательный палец для акцента, она объявила ясным, энергичным голосом:
«Самое великое в жизни - это ЛЮБОВЬ!»

We stared at her dumbfounded. She turned for corroboration to our schoolmarm and asked, "Is it not true?" To our astonishment, the prim schoolteacher had turned crimson with confusion. Delighted with the dramatic effect she had created, Isadora waved a graceful farewell, said "Adieu!" and disappeared.
..
Мы уставились на неё ошеломленными взглядами. Она обратилась за советом к нашей учительнице и спросила: «Разве это не так?» К нашему удивлению, классный учитель превратилась в пурпурный смущение. Пораженная драматическим эффектом, который она создала, Айседора махнула нарядным прощанием, сказала: «Адью!» и исчезла.

No sooner was the door closed than a chorus of eager voices questioned our schoolmarm. "What did she mean, Frau Zschetzsching? Why is love the greatest thing? Why, why, why?"
She rapped her desk for order and said, "Be quiet! Sit down, and I will explain."
..
Как только дверь закрылась, так хор из нетерпеливых голосов допросил нашу учительницу. «Что она имела в виду, фрау Жчецшинг? Почему любовь величайшая? Почему, почему, почему?» Она постучала по своему столу для порядка и сказала: «Тишина, садитесь, и я объясню».

Slowly she opened a drawer of the desk and drew forth a black book. We recognized it as the New Testament, from which she read us a lesson each day. With a solemn expression, she announced, "Let me read you a verse from First Corinthians." While we sat with hands folded in prayer and assumed the proper, pious mien expected of us, she intoned:
..
Медленно она открыла ящик стола и вытащила черную книгу. Мы узнали это как Новый Завет, из которого она читала нам урок каждый день. С торжественным выражением она объявила: «Позвольте мне прочитать вам стих из Первого Коринфяна». Пока мы сидели, скрестив руки в молитве, и предположили, что нас ожидали правильные, благочестивые маны, она произнесла:

"Though I speak with the tongue of men and of angels, and have not love, I am become as sounding brass, or a tinkling cymbal" and she continued through the whole thirteenth chapter, which ends, "And now abideth faith, hope, love, these three; but the greatest of these is love."
..
«Хотя я говорю языком человеческим и ангелским, и у меня нет любви, я становлюсь звучащей медью или  звенящей цимбалой», и она продолжила всю тринадцатую главу, которая заканчивалась: «И теперь пребывает вера, надежда, любовь, все эти три, но величайшая из них - любовь».

Our teacher fixed us with a stern look. "This, my dear children, is what Miss Duncan meant when she said the greatest thing in life is love." She closed the book with a loud thud and said, "Class dismissed!"
..
Наша учительница пристально посмотрела на нас. «Это, мои дорогие дети, это то, что имела в виду мисс Дункан, когда она сказала, что величайшая вещь в жизни - это любовь». Она громко захлопнула книгу и сказала: «Класс окончен!»

It was entirely by chance (because printed material of that sort was carefully kept away from our hands) that a few weeks later we saw an item in an illustrated weekly telling of Isadora's marriage to Gordon Craig. Naturally Isadora's personal life was a closed book to her young disciples, so this piece of news aroused the wildest interest. There was one thing we could not comprehend-why had we not been told? Surely, if this story were true (we had no way of knowing then that it was not), we reasoned that we would have heard about it from Tante Miss. This fascinating news item remained an unsolved riddle as far as Isadora's pupils were concerned.
..
Как-то совершенно случайно (потому что печатные материалы такого рода были тщательно убраны из наших рук), через несколько недель мы увидели статью в иллюстрированной еженедельнике, рассказывающий о браке Айседоры с Гордоном Крейгом. Естественно, что личная жизнь Айседоры была закрытой книгой для её юных учениц, поэтому эта новость вызвала самый дикий интерес. Было одно, чего мы не могли понять - почему же нам ничего не сказали? Конечно, если бы эта история была правдой (мы тогда не знали, что это не так), мы рассуждали о том, как бы мы узнали об этом от Танте Мисс. Этот увлекательный новостной сюжет оставался нерешенной загадкой для учениц Айседоры.

For a whole year thereafter we did not obtain as much as a glimpse of her. She was at that time expecting the birth of her first child at a secluded beach cottage in Nordwyck, Holland-fact of which her pupils were kept in strict ignorance. She had invited her niece to visit her and had included Erica and me too, but Tante Miss as usual said No. So that we would not feel too disappointed, Isadora in the kindness of her heart sent us some toys. I remember the penciled note she included saying: "Dear Irma, Here is a lamb for you and a pink kitten for little Erica. Love, Isadora." I treasured the note more than the toy lamb on wheels, for which I considered myself too old, as I had reached the ripe age of ten.
..
В течение целого года после этого мы не получали большего, и только мельком видели её. В то время она ожидала рождения своего первого ребенка в уединенном домике на пляже в Нордвике, Голландия, о котором её ученики держались в строгом неведении. Она пригласила свою племянницу навестить её, и включила Эрику и меня тоже, но Танте Мисс, как обычно, сказала «Нет». И чтобы мы не почувствовали бы себя слишком разочарованными, Айседора по доброте своего сердца послала нам игрушки. Я помню записку карандашом, в которой она написала: «Дорогая Ирма, вот ягненок для тебя и розовый котенок для маленькой Эрики. Люблю, Айседора». Я запомнила записку больше, чем игрушечного ягненка на колесах, для которого я считала себя слишком взрослой, так как уже достигла зрелого возраста в десять лет.

Years later, I found a thought she wrote in her diary while awaiting her first born. It said: "Yellow tulips, white hyacinths, great window spaces of sky, black steps leading to a balcony-four red pillars. Dearest Baby, if you can remember these things and always love them."
..
Годы спустя я нашла мысль, которую она записала в своём дневнике, ожидая своего первенца. В ней говорилось: «Желтые тюльпаны, белые гиацинты, большие оконные пространства неба, глухой звук шагов, ведущих к балкону, - и четыре красные колонны. Дорогой Малыш, если ты помнишь эти вещи и всегда любишь их».

When at last we saw her again in Grunewald the following spring she appeared with a sweet blue-eyed baby in her arms. Her own contribution to "the greatest thing in life." She held the child up for all of us to see and admire and said, "Very soon, she will be the youngest pupil in the school."
..
Когда, наконец, мы снова увидели её в Грюневальде следующей весной, она появилась с голубоглазым младенцем на руках. Её собственный вклад в «величайшую вещь в жизни». Она держала ребенка наверху для всех нас, чтобы мы могли увидеть и полюбоваться и сказала: «Очень скоро она станет младшим учеником в школе».

[82], p.62-85 * DUNCAN DANCER * European Tour *

-=4=-

European Tour
Европейский тур

IT was night and the train sped eastward. We always traveled third class. At night the smaller children, leaving the hard benches for the older girls to stretch out on, climbed up into the Gepaecknetz, a luggage rack that was shaped like a tiny hammock though it was not as comfortable. The iron braces hurt my back even though I tried to pad them with my coat or woolen shawl. However, it was better to lie down, no matter how uncomfortably, than to sit up all night.
..
Это была ночь, и поезд мчался на восток. Мы всегда путешествовали по третьему классу. Ночью маленькие дети, оставляя твердые скамейки для старших девушек, чтобы те могли растянуться, взобрались в Гепаекнетц, на багажную полку (сетку), которая была похожа на крошечный гамак, хотя там было не так удобно. Железные скобки повредили мне спину, хотя я и пыталась надеть пальто или шерстяную шаль. Но, лучше было лечь, хоть бы и неудобно, чем сидеть всю ночь.

Contrary to the policy of the school (that we were not to appear on the stage together with our famous teacher until we reached the age of seventeen), Isadora had decided to take us on tour with her. All agog over the big adventure, I could hardly sleep, knowing that at this moment, in the middle of winter, we were traveling at top speed to St. Petersburg in Russia. What a fantastic place the name alone con jured up in my lively imagination! I had read about that frozen land to the north where fierce animals, such as wild bears and wolves, roamed through the endless forests; and of the cities where men called tsars lived in courts of Oriental splendor, speaking a barbaric tongue no one could understand.
..
Вопреки политике школы (чтобы мы не появлялись на сцене вместе с нашим знаменитым учителем, пока не достигли семнадцати лет), Айседора решила взять нас с собой в тур. В ожидании большого приключения, я едва могла спать, зная, что в этот момент, в середине зимы, мы ехали с максимальной скоростью в Санкт-Петербург в России. Какое фантастическое место в моём оживленном воображении вызвало только название страны! Я читала об этой замерзшей земле на севере, где жестокие животные, такие как дикие медведи и волки, бродили по бесконечным лесам; и города, где люди называемые царями, жили в королевских дворах восточного великолепия, говоря на варварском языке, который никто не мог понять.

Though I was not, as a rule, a very good student-lapsing too often into daydreams during which I listened to the long-drawn hoot of the suburban trains and imagined I was on the way to some far-off place - I always gave undivided attention to geography. It was my favorite subject. I did not have a good memory for verses, but the jingles Frau Zschetzsching taught us to remember geographical names, I seldom forgot. There was, for instance: "Ural Gebirge, Ural Fluss, Caspisches Meer und Caucasus." Was this an omen of the future? How was I to know that a time would come when I would traverse the Urals, the Caspian Sea, and all of the Caucasus on many occasions with the pupils of my own school to dance for the Russian people. Now as a child of ten, the largest part of Europe had appeared merely as a colored blotch on my geographical map. It was most exciting to see it take on actual dimension and reality.
..
Хотя я не была, как правило, очень хорошим учеником, слишком часто впадающая в мечты, во время которых я слушала длинный гудки пригородных поездов и представляла, что я нахожусь в каком-то далеком месте! - я всегда уделяла пристальное внимание географии. Это был мой любимый предмет. У меня не было хорошей памяти на стихи, но джинглы фрау Зшецшинг научили нас запоминать географические названия, которые я редко забывала. Например, были: «Уральские горы, Уральская река, Каспийское море и Кавказ.». Было ли это предзнаменованием будущего? Как я должна была знать, что придет время, когда я много раз пересеку Урал, Каспийское море и весь Кавказ, чтобы ученики моей собственной школы танцевали для русского народа. Теперь, будучи ребенком десяти лет, большая часть Европы появилась просто как цветное пятно на моей географической карте. Было очень интересно увидеть, как он принимает реальное измерение и реальность.

This was vividly brought home to me the instant we changed trains at the frontier to the wider-gauged Russian cars, with a Russian conductor, big brass samovars of hot water for chai, and candles that burned during the night instead of gaslight. I kept my eyes glued to the window, as did all the other children, on the lookout for wolves and wild bears when the gloomy woods, deep in snow, stretched out on either side. But we saw nothing. That did not prevent us from having goose pimples all over.
..
Это явилось большим оживлением, когда на границе мы сменили поезд с более широкими российскими габаритами, с российским проводником, большими медными самоварами с горячей водой для чая и свечами, которые горели ночью, а не гасли. Я не сводила глаз с окна, как и все остальные дети, в поисках волков и диких медведей, когда мрачные леса, глубоко в снегу, тянулись с обеих сторон. Но мы ничего не видели. Это не мешало нам иметь гусиную кожу на всем протяжении пути.

All would have been perfect but for one thing. Dining car meals being far too expensive, Tante Miss provisioned us with a hamper of the most outlandish food. A faddist by nature, she was currently addicted to a health-food diet. Throughout the three long days of our trip she fed us, three times a day, nothing but dried figs, dried bananas, and nuts. "Don't make a fuss," she admonished me when I refused to eat any more. I tried to explain that my stomach was upset. She wouldn't hear of it. "Non-sense, this is good for you," she insisted. "Just think of something else while you eat. The other girls seem to like it, why don't you?"
..
Всё было бы идеально, но только с одной стороны. Обеденные дорожные блюда были слишком дорогими, Танте Мисс предоставила нам корзину самых диковинных блюд. Фанатик по своей природе, в настоящее время она пристрастилась к диете для здоровья. В течение трех долгих дней нашей поездки она кормила нас три раза в день, ничего, кроме сухого инжира, сушеных бананов и орехов. «Не беспокойся из-за пустяков», - увещевала она меня, когда я больше не хотела есть. Я попыталась объяснить, что мой желудок был расстроен. Она не хотела этого слышать. «Бессмыслица, это хорошо для тебя», настаивала она. «Просто подумай что-нибудь ещё, пока ешь. Другим девушкам нравится, почему тебе нет?»

There was no use protesting. No one could be more tyrannical than Tante Miss, and it was health-food diet or go hungry. I knew something awful would happen, and it did. As we stood disheveled, unwashed, and travel-weary in the middle of the elegant lobby of the best hotel in St. Petersburg, I experienced an awful attack of biliousness. While waiting there for our rooms to be assigned I saw, as through a green miasma, the golden open-caged elevator ride up and down discharging passengers, who leisurely wended their way toward the restaurant hidden behind pots of tall palms. The odor of expensive food wafted my way, together with the sounds of dinner music, the usual selections from The Gypsy Baron. And then it happened 1 Like a contagious wave, my sickness started to spread among the other girls. A group of green-looking children was led upstairs and put to bed. Tante Miss shook her head in dismay. "Too much excitement, I'm afraid," she said. We knew better. Too many dried bananas, figs, and nuts!
..
Не было никакого протеста. Никто не мог быть более тираническим, чем Танте Мисс, и это была диета для здоровья или для голодания. Я знала, что произойдет что-то ужасное, и всё. Когда мы стояли взъерошенными, немытыми и утомившимися посреди элегантного вестибюля лучшего отеля в Санкт-Петербурге, я испытала ужасный приступ желчности. Пока я ожидала, что наши комнаты будут назначены, я видела, как в зеленом тумане, золотой лифт с лифтом с открытым корпусом двигался вверх и вниз, выгружая пассажиров, которые не спеша пробивались к ресторану, спрятанному за горшками с высокими пальмами. Запах дорогой еды доносился до меня вместе со звуками ужина, обычными подборками из «Цыганского барона». И вот это случилось. Как заразная волна, моя болезнь начала распространяться среди других девушек. Группа зеленых детей была поднята наверх и уложена в постель. Танте Мисс с тревогой покачала головой. «Боюсь, слишком много волнений, - сказала она. Мы знали лучше. Слишком много сушеных бананов, инжира и орехов!»

Feeling fine the next day, after a good night's rest in real beds and some real food, we made the acquaintance of St. Petersburg. In those forever vanished times the city was lively and brilliant in its mantle of deep snow. The jolly sleighrides from the hotel to the theatre and back every day were our special delight. To children, there is nothing quite so much fun as a ride in an open sleigh. There was always a long string of them when we sallied forth, since each accommodated only two passengers. The bulky clothes of the Isvostchik, with his long beard covered with frost, reminded us of Santa Claus. Off we went at a fast clip, sliding down the broad Nevsky Prospect, a bear rug across the knees and the merry tinkling of little bells in our ears, sounding so festive and gay we could hardly refrain from shouting for joy.
..
Чувствуя себя прекрасно на следующий день, после хорошего ночного отдыха на настоящих кроватях и настоящей еды, мы познакомились с Санкт-Петербургом. В тех ожиданиях, что навсегда исчезли, город был живым и блестящим в своей мантии глубокого снега. Веселые сани из отеля в театр и обратно каждый день были нашим особым восторгом. Для детей нет ничего такого забавного, как поездка в открытых салазках. Когда мы выходили, возле них всегда была длинная очередь, так как в каждом из них было всего два пассажира. Громоздкая одежда извозчика с длинной бородой, покрытой морозом, напомнила нам о Санта-Клаусе. Мы пошли быстрым шагом, спускаясь по широкому Невскому проспекту, так медведи на коленях и веселый звон маленьких колоколов в наших ушах, звучащий таким праздничным и веселым, и мы едва ли могли удерживаться от крика радости.

Our first performance, on February 9, 1908, proved a gala event in the Russian capital. Presented as a benefit for a charitable organization under the august auspices of H.I.H. (His Imperial Highness) Grand Duchess Olga Alexandrovna, sister of the Tsar, it drew the elite and aristocracy of St. Petersburg society to the Maryinsky Theatre. Isadora danced her "Iphigenia" program, and we appeared at the very end in a "Werber Waltz" by Lanner, which she had choreographed and taught us in May of 1907, and which we had first performed in Mannheim that summer for the city's three-hundred-year jubilee. Isadora wrote of this dance:
..
Наше первое выступление 9 февраля 1908 года стало событием в российской столице. Представленное как пособие для благотворительной организации под эгидой Её Императорского Высочества Великой Княгини Ольги Александровны, сестры царя, привлекла элиту и аристократию петербургского общества к Мариинскому театру. Айседора танцевала её программу «Ифигения», и мы появились в самом конце в «Приглашение к вальсу» Ланнера, которое она провела и преподала нам в мае 1907 года, и с которой мы впервые выступили в Мангейме летом этого года на трехсотлетний юбилей. Айседора писала об этом танце:

I taught them to weave and entwine, to part and unite, in endless rounds and successions. Now resembling the Loves of a Pompeian frieze, now the youthful Graces of Donatello, or again the airy flights of Titania's following, the light of inspiration and divine music shone in their youthful forms and faces. The sight of these dancing children was so beautiful it awakened the admiration of all artists and poets.*
*Life, p. 214.
..
Я научила их сплетаться и переплетаться, разделяться и объединяться, в бесконечных раундах и непрерывных рядах. Теперь, похожие на Любители Помпейского фриза, теперь юные грации Донателло, или снова воздушные полеты Титании, свет вдохновения и божественной музыки сиял в их юношеских формах и лицах. Вид этих танцующих детей был настолько прекрасен, что он пробудил восхищение всех художников и поэтов.*
* Жизнь, с. 214.

"How darling they are! Look at the one over there, isn't she cute! My, what beautiful hair! You must simply love to dance, you look so happy!" Such were the usual backstage compliments we heard when people crowded into our dressing room. But after that performance at the Maryinsky Theatre, there was so much Russian spoken it made my head swim. We all sighed with relief when the audience was gone.
..
«Как они миленькие! Посмотрите на ту, что там, она, не так ли! Боже, какие красивые волосы! Вы должно быть просто любите танцевать, вы так счастливы!» Таковы были обычные закулисные комплименты, которые мы слышали, когда люди толпились в нашей раздевалке. Но после этого выступления в Мариинском театре было так много русского, это заставило мою голову кружиться. Мы все с облегчением вздохнули, когда аудитория исчезла.

Then there was a soft knock at the door, and a soft voice said, "May I come in?" The moment she entered, we recognized Anna Pavlova. We had seen her dance in an old-style ballet the night before. She approached and kissed each one of us, murmuring "Dooshinka, dooshinka."+ Dressed in a white gown with a long, glittering white shawl over her shoulders, she looked as she had on the stage-tiny, dainty, and very pretty with her dark hair tied back into a knot, ballerina-fashion. The young man with her carried a large box of candy which she offered us. Our hawk-eyed English governess stepped forward and took it away saying, "Sorry, Madame, but the children are not allowed to eat candy, except one a day." With these words she disappeared, carrying the candy with her.
+"Darling"
..
Затем в дверь раздался мягкий стук, и мягкий голос сказал: «Могу я войти?» Как только она вошла, мы узнали Анну Павлову. Вчера вечером мы видели её танцы в балете старого стиля. Она подошла и поцеловала каждого из нас, бормоча «Душенька, душенька».+ Одетая в белое платье с длинной сверкающей белой шалью на плечах, она выглядела так, как она была на сцене - крошечная, изящная и очень красивая, её тёмные волосы были привязаны в узел, в манере балерины. У молодого человека с ней была большая коробка конфет, которую она нам предложила. Наша ястребиная английская гувернантка вышла вперед и забрала её, сказав: «Простите, мадам, но детям не разрешают есть конфеты, кроме одного дня». С этими словами она исчезла, унося конфеты вместе с собой.
+"Милочка"

As soon as the door closed behind the ogress, Anna Pavlova (who also had been brought up in an institution) whipped out another box of candy from beneath her long shawl. With gestures of her hands indicating for us to hide it quickly, quickly, she helped us to stow it away in one of our wicker suitcases. We simply loved her for that clever trick. Lying in bed that night, under cover of darkness, we had a feast. Needless to say, we saw no more of the other box of candy, except the telltale wrappings scattered about our governess' room.
..
Как только дверь закрылась за выходом, Анна Павлова (которая также была воспитана в учреждении) вытащила ещё одну коробку конфет из-под её длинного платка. С жестом её рук, указывающими нам, чтобы мы быстро её спрятали, она помогла нам убрать её в одном из наших плетеных чемоданов. Мы просто полюбили её за этот хитрый трюк. Лежа в постели той ночью, под покровом темноты, у нас был праздник. Излишне говорить, что мы больше не видели другого ящика конфет, кроме развеваемых оберток, разбросанных по комнате нашей гувернантки.

Summoned one morning to Isadora's suite, we found her seated on a chaise-longue surrounded by shoe boxes. "There is a pair of golden sandals for each of you," she said. "Try them on and see if they fit."
..
Вызванные однажды утром в апартаменты Айседоры, мы обнаружили, что она сидит на шезлонге, окруженном коробками для обуви. «Для каждой из вас есть золотые сандалии, - сказала она. «Попробуйте их и посмотрите, подходят ли они».

From a bolt of pink silk two lengths of material were cut and stitched up at the sides. With two small buttons, one for each shoulder, the material was caught up and fastened together to form armholes and "voila, presto!" we soon each had a new pink silk tunic. A Russian embroidered belt completed the costume.
..
Из рулона розового шелка две части материала были разрезаны и сшиты по бокам. С двумя маленькими кнопками, по одному для каждого плеча, материал был схвачен и скреплен вместе, чтобы образовать проколы и «вуаля, просто!». Вскоре у каждого появилась новая розовая шелковая туника. Русский вышитый пояс завершил костюм.

Our suspicion that this new getup signified that something special was afoot was verified when Isadora announced, "This afternoon we are going to have tea with a real grand duke. What do you think of that! " She explained that his name was Andre Vladimirovitch and he was a cousin of the Tsar. "He lives in that big white house on the other side of the river; you must have noticed it when you took a walk along the Neva. You must be on your very best behavior," she admonished.
..
Наше подозрение, что этот новый внешний вид означал что-то особенное, было подтверждено, когда Айседора объявила: «Сегодня днём у нас будет чай с настоящим великим князем. Что вы думаете об этом!» Она объяснила, что его зовут Андрей Владимирович и он был двоюродным братом царя. «Он живёт в этом большом белом доме на другой стороне реки, вы, должно быть, заметили это, когда прогуливались по Неве. Вы должны быть на высоте, - предупредила она.

We found the idea of meeting a royal personage quite overpowering, for in Germany everybody, from infancy on, was taught to look upon royalty as some kind of demigod. We did not look forward to the encounter with great pleasure.
..
Мы нашли идею встречи с королевским персонажем, совершенно подавляющей, потому что в Германии всех, начиная с детства, учили смотреть на член королевской семьи как на своего рода полубога. Мы с нетерпением ждали встречи с большим удовольствием.

When the time came, instead of going by the Troitsky Bridge we crossed the frozen river in sleighs and got out directly below the house. Andre Vladimirovitch, resplendent in uniform and decorations, greeted us jovially. A young man of twenty-seven, he was tall, blond, and good-looking, and he spoke to us children in German. Without formality, he proceeded to show Isadora and the rest of us his brand-new mansion, including the bathrooms with sunken marble bathtubs, which he had built for his mistress the prima ballerina Mathilde Kschessinska, who was seven years older than he. The latter, holding a little boy by the hand, followed the Grand Duke silently wherever he went. This tiny, mouselike woman dressed in black, with small features and dark frizzy hair, I took at first to be the boy's governess, but the child was their son Vova.* Next to the brilliant personality of the Grand Duke, she made no impression at all.
* Vova, short for Vladimir.
..
Когда пришло время, вместо того, чтобы идти по Троицкому мосту, мы пересекли замерзшую реку в санях и вышли прямо под домом. Андрей Владимирович, блистательный в форме и украшениях, приветствовал нас весело. Молодой человек двадцати семи лет, он был высоким, светлым и красивым, и он говорил с нами детьми по-немецки. Без формальности он предложил показать Айседоре, и остальным из нас, его совершенно новый особняк, в том числе ванные комнаты с впалыми мраморными ваннами, которые он построил для своей любовницы прима-балерины Матильды Кшессинской, которая была на семь лет старше его. Следом за великим князем, куда бы он ни пошёл, держа за руку, молча шел маленький мальчик. Следом шла маленькая бледная женщина, одетая в черное, с невыразительными чертами лица и тёмными вьющимися волосами, я сначала приняла её за гувернантку мальчика, но ребёнок был её сыном Вовой.* Рядом с блестящей личностью великого князя она совсем не произвела никакого впечатления.
* Вова, сокращение от Владимир.

Soon many other guests arrived and crowded into the dining room, where we children were seated at a table laden with the most mouth-watering assortment of French pastries, towering layer cakes, fruit tarts, and candies-none of which we touched despite the repeated urging of our friendly regal host. We hated to be on display and reacted with chronic shyness. Finally the Grand Duke took a plate filled with chocolate candies and personally passed them around.
..
Вскоре многие другие гости прибыли и заполнели столовую, где мы, дети, сидели за столом с самым аппетитным ассортиментом французской выпечки, возвышающимися лепешками, фруктовыми пирогами и конфетами - ни одной из которых мы не коснулись, несмотря на повторение призыва нашего дружественного королевского хозяина. Мы ненавидели быть на виду и реагировали с ужасной застенчивостью. Наконец великий князь взял тарелку с шоколадными конфетами и лично передал их.

"Notice how polite they are," he said. "Each takes only one little piece. None of them would dare take two."
When he reached me with the silver platter, I took one like the others, but-being a child of spirit-I stopped him when he was about to withdraw and deliberately chose another. "Ha, ha!" he threw back his head and laughed. "Good for you," he said, patting me on the head. That broke the ice, and the adults retired to the salon for their own refreshments, leaving us in peace to enjoy ours.
..
«Обратите внимание, насколько они вежливы, - сказал он. «Каждый берет только один маленький кусочек. Никто из них не посмел бы взять два».
Когда он добрался до меня с серебряным блюдом, я взял одну, как остальные, но, будучи дитя духа, я остановила его, когда он собирался уйти и намеренно выбрала вторую.
«Ха-ха!» он откинул голову и засмеялся. «Хорошо, для тебя», сказал он, похлопывая меня по голове. Это сломало лёд, и взрослые ушли в салон для своих собственных закусок, оставив нас в мире, чтобы насладиться нашими.

After tea, the Grand Duke wanted to know whether Isadora would favor them with a little dance. But she refused. How about the children? He and his guests would love to see them dance. Our music director, a young Viennese by the name of Max Merz, regretfully informed Isadora that he had not brought any music with him. However, he liked to improvise, and sitting down at the piano he started to play. Isadora conferred with Elizabeth about what to do when the latter surprised me by saying:
"Let Irma dance something, she knows how to improvise."
..
После чая великий князь хотел узнать, окажет ли Айседора любезность им с небольшим танцем. Но она отказалась. Как насчет детей? Он и его гости хотели бы, чтобы те станцевали. Наш музыкальный директор, молодой венский музыкант по имени Макс Мерц, с сожалением сообщил Айседоре, что он не принёс с собой никакой музыки. Однако он любил импровизировать, и, садясь за пианино, начал играть. Айседора договорилась с Элизабет о том, что делать, когда последняя удивила меня, сказав:
«Пусть Ирма станцует что-то, она знает как импровизировать».

Isadora looked undecided. "Well, if you say so, Elizabeth," and she told me to try.
I had never improvised before so large a company and felt very timid. A command is a command, however. Trembling with nervousness, I hid behind one of the tall columns in the Greek-style hall to take off my pink socks and golden sandals. Unfortunately the hall had a marble floor not at all pleasant to dance on in winter. Concerned about this situation, Madame Kschessinska suggested spreading sheets on the floor. But they proved too great a hazard because they slipped. I much preferred the solid ground to dance on.
..
Айседора выглядела нерешительной. «Ну, если ты так говоришь, Элизабет», и она предложила мне попробовать.
Я никогда не импровизировала перед такой большой компанией и чувствовала себя очень робкой. Однако, команда - это команда. Дрожа от нервозности, я спряталась за одной из высоких колонн в зале в греческом стиле, чтобы снять мои розовые носки и золотые сандалии. К сожалению, в зале был мраморный пол, который вообще не позволял танцевать зимой. Обеспокоенная этой ситуацией, г-жа Кшессинска предложила разложить на полу листы. Но они оказались слишком опасными, потому что они скользили. Я тогда бы очень предпочла простую землю, чтобы танцевать.

In her "Memoirs" Mathilde Kschessinska recalls this scene when she tells of our visit to her new palace. An old woman in her nineties, she now resides in France and still teaches ballet in her school in Paris. When I wrote to her a few years ago she very kindly responded, giving me news of herself and her work. After the Russian revolution she became the morganatic wife of the Grand Duke and goes now by the title of H.S.H. (Her Serene Highness) Princesse Mathilde Romanovsky-Krasinsky. Having always been a friend and genuine admirer of Isadora, she assured me that she had not forgotten her or her performances in St. Petersburg, which she always remembered with great pleasure.
..
В своих «Воспоминаниях» Матильда Кшесинска вспоминает эту сцену, когда рассказывает о нашем посещении её нового дворца. Старуха в девяностых годах, она теперь живет во Франции и все ещё преподает балет в своей школе в Париже. Когда я написала ей несколько лет назад, она очень любезно откликнулась, рассказав мне о себе и своей работе. После русской революции она стала морганатической женой великого князя и теперь имеет звание Её Высочество Принцесса Матильда Романовская-Красинская. Она всегда была другом и искренним поклонником Айседоры, и она заверила меня, что она не забыла о её выступлениях в Санкт-Петербурге, которые всегда вспоминала с большим удовольствием.

On that freezing day in February, 1908, when I put my bare feet on that marble floor I felt as if standing on ice. So I moved about quickly and danced with great verve to keep my feet off the ground as much as possible. My spirited dance was much applauded, though no one guessed the reason why. I must have given a good account of myself, for Isadora hugged me warmly-more for my sportsmanship, I imagine, than for anything else. The Grand Duke shook my hand, saying, "That is something our ballerinas can't do-improvise." I felt very proud of myself and only wished mother could see me now ....
..
В тот морозный день в феврале 1908 года, когда я поставила свои босые ноги на этот мраморный пол, я почувствовала себя, как будто я стою на льду. Поэтому я быстро двинулась и танцевала с большой силой, чтобы как можно больше держать ноги на земле. Мой энергичный танец был очень аплодирован, хотя никто не догадывался, почему. Я, должно быть, хорошо рассказала о себе, потому что Айседора обнимала меня тепло - больше, чем я могу себе представить, и более чем что-либо ещё. Великий князь пожал мне руку, сказав: «Это то, что наши балерины не могут делать - импровизировать». Я очень гордилась собой и только хотела, чтобы мама увидела меня сейчас....

Having made the acquaintance of a Grand Duke, we now wondered whether by good luck we might not obtain just a glimpse of Tsar Nicholas II himself. Every time we passed the dark red facade of the Winter Palace, my childish curiosity was aroused. What did the ruler of this vast country look like? I soon discovered. Once, coming back from a walk near the river, we noticed a closed carriage accompanied by several outriders in uniform. A pale-faced man with a small goatee, wearing a peaked cap, glanced out the window. When he saw us, he smiled and waved his hand in greeting. Somebody shouted, "The Tsar! The Tsar!" We all stared after the retreating vehicle. Could that really have been the Tsar? Where was his crown, his ermine robe, his golden coach? Little did I suspect that the time was soon at hand when the last of the Tsars would be deprived forever of these imperial appurtenances, or that I would one day stand in that tragic cellar in the Urals where he and his family had been shot to death during the revolution that would topple his throne and cause all this brilliant life to collapse.
..
Познакомившись с великим князем, мы теперь задавались вопросом, не удастся ли нам получить простой взгляд на самого царя Николая II. Каждый раз, когда мы проходили тёмно-красный фасад Зимнего дворца, моё детское любопытство возбуждалось. Как выглядел правитель этой огромной страны? Я скоро узнала это. Однажды, возвращаясь с прогулки по реке, мы заметили закрытый экипаж, сопровождаемый несколькими верховыми в форме. Человек с бледным лицом, с маленькой козлиной бородкой, одетый в кепку, посмотрел в окно. Когда он увидел нас, он улыбнулся и махнул рукой. Кто-то крикнул: «Царь! Царь!» Мы все уставились на отъезжающий автомобиль. Неужели это действительно был царь? Где его корона, его горностай, его золотой экипаж? Я мало подозревала, что скоро придёт время, когда последний из царей будет лишен навсегда этих имперских привелегий, или, что я когда-нибудь встану в этот трагический погреб на Урале, где он и его семья были застрелены насмерть во время революции, которая свергла его трон и заставила всю эту блестящую жизнь рухнуть.

Our two weeks in St. Petersburg passed all too swiftly. Of the many interesting sights we had seen there, one other experience remained outstanding-our visit to the Imperial Ballet School. "I took my little pupils to witness the training of the children of the ballet school," Isadora said, "and they observed them with the view of swallows circling freely in the air looking at caged canary birds."*
*Life, p. 215.
..
Наши две недели в Санкт-Петербурге прошли слишком быстро. Из многих интересных достопримечательностей, которые мы там видели, остался ещё один опыт - наш визит в Императорскую школу балета. «Я взяла своих маленьких учеников, чтобы представить им обучение детей балетной школы, - сказала Айседора, - и они наблюдали за ними, как ласточки свободно кружатся в воздухе, глядя на птиц в клетке.»*
* Жизнь, стр. 215.

Under the direction of Marius Petipa, who obstinately clung to the passe traditions, the ballet was not amenable to any change whatsoever. Only with the coming of the young, forward-looking ballet master Michael Fokine, who took over several years later, did a radical change take place. He adopted many of the new ideas Isadora Duncan had brought to the dance, and thus the Russian ballet underwent the transformation for which it is known today. These revolutionary ideas, which marked a new epoch in the art of dance, Fokine saw demonstrated for the first time in January 1905, when Isadora made her initial appearance in Russia.
..
Под руководством Мариуса Петипа, который упорно цеплялся к традиции пассе, балет не поддавался каким-либо изменениям. Только с приходом молодого, перспективного балетмейстера Михаила Фокина, который занял место несколько лет спустя, произошли радикальные перемены. Он принял многие из новых идей, которые Айседора Дункан принесла в танец, и, таким образом, русский балет претерпел трансформацию, о которой известно сегодня. Эти революционные идеи, которые ознаменовали новую эпоху в искусстве танца, Фокин впервые увидели в январе 1905 года, когда Айседора впервые появилась в России.

Mathilde Kschessinska saw Isadora Duncan dance for the first time in Vienna in 1903. She frankly confesses to having been completely conquered by her art. She was so carried away, she says, by her "Blue Danube Waltz" that she climbed on her seat and cheered as loud as she could with the rest of the audience. As a professional dancer of the first order herself, she easily recognized the hard work that had produced such beautiful dancing and made Isadora the perfect mistress of her art.
..
Матильда Кшессинска впервые увидела, как Айседора Дункан танцует в Вене в 1903 году. Она откровенно признается, что та полностью овладела своим искусством. Она, по её словам, так увлеклась её «Вальсом Голубой Дунай», что забралась на своё место и подбадривала так громко, как только могла, заодно с остальной аудиторией. Как профессиональная танцовщица первого порядка сама, она легко заметила тяжелую работу, которая произвела такие прекрасные танцы, и считала Айседору безукоризненной искусницей в её искусстве.

I think that this above-mentioned earlier date is of special interest. Because of her position as prima ballerina assoluta of the Imperial Ballet in St. Petersburg, possessing enormous authority in that organization, she must surely have adopted and made use of some of the new ideas Isadora Duncan originated. Thus Isadora's influence undoubtedly made itself felt on a part of the Russian ballet as early as 1903, although she herself made her debut in that city only in January 1905.
..
Я думаю, что эта вышеупомянутая более ранняя дата представляет особый интерес. Из-за её позиции в качестве абсолютной прима-балерины Императорского балета в Санкт-Петербурге, обладающей огромным авторитетом в этой организации, она, несомненно, должна была принять и использовать некоторые из новых идей, возникших у Айседоры Дункан. Таким образом, влияние Айседоры, несомненно, ощущалось на части российского балета ещё в 1903 году, хотя она лично дебютировала в этом городе только в январе 1905 года.

Kschessinska, reminiscing about how the new changes came about that transformed the old-style ballet, stresses in her "Memoirs" the overwhelming impression the young American dancer made on Fokine. With a wild enthusiasm he immediately commenced to initiate the necessary reform. Hoping to obtain the same inspiration from the same source as Isadora did, for her new-found art, he went to the Hermitage Museum to study the Greek vases for dance movements. His first Greek-inspired production was a ballet called Eunice, in which Kschessinska danced the principal part. On that opening night performance the many old balletomanes criticized him severely for his obvious copying of what they termed "Duncanism." But being a staunch supporter of Fokine, M. Kschessinska always considered that first performance on December 10, 1906, a date of importance in the transformation of the old-style ballet to a freer expression. She and Fokine worked closely together toward that goal. In 1907-08, Kschessinska decided to take Vaslav Nijinsky, who had graduated from the Ballet School only the year before, for a new dancing partner, recognizing in him a great talent. After our performances in St. Petersburg in 1908, and having seen Isadora's Chopin program, they initially danced together at the Maryinsky Theatre to Chopin's "Nocturne," choreographed by Fokine.
..
Кшесинская, вспоминая о том, как появились новые перемены, преобразившие балет в старом стиле, подчеркивает в её «Воспоминаниях» подавляющее влияние, произведенное молодой американской танцовщицей на Фокина. С диким энтузиазмом он немедленно начал инициировать необходимую реформу. Надеясь получить такое же вдохновение для своего нового искусства, из того же источника, что и Айседора, он отправился в Эрмитаж, чтобы изучить греческие вазы для танцевальных движений. Его первая вдохновленная Грецией постановка - балет под названием Юнис, в котором Кшесинская танцевала главную роль. На этом первом ночном спектакле многие старые балетоманы критиковали его за его явное копирование того, что они называли «дунканизмом». Но будучи убежденным сторонником Фокина, М. Кшессинска всегда считала это первое выступление 10 декабря 1906 года важным событием в преобразовании балета старого стиля в более свободное выражение. Она и Фокин тесно сотрудничали в этом направлении. В 1907-08 гг. Кшесинская решила принять к себе Вацлава Нижинского, который окончил Балетную школу только год назад, в качестве нового танцевального партнера, признав в нём большой талант. После наших выступлений в Санкт-Петербурге в 1908 году и, увидев программу Шопена Айседоры, они впервые танцевали вместе в Мариинском театре на «Ноктюрне» Шопена, поставленном Фокиным.

At the time of our visit, none of the famous dancers associated with the ballet school in St. Petersburg had yet been completely emancipated artistically. Nor were their names (with one or two exceptions) known outside of their own country. Not until five years after their first contact with Isadora's ideas did they form the great company known as the Diaghilev Ballets Russes, which brought that roster of world-renowned names, such as Nijinsky, Pavlova, Karsavina, Fokine, and others to the attention of foreign countries for the first time. While most of these ballet dancers freely admitted that Isadora Duncan's ideas gave new life to their once moribund art and helped to beautify it, they all maintained that neither Isadora herself nor her pupils could execute ballet movements, whereas any well-trained ballet dancer could easily assimilate and execute any Duncan movements.
..
Во время нашего визита ни одна из знаменитых танцовщиц, связанных с балетной школой в Санкт-Петербурге, ещё не была полностью эмансипирована художественно [не была широко известна]. Их имена (с одним или двумя исключениями) не были известны за пределами их собственной страны. Только через пять лет после их первого контакта с идеями Айседоры они сформировали великую компанию, известную как «Дягилевские балеты России», которая привела в этот список всемирно известных имён, таких как Нижинский, Павлова, Карсавина, Фокин и другие, появившихся в зарубежных странах в первый раз. В то время как большинство из этих балеристов свободно признавали, что идеи Айседоры Дункан дали новую жизнь их некогда умирающему искусству и помогли украсить его, и все они утверждали, что ни сама Айседора, ни её ученики не могли бы исполнить балетные движения, тогда как любая хорошо обученная балерина могла легко ассимилировать и выполнять любые движения Дункан.

This assumption to my mind has always seemed both illogical and absurd. They forget, or don't seem to comprehend, that Isadora Duncan's theory of the dance precludes any assimilation of movements based on ballet technique and therefore no ballet technique can produce the proper Duncan movement and expression. Although Isadora's art has incontestably helped to beautify the ballet and given it new life, the converse does not apply. The art of Isadora Duncan has never been either beautified or revitalized by the ballet.
..
Это предположение на мой взгляд всегда казалось нелогичным и абсурдным. Они забывают или, по-видимому, не понимают, что теория танца Айседоры Дункан исключает любое усвоение движений, основанное на балетной технике, и поэтому никакая балетная техника не может произвести правильное движение и выражение Дункан. Хотя искусство Айседоры неоспоримо помогло украсить балет и дать ему новую жизнь, обратное не применимо. Искусство Айседоры Дункан никогда не было украшено или возрождено балетом.

That morning we watched for three hours while the ballet girls of different age-groups stood in rows on the tips of their toes going through torturing exercises in a bare room with a large portrait of the Tsar hanging on the wall. We were familiar with many of the exercises. We practiced barre work ourselves-though of course in a much more relaxed style, without distortions, and from natural positions of the feet.
..
В то утро мы смотрели три часа, как балетные девочки разных возрастных групп стояли рядами на кончиках пальцев ног, и проходили мучительные упражнения в голом помещении с большим портретом царя, висящим на стене. Мы были знакомы со многими упражнениями. Мы сами практиковали барреальную работу, хотя, конечно, в гораздо более спокойном стиле, без искажений, и с естественным положением ног.

What amazed us Duncan pupils was the way the ballet students danced continuously in front of a mirror, closely watching every move they made. There were no wall mirrors in our school. Our teacher's philosophy of the dance forbade any such visual aids. Isadora taught us to close our eyes and listen to the music with our souls. Then we were to dance in accordance with this music heard inwardly and, while listening, feel an inner self awakening deep within us. Its strength would animate our bodies.
..
Что поразило нас, учениц Дункан, то что балетные танцы постоянно танцевали перед зеркалом, внимательно следя за каждым своим передвижением. В нашей школе не было настенных зеркал. Философия танца нашего учителя запрещала такие наглядные пособия. Айседора научила нас закрывать глаза и слушать музыку нашими душами. Затем мы должны были танцевать в соответствии с этой музыкой, услышанной внутри себя и, слушая, чувствовать внутреннее пробуждение себя внутри нас. Эта сила могла бы оживить наши тела.

"This is the first step in dancing as I understand it," she used to say. "This is the truly creative dancer, natural but not imitative, speaking in movement out of himself and out of something greater than all selves. It is the mission of all art to express the highest and most beautiful ideals of man. What ideal does the ballet express? All ballet movements are sterile because they are unnatural; their purpose is to create the delusion that the law of gravitation does not exist for them."*
* Cf. Art, pp. 52, 55-56.
..
«Это первый шаг в танце, насколько я понимаю», - говорила она. «Это действительно творческий танцор, естественный, но не подражательный, выступающий в движении из себя и из чего-то большего, чем все самости. Миссия всего искусства - выражать высшие и самые прекрасные идеалы человека. Какой идеал даёт балетное высказывание? Все движения балета стерильны, потому что они неёстественны; их цель - создать иллюзию, что закон тяготения не существует для них».*
* См. Искусство, стр. 52, 55-56.

She pronounced an anathema on dancers who comprehended only with the brain, who loaded down their dances with empty gestures devoid of meaning, and on all those systems of dancing that are merely arranged gymnastics, too logically understood. In this connection, as far as physical education for children was concerned, she once said, "It seems to me criminal to entrust children, who cannot defend themselves, to this injurious training. In my opinion it is a crime to teach the child to guide his growing body by the stern power of the brain, while deadening impulse and inspiration."
..
Она произнесла анафему над танцорами, которые понимали только мозгом, которые загружали свои танцы пустым жестом, лишенным смысла, и над всеми теми системами танца, которые просто устраивают гимнастику, и логично слишком понятны. В этой связи, что касается физического воспитания детей, она однажды сказала: «Мне кажется преступным поручать детей, которые не могут защитить себя, этой вредной подготовке. По-моему, преступление - учить ребенка руководить его растущим телом строго силой мозга, в то время как мертвы импульс и вдохновение».

To which I might add that ballet of the present period has not fundamentally changed its principles. Despite some liberation from old bonds, it still does not represent a true art of the dance, but only highly accomplished acrobatics. The male dancer, not going on toe, is not as hampered in the evolution of kinetics as the ballerina. But so long as the latter cannot make more than a few movements unaided, or is kept in a constant state of levitation by her partner if not tossed about like a set of Indian clubs between several assistants, her physical activities can hardly be dignified by the term dancing.
..
К этому я могла бы добавить, что балет нынешнего периода принципиально не изменил его принципов. Несмотря на некоторое освобождение от старых уз, он по-прежнему не представляет собой истинное искусство танца, а только очень совершенную акробатику. Танцовщик-мужчина, не выходящий на носок [не встающий на пуанты], не настолько затруднён в эволюции кинетики, как балерина. Но пока последняя не может совершить больше нескольких движений без посторонней помощи или находится в постоянном состоянии левитации со стороны своего партнера, если её не подбросят, как представление индийских фокусников с несколькими помощниками, её физическая деятельность вряд ли будет достойна термина танцы.

I recall almost nothing of Helsingfors, Finland, the next stop on our itinerary, except the abnormal amount of butter we were urged to eat in order to keep from freezing, for the temperature was below zero. Then we gave performances in Warsaw and Lodsz in Poland. Warsaw, where we stayed for a week at the Hotel Bristol, stands out primarily because of the new coats Isadora designed and had made to order for us. Of coarse gray military material, they were edged off and embroidered each with a different color-blue, green, brown, wine red-and we also had those little pillbox caps that are now so much en vogue to match. We referred to them as our Polish coats and, although they scratched quite a bit, being unlined, we took inordinate pride in them and even insisted on wearing them in the summertime.
..
Я почти ничего не помню о Гельсингфорсе, Финляндия, о следующей остановке в нашем маршруте, за исключением аномального количества масла, которое мы были вынуждены съесть, чтобы не замерзнуть, поскольку температура была ниже нуля. Затем мы дали выступления в Варшаве и Лодзе в Польше. Варшава, где мы пробыли в течение недели в отеле Бристоль, выделялась прежде всего из-за новых одежды, разработанных Айседорой и заказанных для нас. Они были вырезаны из грубого серого армейского сукна, и вышиты каждый различным цветами - синим, зеленым, коричневым, винным красным, и к этому у нас были маленькие женские шляпки-кепки, которые теперь так популярны, чтобы соответствовать одеянию. Мы называли их нашими польскими пальто и, хотя они поизносились совсем немного, будучи без подкладки, мы ощущали в них чрезмерную гордость и даже настаивали на том, чтобы носить их в летнее время.

The tour continued through Holland and Belgium and, since each stop took up a week or more, it was spring by the time we returned to Germany to dance at the various southern watering places such as Wiesbaden. By this time the weather was warm enough for us to perform out of doors, as we did on the extensive lawn in front of the Kurhaus in Baden-Baden.
..
Тур продолжился через Голландию и Бельгию, и, поскольку каждая остановка занимала неделю или больше, весной к моменту возвращения в Германию, мы танцевали в различных южных местах у воды, таких как Висбаден. К этому времени погода была достаточно тёплой, чтобы мы могли выступать на улице, как мы это делали на обширной лужайке перед Курхаусом в Баден-Бадене.

At the International Art and Landscaping Exhibition in Mannheim in the previous year, we danced in the middle of a rose garden, against the dramatic background of an illuminated fountain and its reflecting pool. For this occasion the water was turned off, and the fountain proper was boarded over to provide a stage. To reach it, we were paddled across the pool in flower-bedecked gondolas manned by costumed gondoliers. At night the scene was lit by floodlights; and the performance, seen as if suspended in mid-air, took on a most romantic aspect. A select but enthusiastic audience attended. An article in a local newspaper described the end of the performance:
..
На Международной выставке искусства и ландшафтного дизайна в Мангейме в прошлом году мы танцевали посреди розового сада, на фоне драматического фона освещенного фонтана и отражающего его бассейна. По этому поводу вода была отключена, и собственно фонтан был заложен, чтобы обеспечить сцену. Чтобы добраться до него, мы пробирались через бассейн в цветущих гондолах, укомплектованных костюмированными гондольерами. Ночью сцена зажигалась прожекторами; и представление, как будто приостановленное в воздухе, занимало самый романтический аспект. Присутствовала избранная, но восторженная аудитория. Статья в местной газете описала конец выступления:

The crowd swiftly passed by the brightly illuminated water tower and fountain so as not to dim the inner vision glowing with the beauty and grace they had just witnessed. For they were all very much moved by the wonder of the dances a small group of children had presented there. Repeatedly one hears men both old and young exclaim: "How delightful! That was really quite enchanting! "-not to mention the enthusiastic remarks of the women! While Isadora danced alone, her reform movement in the art of the dance did not carry quite the conviction it has when she shows us her graceful dancing children. What appears to our present doubting generation only as a dream will become a reality for the children of the next generation.
..
Толпа быстро прошла мимо ярко освещенной водонапорной башни и фонтана, чтобы не затемнять внутреннее видение сияющее красотой и изяществом, которое они только что наблюдали. Ибо все они были очень тронуты чудом танцев, которые там представила небольшая группа детей. Неоднократно слышишь, как люди, как старые, так и молодые, восклицают: «Как восхитительно! Это было действительно очаровательно!» - не говоря уже о восторженных высказываниях женщин! В то время как Айседора танцевала одна, её реформаторское движение в искусстве танца не проявляло полной уверенности в том, что она показывает, чем когда она показывает нам своих изящных танцующих детей. То, что кажется нашему нынешнему сомнительному поколению только как сон, станет реальностью для детей следующего поколения.

We children were apparently successfully putting our message across to the people, as Isadora had hoped we would, proving that her efforts had not been in vain. More and more people began to understand what Isadora's art was all about now that they saw it could be transmitted to others. She had wanted her pupils to set a good example to all the other children in the world. With what fine result we fulfilled this wish can be gleaned from the following article, which appeared in a Swiss paper after a performance we had given in Zurich:
..
Мы, дети, по-видимому, успешно передавали наше послание людям, поскольку Айседора надеялась, что мы докажем, что её усилия не были напрасными. Всё больше и больше людей начали понимать, что такое искусство Айседоры, когда они видели, что это может быть передано другим. Она хотела, чтобы её ученики стали хорошим примером для всех других детей в мире. С каким прекрасным результатом мы выполнили это желание, можно почерпнуть из следующей статьи, которая появилась в швейцарской газете после выступления, которое мы дали в Цюрихе:

To begin with: the appearance of the Duncan Dancers was a complete victory! We noticed with the greatest pleasure the many children present in the audience and hope there will be an even greater number here tomorrow, because here they have an example of what the true dance should be, so different from the instruction they receive in their usual social or ballet dancing classes. One must see with one's own eyes with what clarity of expression these Duncan pupils perform in order truly to appreciate their unique art. . . . The magnificent free strides of their simple walk, which one has already much admired in Isadora Duncan, has also become a salient characteristic of her young pupils. The arms, the hands, the entire body is here awakened into graceful motion and rhythmic life.
..
Начнем с того, что появление Данканских танцоров было полной победой! Мы с большим удовольствием заметили много детей, присутствующих в зале, и надеемся, что завтра здесь будет ещё больше, потому что здесь у них есть пример того, чем должен быть настоящий танец, настолько отличающийся от инструкции, которую они получают в своей обычной социального танца или классах балета. Нужно видеть своими глазами, с какой ясностью выражались эти ученицы Дункан, чтобы действительно оценить их уникальное искусство.... Великолепные свободные шаги их простой прогулки, которые ранее уже крайне восхищали в Айседоре Дункан, также стали характерной чертой её юных учеников. Кисти, руки, всё тело здесь пробуждено в изящное движение и ритмичную жизнь.

For instance, with what grace did a group of three slender girls raise their arms and close into a small circle . . . or, as in the Lanner Waltz, when a fine silken fabric arched overhead into a triumphal arch beneath which the dancing children passed in pairs and then scattered to the four winds; or that supple backward thrust of the body and head with raised arms indicating a delightful Dionysiac joy ....
..
Например, с какой грацией группа из трех стройных девушек поднимала руки и закрывалась в маленький круг... или, как в «Лэннер-вальсе», когда тонкая шелковая ткань изогнулась над головой в триумфальную арку, под которой танцующие дети проходили парами, а затем рассеивались на четыре стороны; или ту гибкую заднюю тягу тела и голову с поднятыми руками, указывающую на восхитительную радость Дионисия.

To correctly evaluate what these children achieve with their dancing one should immediately afterwards see some of the stereotype movements of the ballet. Anyone endowed with a normal, healthy perception would not be able to stand it by comparison; for the latter is all artificiality while the former offers us, together with simplicity, a truly artistically styled naturalness.
..
Чтобы правильно оценить, чего добиваются эти дети со своими танцами, нужно сразу же увидеть некоторые из стереотипных движений балета. Любой, наделенный нормальным, здоровым восприятием, не сможет выдержать этого путем сравнения; ибо последние - всё есть искусственность, в то время как первые предлагают нам вместе с простотой подлинно художественно стилизованную естественность.

Appearing on the same program with Isadora, as we were now doing, did not imply that we actually danced with her; we were still too young for that. The only exception to this rule was the "Reigen" we did together at the very end of each performance by way of an encore. It was always a wonderful event for us. Then the act of dancing invariably took on a special meaning for me. Just to hold hands with Isadora, as I often did in the circle, and to watch the radiant expression on her face when she danced, was so inspiring that I carry the memory of it with me to this day. Isadora herself derived unique pleasure from this, for she said:
..
Выступление в той же программе с Айседорой, как мы это делали сейчас, не означает, что мы на самом деле танцевали с ней; мы были ещё слишком молоды для этого. Единственным исключением из этого правила был «Хоровод», который мы делали вместе в самом конце каждого выступления на бис. Это всегда было замечательным событием для нас. Тогда акт танцев неизменно приобретал для меня особый смысл. Просто держаться за руки с Айседорой, как я часто делала в кругу, и наблюдать сияющее выражение лица на её лице, когда она танцевала, было настолько вдохновляющим, что я несла память об этом со мной по сей день. Сама Айседора получала от этого уникальное удовольствие, поскольку она сказала:

Whenever I felt their willing hands in mine, felt the pull and swing of their little bodies as we danced our fast-paced rondos, I always envisioned that orchestra of dancers I would one day bring to life. The sight of these dancing children was so beautiful they strengthened my faith in the ultimate perfection of an orchestra of dancers which would be to sight what the great symphonies were to sound. A vast ensemble dancing the Ninth Symphony of Beethoven.*
*Life, p. 140.
..
Всякий раз, когда я чувствовала, что в их руках мои руки ощущали тягу и качание их маленьких тел, когда мы танцевали наши быстрые рондо, я всегда предполагала, что это оркестр танцоров, которых я когда-нибудь воплощу в жизнь. Вид этих танцующих детей был настолько прекрасен, что они усилили мою веру в высшее совершенство оркестра танцоров, которые должны были поеазать, как должны были звучать великие симфонии. Огромный ансамбль, танцующий Девятую симфонию Бетховена.*
*Жизнь, с. 140.

That artistic goal was still a long way off. In the meanwhile, she presented her pupils to the European public, with the promise that in the future they would dance in a mighty array such as the world had never seen.
..
Эта художественная цель ещё далека. В то же время она представила своих учеников европейской общественности с обещанием, что в будущем они будут танцевать в таком могучем массиве, какого мир никогда не видел.

So far, the tour had taken us in three months to six countries. At the end of our engagements in the south of Germany, we continued on to France. How thrilled I was to be going to Paris! At the Gare du Nord the porters dressed in blue smocks rushed into our compartments shouting, "Porteur! porteur!" and I had a hard time holding onto my now well-traveled wicker suitcase. Tante Miss, who had been reading a novel-Renard's Pail de Garotte-to brush up on her French while sitting up all night in the day coach, shushed the swarm of blue-smocked porters away. "Allez-vous en, allez-vous en," she kept repeating until they had gone.
..
До сих пор тур проходил через три месяца до шести стран. В конце наших выступлений на юге Германии мы продолжили путь во Францию. Как я была в восторге от поездки в Париж! На Гар-дю-Норде носильщики, одетые в синие халаты, ворвались в наши отсеки, крича, «Носильщик! носильщик!», и я с трудом держалась за свой теперь хорошо поездивший плетеный чемоданчик. Танте Мисс, которая сидя в вагоне всю ночь читала роман «Кадка Гаротта» Ренарда, чтобы подновлять свой французский, вытолкнула рой синеватых носильщиков. «Уходите, уходите», продолжала она повторять, пока они не ушли.

We finally managed to evade their grasping hands and reached the street safely through the noise and bustle of a busy terminal. We found an old-fashioned horse-drawn omnibus waiting for us. On the steps outside the French station I breathed in the soft, caressing night air, eagerly observing the sights and sounds of Paris. They immediately struck me as being, in some indefinable way, unlike those of any other country I had seen. No one who has been to Paris in the month of May will ever forget it.
..
Наконец нам удалось уклониться от их хватающих рук и безопасно добраться до улицы, сквозь шум и суету оживленного терминала. Мы обнаружили, что нас ждет старомодный конский омнибус. На ступенях, за пределами французской станции, я вдохнул мягкий, ласковый ночной воздух, с нетерпением наблюдая за достопримечательностями и звуками Парижа. Они сразу же казались мне каким-то неопределенным, в отличие от других стран, которые я видела. Никто, кто был в Париже в мае месяце, никогда не забудут об этом.

Sitting on two banquettes facing each other, and attired in our Polish coats and pillbox caps, we were able to take in the sights at leisure. The stodgy omnibus lumbered down the Rue de la Fayette and then continued along the Boulevard Haussmann while the horses' hoofs clumped hard on the uneven pavement, making the windows rattle. Debouching onto the Place de l'Etoile, straddled by the massive Arch of Triumph, we saw the heart of the city suddenly open like a picture book before our enchanted eyes. Illuminated by garlands of lights strung along both sides of the magnificent Avenue des Champs-Elysees and reaching toward the Place de la Concorde where the fountains were playing, Paris was beautiful.
..
Сидя на двух банкетках, обращенных друг к другу, и одетые в наши польские пальто и дамские кепки, мы были в состоянии добраться до достопримечательностей. Перегруженный омнибус неуклюже прогромыхал по улице де ла Фейет, а затем продолжил движение вдоль бульвара Османн, в то время как копыта лошадей тяжело ступали на неровном тротуаре, заставляющем окна трещать. Дезориентировавшись на площади Этуаль, окруженной массивной Триумфальной аркой, мы увидели, как сердце города внезапно открывается, как книжка с картинками, перед нашими очарованными глазами. Освещенные гирляндами огней, натянутыми по обеим сторонам великолепной авеню Елисейских полей и тянущейся к Площади Согласия, где играли фонтаны, Париж был прекрасен.

In the spring of 1908, the uncrowded traffic moved at a much slower pace than it does today. It did not obliterate the sense of calm spaciousness that was such a notable characteristic of the French capital, for vehicles then consisted mainly of elegantly accoutered phaetons and equipages. Every now and then a silent electric automobile, signaling its approach by delicately ringing a bell, would overtake our steadily plodding omnibus. Progressing at a slow pace, we finally entered the suburb of Neuilly.
..
Весной 1908 года беспорядочный трафик двигался гораздо медленнее, чем сегодня. Это не стирало ощущение спокойного простора, которое было столь примечательной характеристикой французской столицы, потому что транспортные средства тогда состояли в основном из элегантно экипированых фаэтонов и экипажей. Время от времени безмолвный электрический автомобиль, сигнализируя о своем подходе, изящно звеня в колокольчик, обгонял наш неуклюжий, медленный и тяжелый омнибус. Продвигаясь медленными темпами, мы наконец попали в пригород Нейи.

The long passage from east to west across Paris had occupied the better part of an hour. During the last part of it we began to feel drowsy. I glanced over at Tante Miss sitting in one corner with her eyes closed; she seemed to be dozing. We had been very quiet, since her presence was enough to curb our speech. She frowned on any kind of chit-chat and always told us to keep quiet. But as soon as we entered the wide A venue de Neuilly, with its broad center strip of grass and trees, we saw that a spring fair was in progress. Instantly we were wide awake.
..
Больше часа длился долгий проезд с востока на запад по всему Парижу. Во время последней части мы начали чувствовать сонливость. Я взглянула на Тант Мисс, сидевшей в одном углу, закрыв глаза; она, казалось, дремала. Мы были очень спокойны, так как её присутствия было достаточно, чтобы обуздать нашу речь. Она хмурилась от какой-либо болтовни и всегда велела нам молчать. Но, как только мы попали на широкую площадку де Нейи, с её широкой центральной полосой травы и деревьев, мы увидели, что идёт весенняя ярмарка. Мы мгновенно проснулись.

"A carnival! A carnival!" we shouted in unison. In all the years at school we had seen plenty of museums, but not one fair. The sight of this one made us hop up and down on our seats with glee. At home in Hamburg mother had taken me to the Christmas fair. Everything was there just as I remembered it: the milling crowds; the double row of lighted booths filled with toys and gingerbread; the incessant shouts of the hawkers offering their wares; the spinning carrousels, each blaring forth another brassy tune; the pungent smell of steaming sausages. Above it all an acrid odor of magnesium flares floated like a cloud of incense offered to the spirit of King Carnival. We clapped our hands in childish rapture and laughed, wishing we could jump out and join in the fun; but the stern voice of Tante Miss spoiled our innocent enjoyment with, "Come down off those benches immediately and keep quiet!"
..
«Карнавал! Карнавал!» мы кричали в унисон. За все годы в школе мы видели множество музеев, но ни разу ярмарку. Вид этого зрелища заставил нас прыгать вверх и вниз по нашим местам с ликованием. Дома в Гамбурге мать водила меня на рождественскую ярмарку. Всё было там, как я помнила: толкущаяся толпа; двойной ряд освещенных кабин, заполненных игрушками и пряниками; непрекращающиеся крики торговцев, предлагающих свои товары; прядильные карусели, каждая из которых громко трубила свою металлическую мелодию; едкий запах дымящихся колбас. Над этим всем, как облако ладана, плыл ароматный запах магниевых вспышек, предлагаемых духу Короля Карнавала. Мы хлопали в ладоши с детским восторгом и смеялись, желая, чтобы мы выскочили и присоединились к веселью; но суровый голос Танте Мисс испортил наше невинное наслаждение: «Немедленно спуститесь с этих скамей и успокойтесь!»

We obeyed reluctantly. Her attitude toward us was one of perpetual reproof. She never missed a chance of reminding us to behave with more dignity because we were pupils of the Isadora Duncan School-as if that should stop our normal urge for fun and mischief. Disgruntled grumblings and little grimaces behind her back were our ineffectual revenge. We were craning our necks to get another good look at the gay fair despite her reproof, when the lumbering omnibus suddenly veered sharply to the right, jumbling us together.
..
Мы неохотно подчинились. Её отношение к нам было постоянным упреком. Она никогда не упускала случая напоминать нам о том, чтобы вести себя с большим достоинством, потому что мы были учениками школы Айседоры Дункан, как будто это должно остановить наше нормальное стремление к развлечениям и озорствам. Недовольные ворчания и маленькие гримасы за её спиной были нашей неэффективной местью. Мы вытянули шею, чтобы ещё раз взглянуть на весёлую ярмарку, несмотря на её упрек, когда громоздкий омнибус внезапно повернулся вправо, сдвигая нас вместе.

We had turned into a quiet side street of the residential section. By comparison with the broad and lively main thoroughfare, it seemed as deserted as a cemetery. The strident music of the calliopes and hurdy-gurdies grew fainter and fainter until only the monotonous clop, clop of the horses remained. The street was dark, with only a gaslight flickering here and there. After a while the brakes screeched, and the omnibus came to a sudden halt.
..
Мы повернули в тихую боковую улицу жилого квартала. По сравнению с широкой и оживленной главной улицей она казалась пустынной, как кладбище. Резкая музыка каллиоп и харди-гурдий становилась все слабее и слабее, пока не осталось только топот, стук копыт лошадей. Улица была тёмная, и тут и там только мелькали газовые лампы. Через некоторое время тормоза заскрипели, и омнибус внезапно остановился.

"This is where we get out," Tante Miss said wearily. The omnibus did not deposit us in front of a hotel or pension as we had expected, but had stopped in front of a church with a tall, slender steeple. A churchyard on one side and a small house on the other presented an eerie picture. All was silent and dark except for a light burning in the window of the house. We did not know what to make of this. My curiosity got the better of me. I timidly asked Tante Miss where we were, not really expecting an answer because she never told us anything. She surprised me by explaining wearily but patiently, "This is our new home, we are going to remain here for as long as we stay in Paris."
"In this church?"
"No, silly, of course not. In the little house beside it. Just follow me." And she added, while we trouped up to the house together, "This used to be the rectory of the American church, but it isn't any longer. Now, no further questions. Take your suitcases and go inside; supper is waiting."
..
«Вот где мы выходим», устало сказала Танте. Омнибус не высадил нас перед отелем или пансионом, как мы и ожидали, но остановился перед церковью с высоким, стройным шпилем.  
Церковный двор с одной стороны и небольшой домик на другой, представили жуткую картину. Всё было тихо и темно, кроме легкого мерцающего света в окне дома. Мы не знали, что с этим делать. Моё любопытство превзошло меня. Я робко спросила Танте Мисс, где мы были, не ожидая ответа, потому что она никогда нам ничего не говорила. Она удивила меня, устало, но терпеливо объясняя: «Это наш новый дом, мы останемся здесь до тех пор, пока мы останемся в Париже».
«В этой церкви?»
«Нет, глупая, конечно, нет. В маленьком домике рядом с ней, просто следуй за мной». И она добавила, когда мы собрались вместе у дома: «Раньше здесь был дом приходского пастора американской церкви, но сейчас это уже не так. Теперь, никаких дальнейших вопросов. Возьмите чемоданы и заходите, ужин ждёт."

There was something important that she did not explain. None of us had any inkling when we went to bed that night that we would never return to Grunewald. Isadora considered Germany (mainly for personal reasons but also because of the Kaiserin's puritanical views) no longer the proper place for her school. With the closing of the house in Grunewald, she now had just twelve of her most talented pupils left.
..
Было что-то важное, что она не объяснила. Никто из нас не подозревал, когда мы ложились спать той ночью, что мы никогда не вернемся в Грюневальд. Айседора посчитала, что Германия (в основном по личным причинам, но также из-за пуританских взглядов императрицы (Кайсерин)) больше не была подходящим местом для её школы. С закрытием дома в Грюневальде, у неё теперь осталось всего двенадцать её самых талантливых учеников.

We appeared with her for a month or more at the Theatre de la Gaiete Lyrique in Paris that spring. Gordon Craig, who was then living in Paris and came to our performances, wrote in his notebook:
..
Мы появились с ней через месяц или более в театре Лирической гармонии в Париже, уже весной. Гордон Крейг, который тогда жил в Париже и пришёл на наши выступления, написал в своей записной книжке:

It was here that she first used the great blue curtains some twenty or twenty-five feet high, which followed my designs as may be seen in my The Arts of the Theatre, published in 1905 and which I had made in 1901-2-3. She pretends that she used them in 1904 in Berlin where I saw her dance for the first time in December. She did not use them then. She used a few curtains six feet in height.
..
Именно здесь она впервые использовала синие занавеси высотой около двадцати или двадцати пяти футов [6-7,5 метров], что следовало моим проектам, как это видно из моих «Искусств театра», опубликованных в 1905 году и которые я сделал в 1901-2-3. Она делает вид, что использовала их в 1904 году в Берлине, где я впервые увидел её танец в декабре. Тогда она их не использовала. Она использовала несколько занавесок высотой в шесть футов [2 метра].

Performing every night, practicing, and rehearsing, we were kept busy. During the day, out for a stroll and some fresh airalways walking in orderly pairs-we often stopped in the Bois where the acacia trees were in bloom to watch the Parisian children at play. They rolled hoops or tossed diabolos into the air or played cache-cache, hiding from their nurses behind the big trees. We sometimes envied them, for our toys were left in Grunewald and we had nothing to play with. But at night, when the little Parisians slept, we envied them no longer. For then came our turn to play. Dancing on the stage to our hearts' content in harmony with beautiful music played by a fine orchestra under the baton of the great Colonne [The Colonne Orchestra is a French symphony orchestra, founded in 1873 by the violinist and conductor Edouard Colonne] - what could be a more stirring game! We never tired of it and eagerly looked forward to our nightly gambols.
..
Выступая каждую ночь, тренируясь и репетируя, мы были заняты. В течение дня, отправлялись на прогулку и свежие воздушные прогулки, следуя упорядоченными парами, мы часто останавливались в Буа, где распускались деревья акации, чтобы наблюдать за парижскими детьми в игре. Они закатывали обручи или бросали дьяволо в воздух или играли кеш-кеш, прячась от своих гувернанток за большими деревьями. Мы иногда завидовали им, потому что наши игрушки остались в Грюневальде, и нам не с чем было играть. Но ночью, когда маленькие парижане спали, мы больше не завидовали им. Ибо наставала наша очередь играть. Танцы на сцене, для наших сердец в гармонии с прекрасной музыкой, которую играет прекрасный оркестр под управлением великого Колонна - что может быть более волнующей игрой! Мы никогда не уставали от этого и с нетерпением ждали нашего ночного веселья.

Not that our academic studies were neglected. Frau Zschetzsching came from Germany to resume them after a three-month vacation. She also taught us French, a language she pronounced with a strong Germanic accent, which bore no resemblance to the way the natives spoke. We learned to pronounce it better from singing the old folk songs "Sur le pont d'Avignon" and "Le Chevalier de la Marjolaine."
..
Не так, чтобы наши академическое обучение было прекращено. Фрау Зсчетзсчинг приехала из Германии, чтобы возобновить их после трехмесячного перерыва. Она также преподавала нам французский язык, язык, который она произносила с сильным германским акцентом, который не имел никакого сходства с тем, как говорили туземцы. Мы научились произносить это лучше, нежели петь старые народные песни «На Авиньонском мосту» и «Шевалье де ла Марджолейн».

Although we had contributed to our upkeep by giving paid performances ever since our stage debut, the expenses of the school mounted and became more and more difficult to meet. Away on tour, Isadora would be constantly bombarded by telegrams from her sister or mother asking for funds-a thousand marks here, two thousand marks there, until she felt like saying, "To heck with it all!" She always remembered this effort of sustaining the school's expenses as uphill work, like straining forward against the rapids of a river. She had no sooner returned from Russia at the end of June than Charles Frohman proposed an extended engagement in London, together with her pupils. This was all so quickly organized that she had no time to rest from her strenuous tour. It seemed that the Duchess of Manchester, who was a dollar princess, was ready to sponsor the Duncan School in England, and so we all went there to dance at the Duke of York's Theatre, beginning July 6, 1908.
..
Хотя мы внесли свой вклад в наше содержание, давая платные выступления с момента нашего дебюта на сцене, расходы школы были ограничены и стали все труднее и труднее их удовлетворять. Находящаяся в туре Айседора будет постоянно бомбардироваться телеграммами от её сестры или матери с просьбой о финансировании - здесь было тысяча марок, там было две тысячи марок, пока она ей не захотелось сказать: «Черт побери!» Она всегда вспоминала об этих усилиях, связанных с поддержанием расходов школы, как о тяжелой работе, например, напряженного движени вперед против течения реки. Она не успела вернуться из России в конце июня, как Чарльз Фроман предложил расширенное занятие в Лондоне вместе со своими учениками. Это было так быстро организовано, что у неё не было времени отдохнуть от её напряженного тура. Казалось, что герцогиня Манчестерская, которая была долларовой принцессой, была готова спонсировать Школу Дункан в Англии, и поэтому мы все пошли туда, чтобы танцевать в театре Герцога Йоркского, начиная с 6 июля 1908 года.

It rained almost the whole time, and we took melancholy walks into Hyde Park from our nearby lodgings in Half Moon Street, finding no gay children at play but only placid sheep grazing on the common. Frohman had advertised us somewhat sensationally as "Twenty Parisian Dancers." That this statement was misleading and inaccurate on both counts did not bother this seasoned showman one bit. However, he gave us the thrill of our young lives when he presented each of us with a little gold watch. We simply squealed with delight. To be in possession of a real gold watch was the height of our ambition. We were seldom given presents. No longer were our daily outings in Hyde Park melancholy; we positively beamed with pride as we walked about in the rain with our watches pinned to the outside of our coats. After a week of this, alas, our golden watches turned a nasty green.
..
Дождь шел почти все время, и мы выходили на меланхоличные прогулки в Гайд-парке из нашего соседнего жилья на улице Халф Моон, но не находили там веселящихся в игре детей, а только спокойных овец, пасущиеся на общественном пространстве. Фроман несколько сенсационно рекламировал нас как «Двадцать парижских танцоров». То, что это утверждение вводило в заблуждение и неточно по обоим показателям, нисколько не беспокоило этого опытного шоумена. Тем не менее, он дал нам острые ощущения от нашей молодой жизни, когда предоставил каждому из нас маленькие золотые часы. Мы просто взвизгнули от восторга. Быть обладателем настоящих золотых часов - это высота наших амбиций. Нам редко дарили подарки. Больше не было меланхолии в наших ежедневных прогулках в Гайд-Парке; мы с радостью сияли от гордости, когда мы ходили по дождю с нашими часами, приколотыми наружу к нашим пальто. После недели этого, увы, наши золотые часы стали грязно-зелёными.

Ellen Terry, the mother of Gordon Craig, tried to make up for this disappointment by taking us to the zoo; then to see Peter Pan and The Pirates of Penzance. She loved children and we loved her. She was the second celebrated actress we had met. The first one had been Eleonora Duse, who did not take us to a zoo. Instead, reclining on a couch a la Dame aux Camelias, she had placed her long, slender hands on our heads in benediction and murmured, "Que dieu vous garde!"
..
Эллен Терри, мать Гордона Крейга, пыталась восполнить это разочарование, отвезла нас в зоопарк; затем посмотреть Питера Пэна и «Пиратов Пензанса». Она любила детей, и мы любили её. Она была второй знаменитой актрисой, с которой мы познакомились. Первой была Элеонора Дуза, которая не водила нас в зоопарк. Вместо этого, откинувшись на диване "а ля леди с Камелиями", она положила свои длинные тонкие руки на наши головы в благословении и пробормотала: «Да хранит вас Бог!»

The highlight of our month's stay in London turned out to be a command performance for their majesties King Edward VII and Queen Alexandra. The day before this important occasion we lunched with the Duchess of Manchester at her lovely estate on the Thames. For a change we enjoyed a spell of beautiful weather, and the command performance was planned to be given outdoors.
..
Изюминкой нашего месячного пребывания в Лондоне стало групповое выступление для Его Величества Короля Эдуарда VII и Королевы Александры. За день до этого важного события мы обедали с Герцогиней Манчестерской в её прекрасном поместье на Темзе. Для разнообразия мы наслаждались прекрасной погодой, и групповое представление было запланировано на открытом воздухе.

When we went in to luncheon, Isadora sat next to the Duchess and then asked me to sit beside her. This honor, pleasant as it was, made me nervous. Luncheon was served in grand style, with a uniformed footman in the ducal colors standing behind each chair. For a main course we had scrambled eggs and string beans. The latter happened to be my great aversion. I didn't think anyone would notice if I left them untouched, though I had been taught that leaving food constituted a grave social error. Just as the white-gloved footman was about to remove my plate, Isadora-who had been engaged in conversation with the Duchess-glanced my way and said, "Irma, eat your string beans."
..
Когда мы пошли на обед, Айседора села рядом с герцогиней, а затем попросила меня сесть рядом с ней. Эта честь, сколь не приятная, заставляла меня нервничать. Обед был подан в грандиозном стиле, со стоящими за каждым стулом лакеями в униформе в герцогских цветах. Для основного блюда у нас были омлет и фасоль. Последнее оказалось моим большим отвращением. Я не думала, что кто-нибудь заметит, если я оставлю их нетронутыми, хотя меня учили, что отказ из пищи представляет собой серьезную социальную ошибку. Так же, как лакей с белыми перчатками собирался убрать мою тарелку, Айседора, которая разговаривала с герцогиней, заглянула мне в глаза и сказала: «Ирма, съешь свои длинные бобы».

What to do? Both she and the Duchess were giving me their undivided attention. Luckily the situation was saved when the Duchess, taking pity, said, "I know how she feels. I have a little niece who can't stand them either," and motioned to the footman to remove my plate. Then I heard her say to Isadora, "Their majesties are definitely coming tomorrow night, so why don't we have our coffee in the drawing room and talk about the arrangements, while the children go outside to play? It's such a lovely day."
..
Что делать? И она, и герцогиня уделяли мне пристальное внимание. К счастью, ситуация была спасена, когда герцогиня, сжалившись, сказала: «Я знаю, как она себя чувствует. У меня есть маленькая племянница, которая тоже такую еду не выдерживает», и жестом указала лакею снять мою тарелку. Затем я услышала, как она сказала Айседоре: «Их величества обязательно придут завтра вечером, так почему бы нам не выпить кофе в гостиной и не поговорить об аранжировках, пока дети пусть идут на улицу, чтобы поиграть? Это такой прекрасный день."

We breathed a sigh of relief. Amid heavy tapestries and embossed silver, the ducal luncheon had been a bit too formal and skimpy. Once out in the sunshine, the velvety lawns and the carefully tended flowerbeds restored our normal spirits. We roamed unattended through the park. At one point we came upon a charming sunken garden surrounded by a high wall, which-we noticed with delight-was covered with luscious peaches growing in espalier fashion. They hung there, well spaced, in glowing colors, like nature's miniature masterpieces, ripe for the picking. In the twinkling of an eye, two of the older girls had jumped into the garden whence they threw the golden fruit, flushed with pink, up to us. The first peaches we had ever eaten (they are considered a great luxury in Europe and are very scarce in the northern countries), they tasted as delicious and sweet as stolen fruit is supposed to.
..
Мы вздохнули с облегчением. Среди тяжелых гобеленов и тисненного серебра, герцогский обед был слишком формальным и скудным. Выйдя на солнце, бархатные газоны и тщательно ухаженные клумбы, мы восстановили наш нормальный дух. Мы бродили без присмотра через парк. В какой-то момент мы натолкнулись на очаровательный затонувший сад, окруженный высокой стеной, которая, как мы заметили с восторгом, была покрыта сочными персиками, растущими в эспальерном стиле (на шпалерах). Они висели там, хорошо разнесённые, в пылающих красках, как миниатюрные шедевры природы, созревшие для сбора. В мгновение ока две старшие девочки прыгнули в сад, откуда они бросили нам покрасневший до розового золотой плод. Первые персики, которые мы когда-либо ели (они считаются большой роскошью в Европе и очень скудны в северных странах), они вкушались как восхитительные и сладкие, и как предполагалось как украденные фрукты.

But suddenly we heard someone call from a distance, "Children! Children! Where are you?"
Hastily we wiped the telltale juice from our hands and lips, and walked sedately back, putting on an innocent air. We kept our fingers crossed that Isadora would not discover our misdeed.
..
Но вдруг мы услышали, как кто-то звал издалека: «Дети! Дети! Где вы?»
Мы поспешно вытерли выдающий нас сок с наших рук и губ и осторожно прошли назад, напуская на себя невинный воздух. Мы скрестили пальцы, чтобы Айседора не обнаружила нашего проступка.

After the dance the next day, their majesties graciously shook hands with us, and the King wanted to know what everybody else in that overdressed era was always asking: "Are you not cold with so little on?" Bored with the same old question, we simply shook our heads and smiled. Queen Alexandra, elegantly gowned in the Victorian style with trailing skirt, feathered hat, and long feathered boa, enjoyed our dancing so much that she attended several of our matinees when we children presented our own program. She particularly liked the old German folk songs we sang and danced, such as "Haenslein sass im Schornstein und fiickte seine Schuh," in which I had the solo part, or the one where little Isabelle with the bushy hair was so amusing, which was called, "Hexlein, willst du tanzen." They probably recalled to the Queen her own childhood in Denmark.
..
После танца на следующий день их величества любезно обменялись рукопожатием с нами, а король хотел узнать, что и все остальные в эту эпоху с избытком всегда спрашивали: «Разве, если так мало одето, вам не холодно?» Утомленные одним и тем же старым вопросом, мы просто покачали головами и улыбнулись. Королева Александра, элегантно одетая в викторианском стиле с задней юбкой, пернатой шляпой и длинным пернатым боа, наслаждалась танцами так сильно, что она посещала несколько наших утренников, когда мы, дети, представили нашу собственную программу. Ей особенно нравились старые немецкие народные песни, которые мы пели и танцевали, такие как «Хенслейн сел в дымоход и почувствовал свои туфли», в котором у меня была сольная партия, или та, где маленькая Изабель с густыми волосами была настолько забавной, что было как «Хеклейн, вождь Танцев». Вероятно, они напомнили королеве её детство в Дании.

I must mention here that despite the frequent paid performances we children gave, none of us ever received any weekly allowance or pocket money. We got not even a penny's worth to buy an occasional lollipop or a ribbon for our hair. Naturally, with our strict upbringing, we dared not ask for any. Even small sums sent from home by our parents were frowned upon. Thoughts of filthy lucre had no place in our spiritual education dedicated to the true dance. So one can imagine the thrill I experienced when one day, in a restaurant in Piccadilly, I found a golden sovereign lying on the stair carpet. My exclamations of glee drew the governess' attention, and she grabbed it away from me. Like all children I believed in the rule "finders, keepers," but she said with a righteous air, "This must be returned to the management, immediately." Then the old hypocrite put it in her black leather bag and kept it. She happened to leave us that season for good. We children were so overjoyed to be rid of our dragon that I did not begrudge her my lucky find. To be rid of her was well worth the loss of a gold sovereign.
..
Я должна упомянуть здесь, что, несмотря на частые оплачиваемые выступления, которые мы дети давали, ни один из нас не получал никаких еженедельных пособий или карманных денег. У нас даже не было ни копейки, чтобы купить случайный леденец или ленту для наших волос. Естественно, с нашим строгим воспитанием мы не осмеливались просить об этом. Даже на небольшие суммы, отправленные из дома нашими родителями, смотрели неодобрительно. Мысли о грязной материальной выгоде не имели места в нашем духовном образовании, посвященном истинному танцу. Таким образом, можно представить себе острые ощущения, которые я испытала, когда однажды, в ресторане на Пикадилли, я нашла золотой соверен, лежащий на лестничном ковре. Мои возгласы радости привлекли внимание гувернантки, и она схватила его у меня. Как и все дети, я верила в правило «кто нашел, то владеет», но она сказала с праведным видом: «Это должно быть немедленно возвращено администрации». Затем старая лицемерка положила его в свою черную кожаную сумку и сохранила. Она тем не менее оставила нас в этот сезон навсегда. Мы, дети, очень обрадовались тому, чтобы избавиться от нашего дракона, так что я не пожалела ей своей счастливой находки. Чтобы избавиться от неё, то стоило потери золота.

[] Irma and Isadora, Neuilly, 1908.
[] Gordon Craig and Isadora, Berlin, 1904.

[] Pillbox hats and Polish coats, Chateau Villegenis, October 1908. Irma on running board, center; Preston Sturges behind shoulder of girl at wheel.

The noted English novelist John Galsworthy saw us that June and wrote an article about the Duncan dancers:
DELIGHT
I was taken by a friend one afternoon to a theatre. When the curtain was raised, the stage was perfectly empty save for tall grey curtains which enclosed it on all sides, and presently through the thick folds of those curtains children came dancing in, singly, or in pairs, till a whole troop of ten or twelve were assembled. They were all girls; none, I think, more than fourteen years old, one or two certainly not more than eight. They wore but little clothing, their legs, feet and arms being quite bare. Their hair, too, was unbound; and their faces, grave and smiling, were so utterly dear and joyful, that in looking on them one felt transported to some Garden of Hesperides, where self was not, and the spirit floated in pure ether. Some of these children were fair and rounded, others dark and elf-like; but one and all looked entirely happy, and quite unself-conscious, giving no impression of artifice, though they evidently had the highest and most careful training. Each flight and whirling movement seemed conceived there and then out of the joy of being-dancing had surely never been a labour to them, either in rehearsal or performance.
..
Известный английский писатель Джон Голсуорси увидел нас в июне и написал статью о танцорах Дункан:
ВОСТОРГ
Однажды вечером друг отвез меня в театр. Когда занавес был поднят, сцена была совершенно пустой, за исключением высоких серых занавесок, которые окружали её со всех сторон, и тогда через толстые складки этих занавесок дети выходили в танце, поодиночке или парами, до тех пор, пока не была собрана целая группа из десяти или двенадцати человек. Все они были девочками; я думаю, никто из них более четырнадцати лет, одна или две, конечно, не более восьми. Они носили немного одежды, ноги, стопы и руки были совершенно голыми. Их волосы тоже были несвязаны; и их лица, важные и улыбающиеся, были настолько милы и радостны, что, глядя на них, каждый чувствовал, что его перевезли в какой-то Сад Гесперид, где себя не было, и дух плыл в чистом эфире. Некоторые из этих детей были белокурыми и округлыми, другие темноволосыми и эльфийскими; но все выглядели полностью счастливыми и совершенно самосознательными, не давая никакого впечатления от искусности, хотя они, очевидно, имели самую высокую и тщательную подготовку. Кажется, что каждое полетное и кружащее движение было задуманным, а затем из-за радости танца никогда не составляло для них труда, будь то на репетиции или в исполнении.

There was no tiptoeing and posturing, no hopeless muscular achievement; all was rhythm, music, light, air, and above all things, happiness. Smiles and love had gone to the fashioning of their performance; and smiles and love shone from every one of their faces and from the clever white turnings of their limbs.
..
Не было хождения на цыпочках и позирования, не было безнадежных мускульных достижений; всё это был ритм, музыка, свет, воздух и, прежде всего, счастье. Улыбки и любовь пришли к окончанию их исполнения; и улыбки и любовь сияли от каждого их лица и от искусных прозрачных поворотов их частей тела.

Amongst them-though all were delightful-there were two who especially riveted my attention. The first of these two was the tallest of all the children, a dark thin girl, in whose every expression and movement there was a kind of grave, fiery love.
..
Среди них - хотя все были восхитительны - были две, которые особенно приковывали моё внимание. Первая из этих двух была самая высокой из всех детей, тёмной тонкой девочкой, в каждом выражении и движении которой была какая-то серьезная, пламенная любовь.

During one of the many dances, it fell to her to be the pursuer of a fair child, whose movements had a very strange soft charm; and this chase, which was like the hovering of a dragon-fly round some water-lily, or the wooing of a moonbeam by the June night, had in it a most magical sweet passion. That dark, tender huntress, so full of fire and yearning, had the queerest power of symbolising all longing, and moving one's heart. In her, pursuing her white love with such wistful fervour, and ever arrested at the very moment of conquest, one seemed to see the great secret force that hunts through the world, on and on, tragically unresting, immortally sweet.
..
Во время одного из многих танцев, ей выпало быть преследователем белокурого ребёнка, чьи движения имели очень странное мягкое обаяние; и эта погоня, которая была похожа на зависание драконьей мухи вокруг водяной лилии или движение лунного луча в июньской ночи, и имело в том самую волшебную сладкую страсть. Эта  темноволосая, нежная охотница, такая полная огня и тоски, обладала самой странной силой, символизирующая всю тоску, и двигающая собой сердце. В ней, преследуя свою белокурую любовь с таким задумчивым рвением и всегда задеживаемая в самый момент завоевания, казалось, видна великая тайная сила, которая охотится по всему миру, снова и снова, трагически беспощадная, бессмертная.

The other child who particularly enchanted me was the smallest but one, a brown-haired fairy crowned with a half-moon of white flowers, who wore a scanty little rose-petal-coloured shift that floated about her in the most delightful fashion. She danced as never child danced. Every inch of her small head and body was full of the sacred fire of motion; and in her little pas seul she seemed to be the very spirit of movement. One felt that Joy had flown down, and was inhabiting there; one heard the rippling of Joy's laughter. And, indeed, through all the theatre had risen a rustling and whispering; and sudden bursts of laughing rapture.
..
Другой ребенок, который меня особенно очаровывал, была самой маленькой, но одной - коричневоволосая фея, увенчанная полумесяцем белых цветов, на которой был маленький милый розовый лепесток, который плавал вокруг неё самым восхитительным образом. Она танцевала, как никогда не танцевал ребёнок. Каждый дюйм её маленькой головы и тела был полон священного огня движения; и в её маленьком "не только" она, казалось, была самым духом движения. Она чувствовала, что Радость полетела вниз в зал и обитала там; она слышал рябь смеха Радости. И действительно, через весь театр поднялся шелест и шепот; и внезапные вспышки смеющегося восторга.

I looked at my friend; he was trying stealthily to remove something from his eyes with a finger. And to myself the stage seemed very misty, and all things in the world lovable; as though that dancing fairy had touched them with tender fire, and made them golden.
..
Я посмотрел на своего друга; он пытался украдкой убрать что-то с глаз пальцем. И для меня сцена казалась очень туманной, и всё в мире привлекательным; как будто эта танцевальная фея коснулась их нежным огнем и сделала их золотыми.

God knows where she got that power of bringing joy to our dry hearts: God knows how long she will keep it! But that little European Tour flying Love had in her the quality that lies in deep colour, in music, in the wind, and the sun, and in certain great works of art-the power to set the heart free from every barrier, and flood it with delight.
..
Бог знает, где она получила эту силу, чтобы принести радость нашим сухим сердцам: Бог знает, как долго она это сохранит! Но в этом маленьком европейском путешествии летящая  Любовь имела в ней качество, которое находится в глубоком цвете, в музыке, на ветру, на солнце и в некоторых великих произведениях искусства - в силе освободить сердце от всякого барьера и наводнить его восторгом.

John Galsworthy remembered our dancing years later. Lecturing at Princeton University, he spoke of losing oneself in the contemplation of beauty. He said, "How lost was I when I first looked on the Grand Canyon of Arizona; when I first saw Isadora Duncan's child dancers . . . or the Egyptian desert under the moon."
..
Джон Голсуорти вспомнил наши танцевальные годы спустя. На лекция в Принстонском университете, он говорил о том, как потерять себя в созерцании красоты. Он сказал: «Как я потерялся, когда впервые увидел Гранд-Каньон в Аризоне, когда я впервые увидел танцующих детей Айседоры Дункан ... или египетскую пустыню под луной».

This tribute by the English writer fittingly closes a chapter in the lives of Isadora's little pupils from the Grunewald school. The innocent years of childhood were rapidly drawing to an end. This long voyage to foreign lands had broadened my outlook and perceptions and had made me more aware of the outside world. With it, too, had vanished many of my childhood illusions.
..
Эта дань английского писателя прекрасно закрывает главу в жизни маленьких учеников Айседоры из школы Грюневальда. Невинные годы детства стремительно заканчивались. Это долгое путешествие в чужие земли расширило моё мировоззрение и восприятие и сделало меня более осведомленным о внешнем мире. С этим тоже исчезли многие из моих детских иллюзий.

[108], p.86-100 * DUNCAN DANCER * Sojourn at Chateau Villegenis *

-=5=-

Sojourn at Chateau Villegenis
Пребывание в замке Вильлегенис

EvERY life has its ups and its downs, its prosperous periods and its meagre ones. The same was true of Isadora's school. Ever since she founded her philanthropical institution, she had tried to keep it going despite financial difficulties. This meant an endless succession of dance tours with no time out to put down roots for the establishment of her private life. Once more, no sooner had the London season ended than she was off again. This time her destination was America. And once more she entrusted the school to the management of Elizabeth. She had no other alternative and no reason for not trusting her sister.
..
У каждой жизни есть свои взлёты и падения, её преуспевающие периоды и её скудные. То же самое касается школы Айседоры. С тех пор, как она основала своё филантропическое учреждение, она пыталась сохранить его, несмотря на финансовые трудности. Это означало бесконечную последовательность танцевальных туров без конца, чтобы заложить основы для создания её личной жизни. Ещё раз, как только закончился лондонский сезон, она снова уехала. На этот раз её целью была Америка. И ещё раз она доверила руководство школой Элизабет. У неё не было другой альтернативы и не было причин не доверять сестре.

It had not been easy for Isadora to decide on this trip, putting the whole expanse of an ocean between herself and her loved ones for who knew how long. She said, "It cost me many pangs to part from my little baby Deirdre, who was now almost a year old, and from that other child-my School."
..
Айседоре было непросто принять решение об этой поездке, оставив всё пространство океана между собой и её близкими, кого она знала, так долго. Она сказала: «Мне стоило много мук, чтобы расстаться с моим маленьким ребенком Дейрдре, которой был почти год, и от другого ребёнка - моей школы».

Although the number of her original pupils had dwindled to a mere dozen, she continued to pretend they still numbered twenty. Constantly on the lookout for people who might be persuaded to become patrons of her school, she was delighted upon her arrival in America when she met Mrs. W. E. Corey, a wealthy American lady who took an interest in furthering the arts. Before her marriage to a steel magnate, the former Mabel Gilman had been on the stage in musical comedy. An article appearing in a New York newspaper on September 20, 1908, said in part:
..
Хотя число её первоначальных учеников сократилось до дюжины, она продолжала притворяться, что их всё ещё двадцать. Постоянно наблюдая за людьми, которых можно было убедить стать покровителями её школы, она была в восторге от её прибытия в Америку, когда она встретила миссис У. Э. Кори, богатую американскую леди, которая заинтересовалась продвижением искусств. Перед тем, как жениться на стальном магнате, бывшая Мейбл Гилман была на сцене в музыкальной комедии. Статья, появившаяся в нью-йоркской газете 20 сентября 1908 года, сказала, частично:

It is owing to Mrs. W. E. Corey's desire to devote some of her present fortune to encouraging artists who need it that the twenty little members of Isadora Duncan's school for dancing are just now enjoying the delights of residence in a chateau, about forty miles from Paris.
..
Именно благодаря желанию г-жи У. Э. Кори посвятить часть своего нынешнего состояния поощрению артистов, которые в этом нуждаются, когда двадцать маленьких членов школы танцев Айсадоры Дункан только сейчас наслаждаются прелестями проживания в замке, примерно в сорока милях от Парижа.

Mrs. Corey, who wants to help not only young dramatists but artists of all kinds as well, heard from Miss Duncan of her plans and the struggle that it was for her to maintain the school by her dancing. Even in France to clothe, feed and educate twenty children is not a slight financial undertaking, especially when they are reared carefully ....
..
Миссис Кори, которая хочет помочь не только молодым драматургам, но и артистам всех видов, слышала от мисс Дункан её планы, и о борьбе, в которой она должна была поддерживать школу своими танцами. Даже во Франции, чтобы одевать, кормить и воспитывать 20 детей, это немаленькое финансовое предприятие, особенно когда они тщательно воспитываются ....

"To think that you should be paying to house your school in Paris," said Mrs. Corey when she heard of the work that the children are doing, "when I have a chateau standing empty which they might as well occupy! There is a farm there, too, with all that they could want to eat, and there are servants with nothing to do but wait on them."
..
«Думаю о том, что вы должны оплачивать за свою школу в Париже,» - сказала миссис Кори, когда она услышала о работе, которую делают дети, - «когда у меня есть замок, стоящий пустой, который они могли бы занять! Там тоже есть всё, что они могли бы поесть, и есть слуги, которым нечего делать, кроме как ждать их».

Unfortunately, our unknown but very generous American hostess was not there to extend a welcome when we arrived late in September at her beautiful chateau. Instead we were met by her Irish mother, Mrs. Gilman, a short, square-shaped woman in her fifties, who displayed none of her daughter's generous traits. With Tante Miss and our French governess we had come on foot from the small station at Massy-Palaiseau two miles away, when we saw her standing by the front door. Her daughter's sudden affiuence through a rich alliance did not change Mrs. Gilman's manner or outlook from the skimpy days when Mabel had worked in the chorus line to earn a living. Dressed in a gray suit and wearing shiny black low-heeled shoes, she stood with feet apart and firmly planted in the graveled driveway. Like a watchdog, she was grimly determined to bar all comers from entering the house. Without offering a greeting she exclaimed, "Well, bless my soul! If they aren't here, the whole lot of them!" Pointing at some buildings across the drive-way enclosing a large courtyard where the stables were, she said to Elizabeth, "Their quarters are over there. I'm afraid your kids will only scuff up the parquet floors and scratch our nice furniture if I let them in here." She jerked a thumb behind her at the chateau. "Those rooms over there are plenty good enough for them. Come on and let me show you."
..
К сожалению, нашей неизвестной, но очень щедрой американской хозяйки не было, чтобы приветствовать нас, когда мы приехали в конце сентября в её красивый замок. Вместо этого нас встретила её ирландская мать, миссис Гилман, невысокая, квадратная женщина в возрасте пятидесяти лет, которая не проявляла щедрых черт её дочери. С Танте Мисс и нашей французской гувернанткой мы прошли пешком от маленькой станции в Масси-Палезо отстоящей в двух милях, когда увидели, что она стоит у входной двери. Внезапная связь её дочери через богатый брачный союз не изменила манеры или взгляды миссис Гилман из тех скудных дней, когда Мейбл работала в хоре, чтобы заработать на жизнь. Одетая в серый костюм и обутая в блестящие черные туфли на каблуках, она стояла с ногами в сторону и крепко упиралась в гравийную подъездную дорогу. Как сторожевая собака, она была мрачно настроена запретить всем желающим войти в дом. Не предлагая приветствия, она воскликнула: «Хорошо, благослови мою душу! Они не будут здесь, их слишком много!» Указывая на некоторые здания по дороге, окружающие большой двор, где были конюшни, она сказала Елизавете: «Их апартаменты там. Я боюсь, что ваши дети будут только стирать паркетные полы и поцарапают нашу красивую мебель, если я пущу их сюда». Она указала большой палец позади неё на замок. «Те комнаты там достаточно хороши для них. Следуйте, позвольте мне показать их вам».

With that remark, not very flattering to our general up-bringing (especially since the Grunewald school prided itself on an immaculate cleanliness and neatness), she stepped out energetically and conducted us to an apartment near the stables, probably originally occupied by the grooms. To my amazement I saw that, except for a large table and some chairs occupying the entire space in the small dining room, the rest of the rooms were completely devoid of furniture. There was not even a single chair. Furthermore, we children were obliged to sleep-not, as Isadora and her generous art patron in far-off America imagined, in the comfortable beds of the chateau-but on simple pallets spread on the hard floor. These primitive living quarters provided neither electricity nor sanitary facilities of any sort. Moreover, we later discovered, the whole place was infested with mice. At night, after blowing out the solitary candle serving as light, we could hear them hungrily gnawing at the woodwork.
..
С этим замечанием, не очень лестным для нашего общего воспитания (тем более, что школа Грюневальда гордилась безупречной чистотой и аккуратностью), она энергично вышла и провела нас в квартиру возле конюшен, вероятно, изначально занимавшихся конюхами. К моему удивлению, я увидела, что, за исключением большого стола и некоторых стульев, занимающих всё пространство в маленькой столовой, остальные комнаты были полностью лишены мебели. Не было ни одного стула. Кроме того, мы, дети, были обязаны спать - не так, как Айседора и её щедрый арт-покровитель в далекой Америке представляли себе, на удобных кроватях замка, - но на простых поддонах, разбросанных на твёрдом полу. Эти примитивные жилые помещения не обеспечивали ни электричества, ни санитарных сооружений. Более того, мы позже обнаружили, что всё место было заражено мышами. Ночью, задувая одиночную свечу, служившую светом, мы слышали, как они жадно грызли дерево.

Quite patently Mrs. Gilman had seen to it that her daughter Mabel's little guests would not enjoy "the delights of residence in a chateau." Nor, if she had any say about it, would they have "servants with nothing to do but wait on them." Her daughter's decision to place the chateau and everything in it at the disposal of Isadora's dance school obviously met with her complete disapproval. It must have been a real disappointment to her when Elizabeth left us there.
..
Совершенно очевидно, что миссис Гилман заметила, что маленьким гостям её дочери Мейбл не понравиились «прелести проживания в замке». Кроме того, когда она об этом говорила, у них были «слуги, которые ничего не могли делать, кроме как ждать их». Решение её дочери определить замок и всё в нём под школу танцев Айседоры явно встретило её полное неодобрение. Должно быть, это было настоящим разочарованием для неё, когда Элизабет оставила нас там.

Tante Miss made no visible protest nor, for that matter, did she inform Isadora of the true conditions concerning our reception and accommodation at Mrs. Corey's chateau. She told us, "I am going to leave you here with Mademoiselle and a woman to do the cooking. I want you to be good children and obey Mademoiselle because I will be able to come out and see what you are doing only once in a while. I am staying in Paris at Isadora's apartment to take care of Deirdre."
..
Танте Мисс не проявляла никаких видимых протестов, и, в этом отношении, она сообщила Айседоре об истинных условиях, касающихся нашего приема и проживания в замке миссис Кори. Она сказала нам: «Я собираюсь оставить вас здесь с мадмуазель и женщиной, чтобы приготовить кулинарию. Я хочу, чтобы вы были хорошими детьми и повиновались мадмуазель, потому что я смогу прийти и посмотреть, что вы делаете, только один раз, в то время как я останавлюсь в Париже в квартире Айседоры, чтобы позаботиться о Дейдре.

Chateau Villegenis, where Elizabeth apparently was satisfied to leave us, was situated in the lovely Bievre valley, a few kilometers south of Paris and not far from Versailles to the west. It had once belonged to Napoleon's brother Jerome Bonaparte, the sometime King of Westphalia, who died there in 1860. To the north it was dominated by the imposing mass of the wood of Verrieres, a heavy stand of pine, oak, beech, and chestnut trees; and a river ran through the extensive property.
..
Шато Вильлегенис, где, по-видимому, Элизабет оставалось довольствоваться тем, что она оставила нас, находился в прекрасной долине Бьевр, в нескольких километрах к югу от Парижа и недалеко от Версаля на западе. Оно когда-то принадлежало брату Наполеона Джерому Бонапарту, когда-то королю Вестфалии, который умер там в 1860 году. На севере преобладала внушительная масса леса Верье, мощнные заросли из сосны, дуба, бука и деревьев каштана; а через обширную собственность шла река.

The chateau itself stood in the center of a wooded park, reached by a half-mile driveway from the main gate in the surrounding wall. The white house, with two wings in typical French style, mirrored its facade in a small lake, with a parterre of flowers extending to each side. The estate contained tennis courts, orchards, hot houses, a little ivy-covered chapel, and even a medieval donjon hidden deep in the woods. The house was beautifully appointed, with all the conveniences and servants galore; but Mrs. Gilman, together with a little girl called Francoise (a distant relative by marriage), lived there in solitary splendor. We were not invited to set foot in it, not even to take an occasional hot bath. For our daily ablutions we used a large tin pan and cold water drawn from the pump in the courtyard. The French governess pleaded in our behalf for the use of a bathroom, but to no effect. "I don't know why I should let you kids run all over my house," was Mrs. Gilman's only answer.
..
Сам замок стоял в центре лесистого парка, к которому вела дорога в пол мили от главных ворот в близлежащий стене. Белый дом, с двумя крыльями в типичном французском стиле, отражал фасад в небольшом озере, с партером из цветов, распространяющихся с каждой стороны. Усадьба содержала теннисные корты, сады, теплицы, небольшую крытую часовню с плющом и даже средневековый донжон (главная башня), скрытую глубоко в лесу. Дом был прекрасно организован, со всеми удобствами и слугами в изобилии; но миссис Гилман вместе с маленькой девочкой по имени Франсуаза (далекая родственница по браку) жили там в одиночестве. Нам не было предложено ступить в него, и даже не предложено принимать горячую ванну. Для ежедневных омовений мы использовали большую оловянную кастрюлю и холодную воду, извлекаемую насосом во дворе. Французская гувернантка умоляла от нашего имени использовать ванную комнату, но это не имело никакого эффекта. «Я не знаю, почему я должна позволять вам, чтобы дети бегали по всему дому», - ответила только миссис Гилман.

And so, in the midst of these beautiful surroundings we children were destined to live in squalor, which made our stay at the chateau completely miserable. At first, in balmy October when we could spend all our time outdoors, it wasn't so bad. But we knew that October could not last forever.
..
Итак, посреди этих прекрасных окрестностей мы, дети, были обречены жить в убожестве, что сделало наше пребывание в замке совершенно несчастным. Сначала, в мягкий октябрь, когда мы могли проводить всё время на открытом воздухе, это было не так уж плохо. Но мы знали, что октябрь не может длиться вечно.

At one point we even had hopes of leaving. Late one night we were told to pack our things quickly, and we were whisked off to Paris-only to be returned the next day. As usual, no one told us where we were going. But when I peevishly remarked at being kept in the dark that "we might be on our way to America; even then no one would tell us so," the response was that I had guessed correctly.
..
В какой-то момент у нас даже были надежды уйти оттуда. Поздно ночью нам сказали быстро упаковать вещи, и нас отвезли в Париж, только чтобы вернуть на следующий день. Как обычно, никто не сказал нам, куда мы едем. Но когда я с ужасом заметила, что меня держат в темноте, что «мы можем отправиться в Америку, даже тогда никто не сказал бы нам об этом», ответ был такой, что я догадалась правильно.

It seemed that Isadora's American tour had had an inauspicious beginning. To help drum up more interest, Mr. Frohman - remembering how our dancing had captivated even the sophisticated London audiences-may have had the idea of sending for us, and Isadora may have countermanded it because of the extra expense involved. In any case, we returned, greatly disappointed, to the chateau.
..
Казалось, что у американского тура Айседоры было неприятное начало. Чтобы помочь привлечь больше интереса, г-н Фроман, помня о том, как наши танцы захватили даже утонченную лондонскую аудиторию, возможно, имел идею отправить нас, но Айседора, возможно, возможно, отказалась от этого из-за дополнительных расходов. В любом случае, мы вернулись, очень разочарованые, в замок.

That one night and day in Paris, we stayed at the tiny three-room apartment of Mrs. Mary Sturges (later Mrs. Desti), at 10 Rue Octave Feullet. She was an old friend of Isadora, an American divorcee and expatriate who made her home in France. A few days later she motored out to see us, bringing her little son Preston and a photographer. "I want to send Isadora a picture of you children," she said, "so that she can see how well you look and how happy you are here."
..
Этой ночью и день в Париже мы остановились на 10-й улице Октав Фейле, в крошечной трехкомнатной квартире миссис Мэри Стерджес (позже миссис Дести). Она была старым другом Айседоры, после американского развода и отказа от гражданства, которая привела её к себе домой во Францию. Через несколько дней она пришла навестить нас, и привезла своего маленького сына Престона и фотографа. «Я хочу послать Айседоре фотографию её детей, - сказала она, - чтобы она могла видеть, как хорошо вы выглядите и насколько вы счастливы здесь».

A gay, rather frivolous woman, who liked to laugh at everything and was constitutionally unable to take anything seriously, she conceived the idea of posing us festooned all over her automobile. We put on our Polish coats and climbed aboard her 1908 model limousine, which had more polished brass trim than room to sit in. Preston (who later became the well-known play-wright and movie director), climbed in too and had his picture taken with us. It must have reassured our absent guardian that all was indeed well with her pupils at Mrs. Corey's marvelous French chateau, where we were enjoying a delightful residence and being tended by the servants who had nothing to do but wait on us.
..
Весёлая, довольно легкомысленная женщина, которая любила смеяться над всем и не могла серьезно воспринимать что-либо серьезно, она задумала мысль о том, чтобы изобразить нас всех на её автомобиле. Мы надели наши польские пальто и поднялись на её лимузин 1908 года, у которого была более полированная латунная отделка, чем место для сидения. Престон (который позже стал известным драматургом и режиссёром) тоже забрался, его фотография была сделана с нами. Должно быть, она успокоила нашего отсутствующего опекуна, что всё было действительно хорошо с её ученицами в чудесном французском замке миссис Кори, где мы наслаждались восхитительной резиденцией и уходом со слугами, которым нечего было делать, кроме как ждать нас.

Mrs. Sturges only made matters worse by telling us in her gay, chatty manner, that she was taking Elizabeth and Mr. Merz, our music director, trip. "We are making a tour of the Rhineland," she informed us -in her easygoing way. When we pressed her for further details, she chatted on, "Well, I'm not supposed to tell you, so don't tell anyone I told you, but it seems that the Grand Duke of Hesse" - she stopped and wagged a finger at us in mock-seriousness. "Remember now, this is a secret! Well, the Grand Duke has offered Elizabeth a piece of property near Darmstadt for the building of a school of her own."
..
Миссис Стурджес только ухудшала ситуацию, рассказывая нам в её веселой, болтливой манере, что она принимает Элизабет и мистера Мерца, нашего музыкального директора, в поездку. «Мы совершаем экскурсию по Рейнской области», - сообщила она нам в своем спокойном виде. Когда мы надавили на неё для дальнейших подробностей, она побеседовала: «Ну, я не должна вам говорить, поэтому не говорите никому, что я вам говорила, но, кажется, великий герцог Гессенский», она остановилась и помахала пальцем на нас в манере серьезности. «Помните, теперь это секрет! Ну, великий князь предложил Элизабет часть имущества недалеко от Дармштадта для строительства собственной школы».

When she saw that this piece of news left us gaping with utter astonishment, she hastily added, "Remember, not a word!" She waved gaily and grinned one last big grin as she got into her chauffeur-driven limousine, calling out, "Au revoir! See you again when I return!" The chauffeur tooted his brass horn, and we scattered like chickens. Then wheels crunched on the gravel and she was gone, leaving us shaken children trying to grasp fully this formidable piece of news.
..
Когда она увидела, что эта новость оставила нас в полном изумлении, она поспешно добавила: «Помните, ни слова!» Она весело помахала и, усмехнувшись, когда она вошла в свой лимузин с водителем, крикнула: «До свидания! Увидимся снова, когда я вернусь!» Шофер дал гудок в свой латунный рог, и мы рассеялись, как цыплята. Затем колеса захрустели на гравии, и она уехала, оставив нас, ошеломленных детей, которые пытались в полноте понять эту грозную новость.

Our first reaction was to wonder, "Does Isadora know of this?" and, "What will happen to us?" As usual, there was no one to enlighten us, and our future seemed as uncertain as our present. Abandoned here in France by our second guardian, who had been entrusted by Isadora to take good care of us, we couldn't help feeling that we were a group of lost waifs.
..
Наша первая реакция заключалась в удивлении: «Знает ли Айседора об этом?» и «Что будет с нами?» Как обычно, нас некому было просвещать, и наше будущее казалось таким же неопределенным, как и наше настоящее. Брошенные здесь во Франции нашим вторым опекуном, которому Айседора поручила заботиться о нас, мы не могли не почувствовать, что мы были группой потерянных беспризорников.

To cap it all, Mademoiselle packed up her things one day and left. Whether it was the bad food, or not getting paid, or that we were too much to cope with, we never knew. From that moment, left without any sort of supervision, we entered upon a state of total neglect.
..
Чтобы прекратить всё это, мадмуазель однажды собрала свои вещи и ушла. Было ли это плохой питание или не полученная плата, или что нас было слишком много, чтобы справляться с нами, мы никогда не знали. С этого момента, оставаясь без какого-либо наблюдения, мы вступили в состояние полной запущенности.

The winter that year in France proved to be exceptionally severe. It was so cold that the pump froze and the older girls needed to hack the ice away to get water for our cold baths. By then our open sandals had worn thin and had such big holes in them that we were practically walking barefoot in the snow. Our clothing, too, was threadbare and provided little warmth. Fortunately, some coal fires in an open grate provided a little heat in the tiny rooms, otherwise we would surely have frozen to death. During the bad weather, confined indoors, we sat on the floor (there being no chairs) huddled close beside the hearth, and whiled the day away till bedtime. We had no books or games to keep us occupied. Apparently no one cared what happened to us. The cuisiniere, a mute old peasant woman, concerned herself exclusively with cooking what meagre food there was. The provisions dwindled rapidly. Our daily fare during the winter months consisted entirely of either pumpkin soup or a dish of plain boiled potatoes. Forks not being available, even though we were guests of a millionairess, we ate with spoons, the only eating utensils provided by Mrs. Gilman.
..
Зима в этом году во Франции оказалась исключительно серьезной. Было так холодно, что насос застыл, и старшие девочки вынуждены были взломывать лёд, чтобы получить воду для наших холодных ванн. К тому времени наши открытые сандалии износились и имели в них такие большие отверстия, что мы практически шли босиком по снегу. Наша одежда тоже была потрепанной и приносила мало тепла. К счастью, некоторые угольные огни в открытой решетке немного грелись в крошечных комнатах, иначе мы наверняка замерзли до смерти. Во время плохой погоды, заключенные в закрытом помещении, мы сидели прижавшись на полу (там не было стульев), рядом с очагом и коротали время весь день до сна. У нас не было книг или игр, чтобы держать нас в покое. По-видимому, никто не заботился о том, что с нами случилось. Цузиниер, немая старуха, занималась исключительно приготовлением скудной еды. Припасы быстро сокращались. Наша ежедневная еда в зимние месяцы состояла исключительно из тыквенного супа или блюда из вареного картофеля. Вилки не были доступны, хотя мы были гостями миллионера, мы ели ложками, единственной кухонной утварью, предоставленной миссис Гилман.

Time seemed to stand still, with nothing to look forward to, not even the approach of Christmas. The usual Christmas packages from home failed to arrive. Our parents had no idea of our exact whereabouts in France, and mail from Grunewald could not be forwarded. Not that we children were remiss in wanting to correspond; we simply lacked the money to buy stamps, and in our ignorance we had no inkling that letters could be sent without them. The prospect of having to celebrate our beloved Weihnachten alone in a strange land caused a great deal of homesickness. Christmas Eve had dawned bleakly when Mrs. Gilman surprised us by calling us over to the chateau.
..
Время, казалось, стояло на месте, ничто не ожидалось, даже приближение Рождества. Обычные рождественские пакеты из дома не смогли прибыть. Наши родители не знали о нашем точном местонахождении во Франции, и почта из Груневальда не могла быть отправлена. Не то, чтобы мы, дети, уклонялись от желания переписываться; у нас просто не хватало денег на покупку марок, и в нашем невежестве мы не подозревали, что письма могут быть отправлены без них. Перспектива того, чтобы отпраздновать нашего возлюбленного Вейнахтена в одиночестве на чужой земле, вызвала много тоски. Сочельник озарился, когда миссис Гилман удивила нас, вызвав нас в замок.

We tidied ourselves as best we could and eagerly approached our hostess, who stood waiting by a side door. With our bare toes sticking out of our sandals in the snow, we curtsied politely and said "Merry Christmas."
..
Мы привели себя в порядок, как смогли, и с нетерпением подошли к нашей хозяйке, которая стояла в ожидании у боковой двери. С нашими обнаженными носками, торчащими из наших сандалий в снегу, мы вежливо повернулись и сказали «С Рождеством».

"Yes, that is what I want to see you about," she said, looking us over carefully without as much as a smile. She asked us into the glass-enclosed side entrance, but would not let us enter the house as if our presence might contaminate it. She opened the door and showed us the huge, decorated tree in the hall. With spontaneous exclamations at the beautiful sight of the tree and the many attractively wrapped presents beneath, we pressed forward for a closer view. But she restrained us. "No, don't go in," she said. "You will only scuff up the floors. I just thought you kids might like to see the tree since you haven't got one."
..
«Да, это то, что я хочу вас видеть», - сказала она, внимательно глядя на нас, без особой улыбки. Она попросила нас в стеклянный вход в боковую дверь, но не позволила нам войти в дом, как если бы наше присутствие могло его запачкать. Она открыла дверь и показала нам огромное, украшенное рождественское дерево в зале. Со спонтанными восклицаниями при прекрасном виде на дерево с множеством привлекательно обернутых презентов внизу, мы подступили вперёд для более близкого взгляда. Но она сдержала нас. «Нет, не входите», - сказала она. «Вы только поцарапаете полы, я просто подумала, что вы, возможно, захотите увидеть дерево, так как у вас его нет».

She stepped inside for a moment, returning with an open box of candies. "Here, take one," she said in a more friendly tone, and offered each child a bonbon. Then she closed the box and replaced it on the table in the hall. We stood crowded together in the small entrance watching her, not knowing what to do or say, hoping for a little more friendly human contact.
..
Она шагнула внутрь на мгновение, и вернулась с открытой коробкой с конфетами. «Вот, возьмите по одной», сказала она более дружелюбным тоном и предложила каждому ребёнку конфету. Затем она закрыла ящик и вернула его на стол в зале. Мы стояли, стиснутые вместе на маленьком входе, наблюдая за ней, не зная, что делать или говорить, надеясь на более дружественный человеческий контакт.

"Well, run along now," she said, dismissing us. "I just wanted to show you the tree. You understand, don't you?" We nodded our heads and sadly trudged back to our bare rooms. In Europe, the tree is lit and the presents are opened late on Christmas Eve. Glumly we sat on the floor close by the fire after our evening meal of pumpkin soup and waited for something to happen. But what? It was cold outside and snowing.
..
«Хорошо, бегите теперь», сказала она, отпустив нас. «Я просто хотела показать вам рождественское дерево. Вы понимаете, не так ли?» Мы кивнули головой и грустно поплелись обратно в наши голые комнаты. В Европе дерево уже зажгли, и потом, в канун Рождества, открывались подарки. Мрачно мы сидели на полу рядом с огнём после нашего ужина из тыквенного супа, и ждали чего-то. Но чего? Снаружи было холодно и всё было занесено снегом.

We could hear the wind in the chimney. We talked, remembering other, happier Christmases. Presently, to get in the right mood, I started softly to sing: "Stille Nacht, heilige Nacht; alles schlaeft einsam wacht." The others joined in, and we sang on bravely till the end. With the last notes, our voices quavered and then failed. We all burst into tears. Through our tears, hungry as the mice in the wainscotting, we gnawed on raw acorns and chestnuts that we had gathered in the woods for Christmas presents-the only ones we had. We cried ourselves to sleep, lying on the miserable pallets on the floor.
..
Мы слышали ветер в дымоходе. Мы разговаривали, вспоминая другие, более счастливые Рождества. В настоящее время, чтобы быть в хорошем настроении, я тихо начала петь: «Тихая ночь, святая ночь; всё спит в одиночестве, просыпается». Другие присоединились, и мы пели смело до конца. С последними нотами наши голоса задрожали, а потом утихли. Мы все расплакались. Сквозь наши слезы, голодные, как мышки в обшивке за панелью, мы грызли сырые желуди и каштаны, которые мы собрали в лесу на рождественские подарки - единственное, что у нас было. Мы плача отправились спать, лежа на жалких поддонах на полу.

The following day, we looked through the frosty windows and watched the fine little friends of Francoise arriving for a party at the chateau. We were not invited, Mrs. Gilman's excuse being that we did not speak French. But Christmas is a day for children the world over and needs no special language for their understanding.
..
На следующий день мы смотрели сквозь морозные окна и наблюдали за прекрасными маленькими друзьями Франсуа, прибывшими на вечеринку в замке. Мы не были приглашены, извинение миссис Гилман заключалось в том, что мы не говорили по-французски. Но Рождество - это день для детей во всем мире и не нуждается в специальном языке для их понимания.

It was a hopeless situation. With Isadora in America, Elizabeth in Germany-none of us knowing their exact whereabouts-and Mrs. Gilman ignoring our existence, we found ourselves helplessly trapped. In an effort to find a solution, I realized that outside help in our predicament could be obtained only by notifying mother. Not aware that an unfranked letter would actually reach her, this escape seemed closed too. As a result, a frightening sense of insecurity enveloped us all.
..
Это была безнадежная ситуация. С Айседорой в Америке, Элизабет в Германии - никто из нас не знал их точное местонахождение, - и миссис Гилман, игнорирей наше существование, мы оказались беспомощно пойманными в ловушку. Стремясь найти решение, я поняла, что внешняя помощь в нашем затруднительном положении может быть получена только путём уведомления матери. Но так как я не знала, что не оплаченное франками письмо, на самом деле всё же достигнет её, то этот ход тоже казался закрытым. В результате пугающее чувство неуверенности охватило всех нас.

Because of the bad weather and for lack of proper clothing, our outdoor exercises had to be curtailed. The cramped rooms made indoor exercise equally impossible. We had no means of letting off excess energy, and so it was not surprising-cooped up as we were in four tiny rooms, like dumb animals in a cage-that the older girls should gang up on us younger ones for something amusing to do. The six older girls, all teenagers, tyrannized the younger to such an extent that we lived in constant terror. Children can be very cruel. As the oldest of the younger group, and possessed of a latent fiery temperament that needed only strong fanning to erupt like a volcano, I did not suffer from their machinations. They knew me and my temper too well. But one day, after a fierce quarrel when I tried to remonstrate with them and their unspeakable behavior, they held a court and sentenced me to Coventry.
..
Из-за плохой погоды и отсутствия надлежащей одежды наши упражнения вне помещения должны были быть свернуты. Тесные комнаты, сделанные в помещении, также были невозможны. У нас не было средств выпустить избыточную энергию, и это было неудивительно - запертые в четырех крошечных комнатах, мы были как немые животные в клетке, - так что старшие девочки объединились в шайку против нас младших, ради того, чтобы чем-то заняться. Шесть старших девочек, все подростки, тиранизировали младших до такой степени, что мы жили в постоянном терроре. Дети могут быть очень жестокими. Будучи самой старшей из младшей группы и обладая скрытым огненным темпераментом, который нуждался в сильном раздувании, как вулкан, я не страдала от их махинаций. Они хорошо знали меня и мой характер. Но однажды, после свирепой ссоры, когда я попыталась сразиться с ними и с их не выразимым словами очень плохим поведением, они провели суд и приговорили меня к Ковентри.

Now being sent to Coventry is not a pleasant experience, as most children in boarding school well know. In my case, where it lasted for weeks, it amounted to solitary confinement. If the youngest girls with whom I roomed even so much as glanced my way, they were severely punished. I became embittered, secretly vowing some kind of vengeance on the three ringleaders.
..
Сегодня отправление в Ковентри не является приятным опытом, как хорошо знают большинство детей в школе-интернате. В моём случае, когда это продолжалось несколько недель, оно представляло из себя одиночное заключение. Если бы самые младшие девочки, с которыми я жила в комнате, даже посмотрели в мою сторону, то были бы сурово наказаны. Я стала озлобленной, и тайно поклялась как-то отомстить трём главарям.

At one point I became so morose I decided to run away. I had no money, and it meant walking all the way home to Hamburg. In desperation I packed my few belongings in a small satchel and sneaked out of the house before dawn. I got past the main gate without being seen by the gatekeeper and wandered determinedly along the highway to Paris. But after a few miles of walking in my torn sandals, I got footsore and so frightened at the enormity of my rash undertaking that I succumbed to my misgivings and returned to the chateau as the lesser of two evils.
..
В какой-то момент я стала настолько угрюмой, что решила убежать. У меня не было денег, и это означало прогулку до Гамбурга. В отчаянии я собрала свои маленькие вещи в маленькую сумку и выскочила из дома до рассвета. Я прошла мимо главных ворот, не увидев привратника и решительно побрела по шоссе в Париж. Но после нескольких миль ходьбы в моих разорванных сандалиях я получила стертые ноги, и так испугалась моего громадного опрометчивого начинания, что поддалась моим опасениям и вернулась в замок, как меньшее из двух зол.

I don't know how long this ostracism would have lasted (since I was too proud to ask the girls to forgive me) if a frightening incident had not occurred and changed their minds. As I have mentioned, coal fires burned in open grates in our bedrooms. One day I happened to be sitting in the farthest corner of the room while two little girls played close to the open fire. I was supposed to be in solitary confinement, but I knew that both Erica and Temple secretly sympathized with me, having themselves been badly treated by the big ones. I sensed that they played in this room on purpose, despite the risk they took, to keep me company after my month-long loneliness.
..
Я не знаю, как долго этот остракизм продлился бы (так как я была слишком гордой, чтобы попросить девушек простить меня), если бы страшный инцидент не произошёл и изменил их мнение. Как я уже упоминала, угольные очаги горели в открытых решетках в наших спальнях. Однажды мне довелось сидеть в дальнем углу комнаты, а две маленькие девочки играли рядом с открытым огнём. Я должна была находиться в одиночной камере, но я знала, что и Эрика, и Темпл тайно сочувствовали мне, потому что они очень плохо относились к старшим. Я чувствовала, что они играли в этой комнате нарочно, несмотря на риск, который они на себя приняли, чтобы принять меня в компанию после моего месячного одиночества.

I was drawing pictures and paying them no heed when suddenly I heard a terrified scream. Erica's dress had caught fire, and the flames rapidly spread to her face. Temple stood petrified beside her, screaming. I rushed over and was trying to extinguish the flames with my bare hands when the older girls came running in. Seeing me struggle with Erica in an effort to subdue the flames, they recoiled in panic, thinking I meant to throw her in the fire. For the first time I saw fear written on their own nasty faces-fear of what I might be capable of doing to them in revenge. Their cowardly expressions gave me inner satisfaction, for I realized I now had the upper hand.
..
Я рисовала картины и не обращала на них внимания, когда вдруг услышала испуганный крик. Платье Эрики загорелось, и пламя быстро распространилось на её лицо. Темпл стояла окаменелая рядом с ней, и кричала. Я бросилась туда и попыталась погасить пламя голыми руками, когда пришли старшие девушки. Увидя, как я борюсь с Эрикой, пытаясь покорить пламя, они в отчаянии отшатнулись, думая, что я хочу бросить её в огонь. Впервые я увидела страх, написанный на их собственных неприятных лицах - боязнь того, что я могла бы сделать с ними в отместку. Их трусливые выражения дали мне внутреннее удовлетворение, потому что я поняла, что теперь у меня есть превосхоство.

"Don't stand there like idiots!" I shouted at them. "Go fetch the water cans quickly!"
They obeyed my command with alacrity, relieved that I was not going to destroy them after all. When they brought the water, I poured it over Erica till the flames were extinguished. "Poor little Erica," I consoled her, rubbing her dry with a towel. "You'll be all right now."
She threw her arms about me, and we kissed. Temple came up and whispered, "Irma, dear, none of us little ones are sore at you. THEY forced us to ignore you. Both Erica and I are so sorry for you."
"I know, don't worry. You'll see, I'll get even with them yet."
..
«Не стойте там, как идиотки!» Я крикнул им. «Идите к канистрам быстро!»
Они повиновались моей команде с готовностью, с облегчением, что я не собираюсь уничтожать их в конце концов. Когда они принесли воду, я лила её на Эрику, пока огонь не погас. «Бедная маленькая Эрика», я утешила её, вытирая её сухим полотенцем. «С тобой всё будет хорошо».
Она обняла меня, и мы поцеловались. Темпл подошла и прошептала: «Ирма, дорогая, никто из нас, малышей, не против тебя, ОНИ заставили нас игнорировать тебя. Мы с Эрикой очень сожалеем о тебе».
«Я знаю, не волнуйся. Увидишь, я ещё с ними встречусь».

That night, when I was about to drop off to sleep, one of the ringleaders bent down low over my pallet. I sat bolt upright in a combative mood.
"What do you want?"
"Sh, sh, don't be alarmed;'' she whispered. "Susanna wants to see you. She is ready to forgive you because of what you did to save Erica."
..
В ту ночь, когда я собиралась заснуть, одна из главарей наклонилась к моему поддону. Я сидела в вертикальном положении в боевом настроении.
«Чего ты хочешь?»
«Ш-ш, не волнуйся, - прошептала она, - Сюзанна хочет тебя увидеть. Она готова простить тебя за то, что ты сделала, чтобы спасти Эрику.»

Susanna, the eldest of our group, asked me to apologize. "Never!" was my defiant retort. She came from the same city I did and did not in the least impress me with her absurd airs. The other girls looked on her as a queen, she had them so hypnotized. To me she was just a stupid, stuck-up kid, and I told her so. At this lese majeste, the others acted stunned. When they had recovered sufficiently and saw that I was not going to kowtow to their silly queen, two of them crept up behind me. I stood there unaware in front of Susanna, who was propped up on pillows as if on a make-believe throne, when they suddenly doused me with a pitcher of ice-cold water. My fury aroused, I threatened them with dire destruction and rushed out of the room, bolting the connecting door. It was their only exit, and now I had them under complete control. I intended to keep them locked up in there for good. Now it was their turn to beg me to unbolt the door, and when they promised to behave and cause no more mischief, I set them free.
..
Сусанна, старшая из нашей группы, попросила меня извиниться. "Никогда!" была моя вызывающая реплика. Она приехала из того же города, что и я, и нисколько не впечатлила меня своим абсурдным видом. Остальные девушки смотрели на неё как на королеву, она загипнотизировала их. Для меня она была просто глупым, застрявшим в развитии ребёнком, и я ей так и сказала. Этим величественным заявлением другие были ошеломлены. Когда они пришли в себя и поняли, что я не собираюсь ухаживать за их глупой королевой, двое из них подкрались позади меня. Я, не подозревая, стояла там перед Сусанной, которая была приподнята на подушках, как на троне, когда они внезапно облили меня кувшином ледяной воды. Моя ярость возбудилась, я пригрозила им ужасным разрушением и выбежала из комнаты, захлопнув соединительную дверь. Это был единственный выход из их помещения, и теперь я заполучила их под свой полный контроль. Я намеревалась запереть их там навсегда. Теперь наступила их очередь просить меня отпереть дверь, и только когда они обещали вести себя как положено, и не причинять больше вреда, я освободила их.

This life would have continued indefinitely but for the fortuitous arrival of a new governess. Fraulein Harting turned out to be a young, sympathetic Alsatian woman, who spoke both French and German. Overjoyed to have at long last someone who spoke our own language, I told her all that weighed on my mind and made me unhappy. When I confessed my big sin, my attempt to run away, I was ready for her to scold me. Instead, she asked earnestly, "Why didn't you? I would have done the same thing." I told her that I had no money to buy a ticket. "You need only go to the nearest station and ask for Travelers' Aid," she explained-and she told me how that society would always furnish a ticket home for anyone stranded in a foreign land.
..
Такая жизнь продолжалась бы бесконечно, но только до неожиданного прихода новой гувернантки. Фрейлейн Хартинг оказалась молодой, симпатичной эльзасской женщиной, которая говорила на французском и немецком языках. Очень обрадованная, что наконец появился кто-то, кто говорил на моём родном языке, я рассказала ей всё, что по моему мнению было существенным и что сделало меня несчастной. Когда я призналась в своем большом грехе, моей попытке убежать, я была готова услышать её ругань. Вместо этого она решительно спросила: «Почему ты не сделала так? Я бы сделала то же самое». Я сказала ей, что у меня нет денег, чтобы купить билет. «Тебе только нужно отправиться на ближайшую станцию и попросить помощи для путешественников», - объяснила она, и она рассказала мне, как это общество всегда готово предоставить билет домой для тех, кто оказалась в чужой стране.

She told me also that it was possible to send a letter without stamps, postage due. I immediately decided to put her advice to the test. Not having written home for four months, I tore a page out of my copybook and poured out my heart to mother, telling her that Elizabeth Duncan had a plan for establishing a school in Germany, but that Isadora had decided to have hers in France. And to make no mistake about my preference!
..
Она также сказала мне, что можно отправить письмо без почтовых марок, с почтовай оплатой. Я сразу же решила воспользоваться её советом. Не писав домой в течение четырех месяцев, я вырвала страницу из своей тетради и излила своё сердце матери, сказав ей, что у Элизабет Дункан есть план создания школы в Германии, но что Айседора решила основать школу во Франции. И не заблуждайтесь насчет моих предпочтений!

Fraulein Harting's advice had been correct. Mother received the letter and instantly sent me money and a large package with all the necessities I had had to do without for so long, such as a brush and comb, soap, tooth powder, and writing paper. From Tante Miss and Isadora, we had not a word; they seemed to have forgotten us.
..
Совет Фрейлейн Хартинг был правильным. Мать получила письмо и мгновенно послала мне деньги и большую упаковку со всеми необходимыми вещами, без которых мне так долго приходилось обходиться, такие как щетка и расческа, мыло, зубной порошок и писчая бумага. От Танте Мисс и Айседоры мы не имели ни слова; они, казалось, забыли нас.

Life in the rooms near the stables at Chateau Villegenis continued as before except that now we had a governess. We complained bitterly. For days we were fed only pumpkin soup, which I loathed. Once, rebelling, we refused to eat it. But our governess said, "I'm sorry. Pumpkin soup is all there is to eat. You will only have it again tomorrow for breakfast if you don't eat it tonight."
..
Жизнь в комнатах рядом с конюшнями в замке Вильлегенис продолжалась по-прежнему, за исключением того, что теперь у нас была гувернантка. Мы жаловались ей с горечью. В течение нескольких дней нас кормили только тыквенным супом, который я ненавидела. Однажды, взбунтовавшись, мы отказались его есть на ужин. Но наша гувернантка сказала: «Извините, суп из тыквы - это всё, что есть. Завтра у вас будет только это на завтрак, даже если вы не будете есть его сегодня».

"Oh, no I won't!" I suddenly shouted. Disgusted with the whole business, not only the horrible food, I seized the bowl of soup and flung it across the table at the wall. It landed directly above a photograph of Mabel Gilman in musical comedy costume, dripping all over the picture. There was a shocked pause. Everyone present stared at me while I stared defiantly at the big stain on the wall. Then Fraulein Harting found her voice. She pulled me by the ear, saying, "I'll teach you to throw food around! Come with me! "
..
«О, нет, я не буду!» Я вдруг закричала. Чувствуя отвращение от всего происходящего, а не только от ужасной пищи, я схватила миску супа и бросила её через стол на стену. Он приземлился прямо над фотографией Мейбл Гилман в костюме из музыкальной комедии, и закапал по всей картине. Была шоковая пауза. Все присутствующие уставились на меня, пока я вызывающе смотрела на большое пятно на стене. Тогда Фрейлейн Хартинг обрела свой голос. Она потянула меня за ухо и сказала: «Я научу тебя разбрасывать еду! Пойдем со мной!»

She dragged me to the upper floor, locking me into a dark, unused room. "You can spend the night here and cool off!" she shouted, and left. I threw myself against the door and rattled the knob, screaming, "Let me out! Let me out! " Suffering a fearful attack of claustrophobia, I was frantic. When my eyes became accustomed to the dark, I saw that the room was crowded with furniture-all the furniture Mrs. Gilman had begrudged our using. In an access of fury, I climbed over the stuff, opened the window, and proceeded to throw out the furniture. Out it went, piece by piece: chairs, tables, mirrors, everything I could lift. The crashing on the hard ground outside made a big noise in the still night.
..
Она потащила меня на верхний этаж, заперев меня в тёмную, неиспользуемую комнату. «Ты можешь провести здесь ночь и остыть!» - закричала она и ушла. Я бросилась к двери и загремела ручкой, крича: «Выпустите меня! Выпустите меня!» Страдая от ужасной атаки клаустрофобии, я была безумна. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидела, что в комнате было много мебели - вся мебель, которую миссис Гилман когда-то использовала. В приступе ярости я перелезла через вещи, открыла окно и начала выкидывать мебель. Оттуда полетели, одно за другим: стулья, столы, зеркала, всё, что я могла поднять. Разрушение на твердой земле внизу произвело большой шум в спокойной ночи.

It wasn't long before Fraulein Harting came rushing back. She unlocked the door, screaming at me, "Are you crazy? Stop that immediately!" But I paid no heed and kept flinging furniture out the window with enormous gusto. It was a marvelous relief for my long-pent-up resentment.
..
Прошло не много времени, как фрейлейн Хартинг вернулась. Она отперла дверь и закричала на меня: «Ты сумасшедшая? Прекрати это немедленно!» Но я не обратила на это внимания и с огромным удовольствием продолжала бросать мебель из окна. Это было чудесное облегчение для моего долгого недовольства.

All this shouting and excitement brought old Mrs. Gilman on the run. "What on earth is going on?" she wanted to know. By this time the governess had gotten hold of me and dragged me outside to the heap of broken furniture.
"Look what you have done!" Fraulein Harting pointed out unnecessarily. I knew what I had done, and I was secretly glad of it the moment I saw Mrs. Gilman. For a while, the latter stood absolutely speechless. Finally she gave me a look of hate and said, "Aren't you ashamed of yourself?"
..
Все эти крики и волнение привели к появлению старой миссис Гилман. «Что происходит?» она хотела знать. К этому времени гувернантка схватила меня и вытащила на улицу к куче сломанной мебели.
«Посмотри, что ты сделала!» Фрейлейн Хартинг указала излишне. Я знала, что сделала, и я была втайне довольна этим, когда увидела миссис Гилман. Некоторое время последняя молчала. Наконец она посмотрела на меня с ненавистью и сказала: «Вам не стыдно?»

With my heart still pounding wildly from the exertion and the fury and the fear, I looked her straight in the eye and said nothing. On seeing this woman-who had shown so little compassion for the starving, freezing children who were guests under her roof-now reproaching me, I felt only bitterness well up in my heart. And although I cried hot tears of shame, I could not bring myself to say to her, "I'm sorry."
..
Когда моё сердце всё ещё колотилось от напряжения и ярости и страха, я смотрела ей прямо в глаза и ничего не сказала. Увидев эту женщину, которая так мало сострадала к голодающим, замерзающим детям, которые были гостями под её крышей, которая теперь упрекала меня, я чувствовала в своей душе только горечь. И хотя я плакала горячими слезами стыда, я не могла заставить себя сказать ей: «Извините».

She started to upbraid me in the angry tones of an outraged woman, and I expected the worst in retaliation. But to my great surprise and relief, Fraulein Harting simply took me by the hand and led me straight to bed. She covered me up warmly and brought me a bowl of hot milk with bread in it. "There, calm yourself," she said. "Eat this and then go to sleep. We'll talk tomorrow."
But we never did. I suppose she too had seen the mask fall from Mrs. Gilman's face and suddenly realized where the guilt of my rebellion really lay. Her sympathy was all for the neglected motherless children in her care, with no further concern about Mrs. Gilman's broken furniture. She told us she would go to Paris and bring us help.
..
Она начала упрекать меня в сердитых тонах возмущенной женщины, и я ожидала худшего в отместку. Но, к моему большому удивлению и облегчению, Фрейлейн Хартинг просто взяла меня за руку и повела прямо в постель. Она тепло укрыла меня и принесла мне чашку с горячим молоком с хлебом. «Вот, успокойся», - сказала она. «Ешь это, а потом ложись спать. Мы поговорим завтра».
Но мы этого никогда не делали. Полагаю, она тоже видела, как маска падала с лица миссис Гилман, и вдруг поняла, что мой бунт действительно был обоснован. Её сочувствие было для всех беспризорных детей, находящихся на её попечении, без какой-либо дополнительной обеспокоенности по поводу сломанной мебели миссис Гилман. Она сказала, что поедет в Париж и доставит нам помощь.

It was the end of March. Spring comes early in this part of France, and the flowers and trees were budding with fresh, new life. Instead of our governess, Mrs. Sturges showed up again on a Sunday. She carried a bolt of gray cloth under her arm and brought scissors and sewing material. Greeting us with squeals of laughter, she said pleasantly, "I brought you girls some material to make new dresses. I wanted to buy a pretty blue, but Elizabeth said gray was more practical. So here is some blue embroidery yarn for decorating. I also brought you some new sandals."
..
Это было в конце марта. Весна наступает рано в этой части Франции, и цветы и деревья начали почковатья свежей, новой жизнью. Вместо нашей гувернантки, в воскресенье снова появилась миссис Стурджес. Она держала под мышкой серое полотно и принесла ножницы и швейный материал. Приветствуя нас с радостным смехом, она приятно сказала: «Я принесла вам девушки некоторый материал для создания новых платьев. Я хотела купить красивый синий, но Элизабет сказала, что серый был более практичным. К этому, вот ещё немного синей вышивальной пряжи для украшения. Также я принесла вам новые сандалии».

With several more delighted squeals, she told us the wonderful news that Isadora was expected to return from America any day. We happily set to work on making new dresses for her arrival. And then, one marvelous sunny day in the first week of April, there she was! She actually stood before us, our idol, our goddess, our longed-for Isadora. The spell she cast with her very presence made everything seem rosy, all cares forgotten. She embraced us all tenderly and remarked how we had grown! She herself looked pale and worried. "Poor children," she said gently, hugging us, "poor children. Miss Harting told me everything. You must pack your things and come with me at once."
..
С ещё несколькими восхитительными визгами она рассказала нам прекрасную новость о том, что Айседора должна была вернуться из Америки со дня на день. Мы с радостью приступили к разработке новых платьев для её прибытия. И вот, один чудесный солнечный день в первую неделю апреля, и вот она! Она действительно стояла перед нами, наш кумир, наша богиня, наша долгожданная Айседора. Очарование, которое она принесла с её собственным появлением, заставило всё казаться розовым, все заботы были забыты. Она нежно обняла нас всех и заметила, как мы выросли! Сама она выглядела бледной и обеспокоенной. «Бедные дети, - мягко сказала она, обнимая нас, - бедные дети. Мисс Хартинг рассказывала мне всё: вы должны упаковать вещи и пойти со мной сразу».

But there was nothing to pack. Our old clothes were torn to tatters. We had thrown them away for rags the day before and left them in an empty storeroom beside the stables, where we had discovered an abandoned marble tub that once belonged to Jerome Bonaparte. With whoops of joy we had heated water in the kitchen and had taken our first hot bath in six months in the Napoleonic tub. No hot bath had ever felt so good!
..
Но упаковывать было нечего. Наша старая одежда была разорвана на лохмотья. Мы выбросили их на тряпки накануне и оставили в пустой кладовой рядом с конюшнями, где мы раньше обнаружили заброшенную мраморную ванну, которая когда-то принадлежала Джерому Бонапарту. С воплями радости мы нагрели воду на кухне и впервые за шесть месяцев приняли нашу первую горячую ванну в наполеоновской ванне. Ни одна горячая ванна никогда не чувствовала себя так хорошо!

Cleaned up now, our hair washed, wearing our new dresses and sandals, we were ready and oh! how willing to go and leave this place forever. At that moment Mrs. Gilman appeared to greet her distinguished visitor. When Isadora saw the squat figure in a gray suit and black low-heeled shoes, she cut her dead by turning her back and walking away without saying a word.
..
Чистые теперь, наши волосы были вымыты, одетые в наши новые платья и сандалии, мы были готовы и о! как приятно было идти и покидать это место навсегда. В тот момент появилась миссис Гилман, похоже, чтобы поприветствовать её уважаемого посетителя. Когда Айседора увидела коренастую фигуру в сером костюме и черных туфлях на низком каблуке, она проигнорировала её, повернувшись спиной и прошла, не сказав ни слова.

"Come on, children, get in the cars and let's go," Isadora called out. She took my hand, saying, "You come and sit with me in my car." I hopped in beside her, smiling happily. As we passed through the gate in the great wall surrounding Chateau Villegenis, I did not once look back at the place where I had been so unhappy. "With my hand in Isadora's I felt safe once more and happy. I leaned back blissfully against the soft cushions of the limousine and sighed contentedly. Everything seemed well again with me and my small world as we sped along the sunny highway to Paris.
..
«Пошли, дети, садитесь в машины и едем, - крикнула Айседора. Она взяла меня за руку и сказала: «Ты иди и садись со мной в моей машине». Я прыгнула рядом с ней, счастливо улыбаясь. Когда мы проехали через ворота в большой стене вокруг замка Вильлегенис, я ни разу не оглянулась на то место, где я была так несчастлива. «С моей стороны в Айседоре я снова почувствовала себя в безопасности и счастье. Я благоговейно откинулась на мягкие подушки лимузина и довольная вздохнула. Со мной и моим маленьким миром все снова стало хорошо, когда мы мчались по солнечному шоссе в Париж.

[123], p.101-112 * DUNCAN DANCER * Elizabeth Takes Over *

-=6=-

Elizabeth Takes Over
Элизабет берёт верх

UPON Isadora's return from America, two events occurred that had a decisive bearing on our future as well as hers. One was the fateful meeting with the millionaire she had hoped would help to establish her school on a solid financial basis. This was Paris Singer. The other was her sister Elizabeth's quite unexpected competition. After a short engagement at the Gaiete-Lyrique Theatre in Paris there followed a month's vacation on the Riviera, for which Isadora provided us with a new, much more elaborate wardrobe. Then she resettled her pupils at Neuilly in a comfortable pension not far from the house she had bought with the dollars earned on her American tour. She once again devoted herself to the reorganization of her school in France. Starting with the nucleus from the Grunewald school, she found she had first to obtain the consent of the parents for our permanent residence in France. To this effect she sent them each a letter dated June 7, 1909:
..
После возвращения Айседоры из Америки произошло два события, которые имели решающее значение как для нашего будущего, так и для неё. Одно из них - роковая встреча с миллионером, который, как она надеялась, поможет ей создать школу на прочной финансовой основе. Это был Парис Зингер. Другое была довольно неожиданная конкуренция её сестры Элизабет. После короткой беседы в театре Гайете-Лирике в Париже последовал месяц отпуска на Ривьере, для которого Айседора предоставила нам новый, гораздо более сложный гардероб. Затем она переселила своих учеников в Нейи в удобной пансион недалеко от дома, который она купила, на доллары, полученными в её американском туре. Она снова посвятила себя реорганизации своей школы во Франции. Начиная с основного состава из школы Грюневальд, она решила, что сначала необходимо получить согласие родителей на постоянное проживание во Франции. С этой целью она направила им всем письма от 7 июня 1909 года:

My dance school no longer exists in Germany because of insufficient support. My own resources are no longer adequate to enable me to carry the expense alone. A group of influential friends, here in France, is now engaged in organizing a dance school under my sole direction, but supported by other funds.
In this new establishment the pupils will continue as hitherto, to receive an academic, as well as an artistic education. The parents are requested to agree by contract to leave the children at the school till they have reached the age of eighteen. Having finished their education, the graduated pupils will then be able to obtain dance engagements through the school organization. Half of their fee will then be deducted for repayment of the expenses incurred for their education.
If you should consider leaving your daughter with me under the above stipulated conditions, I beg you to let me know immediately. If otherwise, I shall find myself constrained to return your daughter to you. My address is: 68 Rue Chauveau, Neuilly pres Paris. Teleg. "Duncanides."
..
Моя школа танцев больше не существует в Германии из-за недостаточной поддержки. Мои собственные ресурсы уже не достаточны, чтобы позволить мне нести расходы в одиночку. Группа влиятельных друзей, здесь, во Франции, сейчас занимается организацией танцевальной школы под моим личным руководством, но поддерживается другими фондами.
В этом новом учреждении ученики будут находиться до определенного времени, получать академическое, а также художественное образование. Родителям предлагается договориться о том, чтобы оставить детей в школе до достижения ими восемнадцатилетнего возраста. После окончания обучения выпускники смогут получать танцевальные занятия через школьную организацию. Половина их гонораров будет вычтена для погашения расходов, понесённых на их образование.
Если вы согласны оставить свою дочь со мной на вышеуказанных условиях, то я прошу вас немедленно сообщить мне. Если иначе, то я буду вынуждена вернуть вашу дочь вам. Мой адрес: 68 Улица Шово, Нейи близ Парижа. Телеграфируйте. "Дунканидес".

At the same time, unbeknownst to all of those most intimately concerned with her project, Elizabeth Duncan had perfected and put into operation her secretly hatched plan of establishing a school under her own name in Germany. In order to start her enterprise with a trained group of pupils acting as her assistants, she caused a similar request to be sent to our parents. Hoping she would surely come out the winner in this contest for the possession of the original pupils, she placed enormous faith in the fact that the German parents were bound to prefer keeping their offspring in their homeland. She then made her intentions public by placing the following notice in the German press:
..
В то же время, без ведома всех тех, кто наиболее тесно связан с её проектом, Элизабет Дункан усовершенствовала и ввела в действие свой тайно выношенный план создания школы под своим именем в Германии. Чтобы начать своё предприятие с обученной группы учеников, выступающих в качестве её помощников, она направила аналогичную просьбу к нашим родителям. Надеясь, что она обязательно выйдет победителем в этом конкурсе за обладание оригинальными учениками, она выразила огромную веру в то, что немецкие родители должны были предпочесть сохранить своих детей на своей родине. Затем она обнародовала свои намерения, разместив в немецкой прессе следующее уведомление:

With reference to the sojourn of my sister Isadora Duncan and her school in Paris, I beg to state that I have been associated with this school since its foundation in the capacity of both teacher and director. My own activities have been widely recognized in Germany. I therefore declare that I am not taking any part in the re-establishing of a new school in Paris, France. As repeatedly stated, I shall continue my activities in Germany, specifically in Darmstadt, where my own school is now in the process of being built. I beg you not to construe this as going against my sister. I merely continue to pursue my long and successful-if at times difficult-activities in Germany. I shall proceed on my chosen path with the guarantee of the fine support I have received so far for my undertaking.
..
Что касается пребывания моей сестры Айседоры Дункан и её школы в Париже, я прошу сообщить, что я связана с этой школой с момента её основания в качестве учителя и режиссёра. Моя деятельность широко известна в Германии. Поэтому я заявляю, что не принимаю участия в восстановлении новой школы в Париже, Франция. Как неоднократно заявлялось, я продолжу свою деятельность в Германии, конкретно в Дармштадте, где сейчас находится моя собственная школа. Я прошу вас не толковать это, как шаг против моей сестры. Я просто продолжать преследовать свою долгую и успешную - если порой трудную - деятельность в Германии. Я продолжу свой избранный путь с гарантией прекрасной поддержки, которую я пока получила для моего начинания.

In the meanwhile, fearing that most of the pupils would prefer to remain with Isadora if given a choice, and egged on by Max Merz, her friend and adviser who master-minded the whole scheme, she resorted to some audacious tactics. We had not seen her for ages when she appeared one afternoon at our pension all smiles and innocence. Although most of us instinctively scattered like birds, sauve qui peut, at her approach, she managed to catch a few of the more trusting ones who had lingered behind. She made an unusually friendly gesture without arousing any suspicion and invited them to have tea in town. The girls accepted with pleasure. The next thing they knew, instead of having tea and cakes at Rumpelmayer's, they were on a train bound for Germany! But of course the rest of us at the pension had no inkling of this forced abduction till later.
..
Тем временем, опасаясь, что большинство учеников предпочтут остаться с Айседорой, если им будет предложен выбор, и подталкиваемая Максом Мерцем, её другом и советником, который руководил всей схемой, она прибегла к достаточно смелой тактике. Мы не видели её целую вечность, когда она появилась однажды днём в нашем пансионе, вся улыбка и невинность. Хотя большинство из нас инстинктивно разлетелись, как птицы, спасаясь кто может, при её приближении ей удалось поймать нескольких более доверчивых, которые задержались сзади. Она сделала необычайно дружелюбный жест, не вызвав никаких подозрений, и пригласила их на чай в городе. Девочки приняли это с удовольствием. Следующее, что они узнали, вместо того, чтобы пить чай и пирожные у Румпельмайера, они оказались на поезде, направлявшемся в Германию! Но, конечно же, остальные из нас в пансионате не подозревали об этом насильственном похищении.

"What do you mean by saying my sister has stolen five girls?" Isadora seemed terribly shocked by this dreadful accusation. Standing in the midst of a group of wildly excited children, she listened with growing amazement as we told our tale of how, through a ruse, the five girls had been kidnaped. We explained how, when the girls failed to reappear and Tante Miss returned without them on the following day at exactly the same time to try this trick on the rest of us, we became suspicious; how, under the pretext of getting dressed for the bogus party, we locked ourselves in and refused to come out of our rooms. As soon as she was gone, we had sent for Isadora in a hurry.
..
«Что ты имеешь в виду, говоря, что моя сестра украла пять девушек?» Айседора выглядела ужасно потрясённой этим ужасным обвинением. Стоя посреди группы дико возбужденных детей, она с изумлением слушала, когда мы рассказывали нашу историю о том, как через уловку пятеро девушек были похищены. Мы объяснили как, когда девочки не смогли снова появиться, и Танте Мисс вернулась без них на следующий день в то же самое время, чтобы попробовать этот трюк для всех нас, но мы стали подозрительными; и как бы, под предлогом того, чтобы одеться на фиктивную вечеринку, мы заперлись и отказались выходить из наших комнат. Как только она ушла, мы в спешке послали за Айседорой.

"This is an outrage!" she exclaimed angrily. "How is it possible that my own sister should do a thing like that to me? It is incredible!"
But it was only too true. I had never seen Isadora so angry. Her sister's underhanded action had evidently come as a great shock to her. She contemplated us for a while in silence. Then she asked whether the rest of us wished to remain with her. We assured her that we did. Visibly moved by our sincere attachment, she said, "Very soon I'll have a beautiful new school organized here. Just have a little patience."
..
«Это возмутительно!» - сердито воскликнула она. «Как возможно, чтобы моя собственная сестра должна была так поступать со мной? Это невероятно!»
Но это было слишком верно. Я никогда не видела, чтобы Айседора так рассердилась. Коварное действие её сестры, очевидно, стало для неё большим потрясением. Некоторое время она молчала. Затем она спросила, хотят ли остальные из нас остаться с ней. Мы заверили её, что так и сделаем. Явно тронутая нашей искренней привязанностью, она сказала: «Очень скоро у меня будет прекрасная новая школа, организованная здесь. Просто немного терпения».

Then she turned to me. "Oh, by the way, Irma, I have a nice letter here from your mother. I received it this morning." And she showed me the letter in which mother asked her to send me home for a long-overdue vacation and a consultation. "I think your mother made a good suggestion," she said. "None of you has been home for over four years, and it is time you went back. You may visit your people for the summer months and I shall send for you when the new school is ready." And she added, "That is perhaps the best plan for the present, as I shall myself be absent for a while." Neither she nor her adoring pupils could possibly foresee that "absent for a while" would encompass the space of not only several months, but years.
..
Затем она повернулась ко мне. «О, кстати, Ирма, у меня есть хорошее письмо от твоей матери, я получила его сегодня утром». И она показала мне письмо, в котором мать попросила её отправить меня домой на длительный отпуск и консультацию. «Я думаю, твоя мать сделала хорошее предложение», - сказала она. «Никто из вас не был дома более четырех лет, и настало время вернуться. Вы можете посетить своих родных в летние месяцы, и я сообщу вам, когда новая школа будет готова». И она добавила: «Это, пожалуй, лучший план для настоящего, так как я сама буду отсутствовать некоторое время». Ни она, ни её обожающие ученики не могли предвидеть, что «на какое-то время» будет охватывать пространство не только нескольких месяцев, но и лет.

For my part, living at home with mother was very agreeable and a nice change from school routine. Only after two months of this, I became restless and, as time went by, longed more and more for a speedy return to Isadora and the company of my schoolmates. Life at the Duncan School, for better or worse, had become so much a part of me that I could not envision any other existence. At home, delimited by my mother's narrow horizon, I felt shut in. My initiation into the art of the dance had given me a need for beauty and a sense of higher aspirations that could no more be denied me than breathing. So when July, August, September, and most of October passed and I still had not heard from Isadora, I was seized with despair, believing I would never hear from her again. On the other hand, we had frequently received word from Mr. Merz, who in his capacity as director of the newly established Elizabeth Duncan School repeatedly begged me to join that organization. Loyal in my devotion to Isadora, I steadfastly refused.
..
С моей стороны, жизнь дома с матерью была очень приятной и сильно отличалась от школьной рутины. Только через два месяца я стала беспокойной и, со временем, всё больше и больше стремилась к скорейшему возвращению к Айседоре и компании моих одноклассников. Жизнь в школе Дункан, лучше или хуже, стала настолько значительной частью меня, что я не могла представить себе другого существования. Дома, ограниченная узким горизонтом моей матери, я почувствовала себя в заточении. Моё посвящение в искусство танца дало мне потребность в красоте и ощущении высших устремлений, в чём не может быть больше отказано мне, так же как в дыхании. Поэтому, когда прошли июль, август, сентябрь и большая часть октября, и я всё ещё не слышала вестей от Айседоры, меня охватило отчаяние, и я полагала, что больше никогда не услышу ничего от неё. С другой стороны, мы часто получали приглашения от г-на Мерца, который в качестве директора недавно созданной школы Элизабет Дункан неоднократно просил меня присоединиться к этой организации. Верная в своей преданности Айседоре, я неуклонно отказывалась.

I had been in contact once with the eldest pupil, Susanna, who also lived in Hamburg. She wanted to know if I had news from Isadora, because she too wondered at her silence. We exchanged opinions, and that was all. But a couple of days later I told mother for the first time about the feud I had had with Susanna at the chateau when she and the other two older girls had tormented the younger ones. Mother appeared shocked.
..
Однажды я связалась со старшей ученицей Сюзанной, которая также жила в Гамбурге. Ей хотелось узнать, есть ли у меня новости из Айседоры, потому что она тоже задумалась над её молчанием. Мы обменялись мнениями, и всё. Но через пару дней я впервые сказал матери о той вражде, которую я имела с Сюзанной в замке, когда она и другие две старшие девочки мучили младших. Мать оказалась шокированной.

"To think that I received her here in my house and was nice to her!" she said. "Why didn't you tell me before? I would have refused to let you associate with such a nasty girl. She is a bad influence, and I'm surprised that they kept her at the school." Then early one morning, when I happened to be still in bed, the doorbell rang. Mother went to answer. Who could it be so early? I sat up in bed to listen. Never was I so surprised as to hear the familiar Viennese accent of Max Merz inquiring whether I was at home? Mother conducted him into the front parlor.
..
«Подумать только, что я примала её здесь, в моём доме, и была с ней мила!» она сказала. «Почему ты не сказала мне раньше? Я бы отказалась, и не позволила бы тебе общаться с такой противной девушкой. Она плохо влияет на тебя, и я удивлена, что они держали её в школе». Затем, рано утром, когда я всё ещё была в постели, раздалась звонок в дверь. Мать ответила. Кто это может быть так рано? Я села на кровать, чтобы послушать. Никогда я не была так удивлена, когда услышала знакомый венский акцент Макса Мерза, который спрашивал меня, была ли я дома? Мать провела его в переднюю гостиную.

During my stay with mother I had discarded my Duncan uniform so as not to appear conspicuous, and had worn the type of dresses and shoes used by other people. At the sound of Mr. Merz's voice, I jumped out of bed and reached for the suitcase that contained my school outfit. I put it on in a jiffy. When mother came to my room and said, "Guess who is here?" she was taken aback to see me standing there in sandals and tunic. I answered, "Yes, I know, and I am ready to go with him." Mr. Merz, a pleasant man in his middle thirties, greeted me warmly. "I knew you would never make the trip alone," he said, smiling. "That is why I came to fetch you."
..
Во время моего пребывания с матерью я забросила свою форму Дункан, чтобы не казаться заметной, и носила типовые платья и обувь, используемые другими людьми. При звуке голоса мистера Мерца я вскочила с кровати и потянулась за чемоданом, в котором находилась моя школьная одежда. Я надела его в одно мгновение. Когда мать вошла в мою комнату и сказала: «Угадай, кто здесь?» она была ошеломлена, увидев меня стоящей в сандалиях и тунике. Я ответила: «Да, я знаю, и я готова пойти с ним». Мистер Мерц, приятный мужчина в середине тридцати лет, тепло поприветствовал меня. «Я знал, что вы никогда не совершите поездку в одиночку, - сказал он, улыбаясь. «Вот почему я пришел за тобой».

My resistance to joining Elizabeth's school weakened the moment I heard his voice. My deep yearning to be within my accustomed milieu again, where music and dancing were of the essence and nothing else really mattered, made me decide impulsively to go with him. But when mother heard that he intended to take Susanna back too, she strenuously objected to my going. "You must make a choice between my daughter and that other girl," she told him.
..
Моё сопротивление присоединяться к школе Элизабет ослабело, когда я услышала его голос. Моё глубокое стремление снова оказаться в моей привычной среде, где музыка и танцы были сущностью, и ничто другое не имело особого значения, заставило меня импульсивно решиться пойти с ним. Но когда мать услышала, что он намеревается снова забрать Сусанну, она решительно возражала против моего ухода. «Вы должны сделать выбор между моей дочерью и этой другой девушкой», - сказала она ему.

Before making a decision, Mr. Merz, who was pedantic and given to lecturing on sundry topics, wanted to consult with Professor Hohle, who was a member of the local committee for the support of our school. He and his family lived near us and knew me quite well. We went there, and Professor Hohle paid serious attention to what Merz had to say, but seemed surprised that he needed advice. He told him to take me.
..
Прежде чем принять решение, г-н Мерц, который был педантичен и преподавал по различным темам, хотел проконсультироваться с профессором Холом, который был членом местного комитета поддержки нашей школы. Он и его семья жили рядом с нами и хорошо знали меня. Мы пошли туда, и профессор Холь серьезно обратил внимание на то, что должен был сказать Мерз, но, похоже, удивился, что ему нужен совет. Он велел ему взять меня.

So Mr. Merz and I on that same day took the train for Frankfurt-am-Main, where Tante Miss and the other five girls were temporarily located. They were living in the house of a Dr. Kling, on the Bockenheimer Landstrasse. It turned out to be a pleasant, old, musty-smelling house filled with books, for Dr. Kling, a bachelor and a learned man, had been a founder of the Germanic Museum in Nuremberg. His house, overgrown with climbing roses and set in a wooded plot where he maintained a bird sanctuary, had a mysterious, enchanted air.
..
Поэтому мы с г-ном Мерцем в тот же день отправились поездом во Франкфурт-на-Майне, где временно находились Танте Мисс и остальные пять девушек. Они жили в доме доктора Клинга, на Ландштрассе Бокенхаймера. Это оказался приятный, старый, затхлый дом, наполненный книгами, потому что доктор Клинг, холостяк и ученый, был основателем Германского музея в Нюрнберге. Его дом, заросший восходящими розами и расположенный на лесистом участке, где он поддерживал птичий заповедник, имел загадочный, зачарованный воздух.

We arrived there late at night and I did not see the other girls, who were already in bed. But when I awoke in the morning, with the sun pouring through a window framed in climbing roses in which birds nested and kept up a constant twitter, I thought I heard a different kind of twittering besides. Without turning around, I became aware of the other girls clustered near my bed. I heard them whisper excitedly:
..
Мы приехали туда поздно вечером, и я не видела других девушек, которые уже были в постели. Но когда я проснулась утром, солнце заливало окно, обрамленное восхождением на розы, в котором птицы гнездились и продолжали постоянный щебет, но я подумала, что я услышала и другие щебетания. Не оборачиваясь, я узнала о других девушках, сгруппированных возле моей кровати. Я слышала, как они взволнованно прошептали:

"Oh, look! there is only one girl in here!"
"Which one is it, do you think? Irma or Susanna?"
"I don't know. I can't see-she has her head hidden in the pillow!"
"Gee, I hope it's Irma."
"Oh, so do!."
"Me too."
"Sh, sh. Suppose it is Susanna!"
"I don't care!"
..
«О, смотри, здесь только одна девушка!»
«Которая из них, как вы думаете, Ирма или Сюзанна?»
«Я не знаю, я не вижу - она спряталась в подушку!»
«Надеюсь, это Ирма».
«О, так и сделай!»
«Я тоже.»
«Ш, ш. Предположим, что это Сусанна!»
«Мне всё равно!»

That was all I needed to hear to get their honest reaction. Joyfully I cast away the bedclothes and jumped out of bed. The moment they recognized me, we had a gay reunion. Laughing and chatting at the same time, they told me how glad they were to see me instead of Susanna. "We all hate her so," Anna said, and Theresa eagerly nodded assent. Both Lisel and Gretel chimed in, one saying, "We were afraid of her"; the other asking apprehensively, "Is she coming later?"
..
Это всё, что мне нужно было услышать, чтобы узнать их честную реакцию. Радостно я отбросила постельное белье и вскочила с кровати. В тот момент, когда они узнали меня, у нас было весёлое воссоединение. Смеясь и болтая в то же время, они сказали мне, как они рады видеть меня вместо Сюзанны. «Мы все так её ненавидим, - сказала Анна, и Тереза с готовностью кивнула. Затем Лизель, и Гретель вмешались, одна из них сказала: «Мы боялись её»; другая спросила с опаской: «Она приедет позже?»

I delightedly assured them that neither of the two older girls would ever be allowed to return. We had got even with our former tormentors at last. With Erica and Temple scheduled to join us at a later date, we all rejoiced to be reunited again. Pleased and happy to be forming a smaller but much more congenial group, we hoped to remain together to the end.
..
Я с радостью заверила их, что ни одна из двух старших девочек не сможет вернуться. Наконец-то мы получили превосходство над нашими бывшими мучителями. После того, как выяснилось, что Эрика и Темпле планировали присоединиться к нам позже, все мы обрадовались тому, чтобы снова воссоединиться. Приятно и счастливо было формировать меньшую, но гораздо более благоприятную группу, и мы надеялись остаться вместе до конца.

Two years elapsed before the Darmstadt building could be completed. In the interim, led by Tante Miss and Merz, we girls gave combination lecture-dance recitals to support ourselves. These also served to make propaganda and drum up trade in the form of paying pupils for their newly founded institute for Korperkultur. Here young German girls would receive an education based mainly on physical culture and racial hygiene-a chauvinistic ideology that had nothing in common with Isadora Duncan's theory of physical education for children, which was founded on her dance art.
..
Прошло два года, прежде чем здание Дармштадта могло быть завершено. Тем временем, во главе с Танте Мисс и Мерцом, мы, девочки, дали совместные концерты танц-лекции, чтобы поддержать себя. Они также способствовали пропаганде и расширению дохода в форме оплаты учеников за их недавно учрежденный Институт Физической Культуры. Здесь молодые немецкие девочки получали образование, основанное главным образом на физической культуре и расовой гигиене, - шовинистической идеологии, которая не имела ничего общего с теорией физического воспитания детей Айседоры Дункан, основанной на её танцевальном искусстве.

The motivating force behind all this Rassenkultur business was Max Merz. A fanatic on the subject, ambitious and an opportunist, he managed to exert a kind of Svengali influence over Elizabeth. Born in Vienna of Czech parents, he had studied composition and conducting at the Vienna Conservatory, finishing at the Hochschule fiir Musik in Berlin. Seeing Isadora Duncan dance one day, he became so fired with the idea of composing music for her that he applied for a job at the Grunewald school toward the end of 1906. There he met not Isadora but her older sister, and from that moment on they became close friends and allies. He acted as music director and conductor for the school performances. When Isadora decided to transfer her establishment to Paris, Merz prevailed upon Elizabeth to remain in Germany-the country he admired more than any other-and to open her own school there. Being more than devoted to him, she agreed wholeheartedly.
..
Мотивирующей силой всего этого бизнеса расовой культуры был Макс Мерц. Фанатик по этому вопросу, амбициозный и оппортунистический, он сумел оказать некое влияние на Элизабет, подобно Свенгали [главный герой романа «Трильби» Джорджа Дюморье 1894 года]. Он родился в Вене, в семье чешских родителей, изучал композицию и дирижировал в Венской консерватории, финишировал в берлинском музыкальном мюзикле Университет. В один прекрасный день, увидев танец Айседоры Дункан, он настолько увлекся идеей сочинения музыки для неё, что подал заявку на работу в школу Груневальд в конце 1906 года. Там он встретил не Айседору, а её старшую сестру, и с этого момента они стали близкими друзьями и союзниками. Он выступал в качестве музыкального директора и дирижера для школьных выступлений. Когда Айседора решила перенести своё учреждение в Париж, Мерц воздействовал на Элизабет, чтобы остаться в Германии, стране, которой он восхищалась больше, чем любой другой, - и открыть там свою собственную школу. Будучи более чем преданной ему, она всецело согласилась.

A clever man, obsessed with a theory to propound, he developed a natural bent for lecturing. He would get up and lecture at the drop of a hat anywhere, any time. His ordinary conversations invariably turned into speeches and, once started, he would harangue people for hours. In promoting the Elizabeth Duncan School for Physical Culture, he had at last found his true metier. Affable in manner and attractive to women-with the well-known Viennese charm of Kuss-die-Hand type of flattery-he encountered little difficulty in getting people to part with their money for his pet project. It was gradually taking form on a hill near Darmstadt, Merz having first cajoled the ruling grand duke to donate valuable property. As a doctrinaire preaching physical culture and racial hygiene on the one hand, and providing the musical accompaniment for our dance recitals on the other, he managed to confuse many of his listeners. As one alert Hamburg critic observed:
..
Умный человек, одержимый теорией, предназначенной для пропаганды, он разработал природную склонность к чтению лекций. Он вставал и читал лекции в любом месте, в любое время. Его обычные разговоры неизменно превращались в речи, и, начав, он часами преследовал людей. В продвижении Школы Физической Культуры Элизабет Дункан он, наконец, нашёл свою истинную профессию. Приветливый в манере и привлекательный для женщин - с известным венским очарованием "целователя рук" и таким типом лести - он не испытывал особых трудностей в том, чтобы заставить людей расстаться со своими деньгами для своего любимого проекта. Тот постепенно обретал форму на холме недалеко от Дармштадта, где Мерц как-то уговорил правящего великого князя пожертвовать ценную собственность. С одной стороны, доктринер [следующий своей оторванной от жизни теории или догме, схоласт, начётчик], проповедующий физическую культуру и расовую гигиену, и предоставляя музыкальные сопровождения наших танцевальных концертов, с другой, ему удалось сбить с толку многих его слушателей. Как заметил один из наблюдателей в Гамбурге:

The Elizabeth Duncan School for young girls of the privileged class purports to be an institution devoted to physical culture-and not the art of the dance. Then why, for heaven's sake, do they distort the picture of their intentions by giving dance performances?
I am convinced that the majority of the public, despite the explanations of director Max Merz, left the theatre with the impression that this physical culture institution really represents a dance school.
This is probably due to the name of Isadora Duncan, whose spirit presides over the whole show.
..
Школа Элизабет Дункан для молодых девушек из привилегированного класса претендует на роль института, посвященного физической культуре, а не искусства танца. Тогда почему, ради бога, они искажают картину своих намерений, давая танцевальные представления?
Я убежден, что большинство общественности, несмотря на объяснения директора Макс Мерца, покинули театр с впечатлением, что это учреждение физической культуры действительно представляет школу танцев.
Вероятно, это связано с именем Айседоры Дункан, чей дух возглавляет всё шоу.

No matter how hard Elizabeth and Merz tried to wean us away from Isadora's artistic influence, they did not succeed in obliterating the spirit of the dance as instilled by Isadora in her former pupils. To mold us into their concept of physical culture paragons, they even resorted to the desperate means of engaging an officer of the Swedish army to drill us in gymnastics. Isadora had expressly stated that "Swedish gymnastics is a false system of body culture because it takes no account of the imagination and regards the muscles as an end in themselves."*
*Life, p. 189.
..
Независимо от того, насколько сильно Элизабет и Мерц пытались оттолкнуть нас от художественного влияния Айседоры, им не удалось уничтожить дух танца, который внушила Айседора в её бывших учениках. Чтобы превратить нас в их концепцию образцов физической культуры, они даже прибегли к отчаянным средствам привлечения офицера шведской армии, чтобы обучить нас гимнастике. Айседора прямо заявила, что «шведская гимнастика - это ложная система культуры тела, потому что она не учитывает воображение и рассматривает мышцы как самоцель».*
*Жизнь, с. 189.

When, after such rigorous physical training (resembling in every respect the stiff drill of soldiers on parade), month after month, year in and year out, we still kept the spark alive and continued to dance the way Isadora taught us, they continued to disparage our efforts. If people happened to praise our dancing, Elizabeth would tell them that we only "imitated" her sister. She was undoubtedly well aware of the fact that Isadora, as the creator and unique exponent of her art, was also our sole example, and that she, Elizabeth, had nothing whatsoever to contribute in this particular field. Her own pupils had to look elsewhere for inspiration and guidance if they wanted to qualify as genuine exponents of the dance as Isadora envisioned it. She knew that Isadora from the very beginning intended to train specially chosen disciples to carry on her art.
..
Когда после столь строгой физической подготовки (напоминающей во всех отношениях жесткую тренировку солдат на параде), месяц за месяцем, год за годом, мы всё ещё сохраняли искру и продолжали танцевать так, как нас учила Айседора, но они продолжали пренебрегать нашими усилиями. Если люди хвалили наши танцы, Элизабет говорила им, что мы только «подражали» её сестре. Она, несомненно, хорошо знала, что Айседора, как создатель и уникальный экспонат её искусства, была также нашим единственным примером, и что она, Элизабет, не имела ничего, что могло бы внести вклад в эту конкретную область. Её собственным ученикам приходилось искать в другом месте для вдохновения и руководства, если они хотели квалифицироваться как настоящие участники танца, как это представляла Айседора. Она знала, что Айседора с самого начала собиралась обучать специально избранных учеников для продолжения своего искусства.

Her dancer's body being the instrument, Isadora represented in her own person two not necessarily related principles: both the creative and the interpretative. To interpret her choreography correctly, from both the physical and the spiritual points of view, we could not do otherwise than dance in her image. For reasons of her own, this was something Elizabeth wanted to prevent at all costs.
..
Её тело танцора было инструментом, Айседора представляла в своей собственной персоне два не обязательно связанных принципа: как творческий, так и интерпретирующий. Чтобы правильно интерпретировать её хореографию, как с физической, так и с духовной точек зрения, мы не могли сделать иначе, чем танцевать по её образу. По своей собственной причине Элизабет хотела предотвратить это любой ценой.

I for one, all the time I was a pupil of the Darmstadt school, could not reconcile Isadora's spiritual teachings with the materialistic ideologies expounded by Elizabeth or the racial theories advocated by Max Merz. Nor did I willingly submit to wearing their uncomfortable, unbecoming school uniform, consisting of scratchy gray woolen underwear, ditto clothes, and gray woolen stockings shaped like long opera gloves with a cot for each toe. The latter were meant to fit specially designed orthopedic foot-wear with a separate compartment accommodating the individual toes. The excruciating torture I sustained walking around in these modern instruments of the Inquisition cannot be easily described. Tante Miss had a knack for making her pupils feel miserable. Not that she set a fine example by using them herself. Oh no, her implacable Spartan attitude excluded her own discomforts.
..
Я про то, что за всё время, пока я была учеником школы Дармштадта, не могла примирить духовные учения Айседоры с материалистическими идеологиями, изложенными Элизабет или расовыми теориями, которые пропагандировал Макс Мерц. Я так же не охотно соглашалась носить их неудобную, не идущую к лицу школьную форму, состоящую из колючего серого шерстяного нижнего белья, тонкой одежды и серых шерстяных чулок в форме длинных оперных перчаток с отделениями для каждого пальца ноги. Последние предназначались для ношения специально разработанной ортопедической обуви с отдельными отсеками для размещения отдельных пальцев. Невозможно просто описать мучительную пытку, которую я испытывала в этих современных инструментах инквизиции. У Танте Мисс было умение заставлять её учеников чувствовать себя несчастными. Не то, чтобы она показывала хороший пример, используя их сама. О нет, её непримиримое спартанское отношение исключало её собственный дискомфорт.

Thus my education, which had started as a dancer and follower of Isadora Duncan's lofty ideals, was persistently being perverted. I was, against my will and natural inclination, abruptly directed into channels alien to my artistic instincts. It all culminated at the Hygienic Exhibition in Dresden in 1911. In the great hall (where a giant replica of a transparent heart pumping red blood greeted the visitor) we had an exhibit consisting of white plaster casts of our torsos and limbs. My own contribution was a life-size replica of my arm from shoulder to fingertips. Models of our school uniform were also shown. Preceded by lectures from both Mr. Merz and Elizabeth, we girls daily gave free demonstrations of our physical prowess acquired under their guidance via Swedish gymnastics. They reached the high point of their endeavors in the field of physical culture in Germany with that exhibition. With the award of the gold medal, their greatest ambition was achieved.
..
Таким образом, моё образование, начавшееся как танцовщицы и последовательницы высоких идеалов Айседоры Дункан, настойчиво извращалось. Я была против моей воли и естественной склонности, внезапно направлена в каналы, чуждые моим художественным инстинктам. Всё это завершилось Гигиенической выставкой в Дрездене в 1911 году. В большом зале (где была гигантская копия прозрачного сердца, накачивающего красную кровь, приветствовала посетителя), у нас была выставка, состоящая из белых гипсовых слепков наших торсов и конечностей. Мой собственный вклад был в натуральную величину копией моей руки от плеча до кончиков пальцев. Также были показаны модели нашей школьной формы. Предшествовали лекции от г-на Мерца и Элизабет, а мы, девочки, ежедневно давали бесплатные демонстрации нашей физической доблести, приобретённые под их руководством через шведскую гимнастику. Они достигли высокой точки своих усилий в области физической культуры в Германии с этой выставкой. С присуждением золотой медали их величайшие амбиции были достигнуты.

One would have thought that Elizabeth Duncan possessed at least the intelligence, if not the generosity of heart, to acknowledge that we pupils of the original school had contributed largely to the success of hers; that as a group we represented a distinct asset to her and her work. More important, as far as our personal attitudes were concerned, she should have recognized that we could no longer be treated as children in constant need of correction and punishment. We were growing up (the eldest being seventeen) and desired her to establish a more amiable student-teacher relationship. But her unrealistic approach to her growing pupils made the relationship even more strained than before. And thus matters stood between us when, in the fall of 1912, the Darmstadt school was ready for our occupancy.
..
Можно было бы подумать, что Элизабет Дункан обладает по крайней мере умом, если не щедростью сердца, чтобы признать, что мы, ученики первоначальной школы, внесли большой вклад в её успех; что в качестве группы мы представляли собой отдельный актив для неё и её работы. Что более важно, то что касается наших личных установок, она должна была признать, что мы больше не можем рассматриваться как дети, которые постоянно нуждаются в исправлении и наказании. Мы росли (старшей семнадцать) и желали, чтобы она установила более любезные отношения между учениками и учителями. Но её нереалистичный подход к её растущим ученикам сделал отношения ещё более напряженными, чем раньше. И поэтому вопросы стояли между нами, когда осенью 1912 года школа Дармштадт была готова для нашего занятия.

Situated just outside the city on top of a hill, the new building commanded a sweeping view of the valley below, with the silver ribbon of the river Rhine winding away in the distance. Built along simple, functional, modern lines, the house had large airy rooms filled with the Grunewald furniture, which Elizabeth had appropriated. The large central hall was especially designed for such physical activities as the Elizabeth Duncan School had to offer. The day of inauguration was planned as a big event, with their highnesses the Duke and Duchess of Hessen-Darmstadt participating.
..
Расположенное недалеко от города на вершине холма, новое здание возвышалось над широким видом на долину внизу, с серебряной лентой реки Рейн, нависавшей издалека. Построенные вдоль простых, функциональных, современных линий, в доме были большие просторные комнаты, заполненные мебелью из Грюневальда, которую Элизабет присвоила. Большой центральный зал был специально разработан для таких физических занятий, которые могла предложить школа Элизабет Дункан. День инаугурации был запланирован как большое событие, в котором участвовали герцог и герцогиня Гессен-Дармштадтская.

Some of us had met this ruler a few years earlier, when we had performed at the Hof Theatre. A grandson of Queen Victoria and a brother of the Tsarina, he was in his early forties. He was informal and democratic in manner, jovial of disposition, and somewhat given to practical jokes. He was also an enthusiastic patron of the theatre and often took part in amateur theatricals. He and his wife organized a dancing class at the palace so that their two little boys could learn to dance, and some of the older girls went there once a week to assist Tante Miss with the teaching. Under the benevolent patronage of the Duke and Duchess, the Darmstadt school was off to a good start. On the day of the inauguration they drove up in their horse-drawn carriage in grand style and, seated in the front row of the great crowd of spectators, graciously watched the ceremonies.
..
Некоторые из нас встречались с этим правителем несколько лет назад, когда мы выступали в Театре Хофа. Внук королевы Виктории и брат царицы, ему было лет сорок. Он был неформальным и демократичным в манере, с веселым настроением и в некоторой степени отдавалась розыгрышам. Он также был восторженным покровителем театра и часто принимал участие в любительских театрах. Он и его жена организовали танцевальный класс во дворце, чтобы их двое маленьких мальчиков могли учиться танцевать, а некоторые из старших девушек ездили туда раз в неделю, чтобы помочь Танте Мисс с учением. Под благосклонным покровительством герцога и герцогини школа Дармштадта начиналась хорошо. В день инаугурации они подъехали в своем конном экипаже в величественном стиле и, сидя в переднем ряду большой толпы зрителей, любезно наблюдали за церемониями.

This was indeed the day of days for Max Merz. Triumphant, with coattails flying, he supervised and conducted the whole proceeding. He was reception committee, conductor of the choir singers, and main speaker all rolled into one. He even composed both the words and music for the pageant. It seemed to be entirely his show. His frenzied activity aroused my risibility, which gradually mounted to such a pitch that during the inaugural address I was suddenly seized with a terrible fit of the giggles. I stood directly behind him among all the other pupils, who were dressed in purest white to form a striking background for his slender figure attired in a dark frock coat.
..
Это действительно был день из дней для Макса Мерца. Триумфально, с летающим пальто, он руководил и проводил всё это. Он был приёмная комиссия, дирижер певческого хора, и главный оратор - всё в одном. Он даже сочинял как слова, так и музыку для конкурса. Казалось, что это его шоу. Его безумная деятельность вызвала мою смешливость, которая постепенно приближалась к такой черте, что во время его первого обращения, меня внезапно охватили ужасные приступы хихиканья. Я стояла прямо за ним среди всех других учеников, которые были одеты в чистейшую белую одежду, чтобы создать яркий фон для его стройной фигуры, одетую в тёмный сюртук.

When, inspired by the brilliant October sunshine and carried away by his own flamboyant oratory, he started to invoke his Teutonic gods, I could no longer control myself. Neither apparently could he, for without looking around he knew quite well whence these hysterical giggles originated. And so in the midst of his impassioned evocation of "Baldur! Oh, mighty sun god! I implore thee cast thy golden rays upon our work!" he suddenly stopped and startled not only me but the whole assembly by shouting, "Oh, Irma, shut up!"
That effectively took care of me, but not the Grand Duke. He pulled his silk handkerchief out of his pocket and blew his nose vigorously while his shoulders shook with hidden laughter ....
..
Когда, вдохновленный блестящим солнечным светом октября и увлекшись своей яркой ораторской мыслью, он начал призывать своих богов-тевтонов, я больше не могла себя контролировать. Видимо, он не мог смириться с этим, причём, не оглядываясь, он прекрасно знал, откуда возникли истерические хихиканья. И поэтому в разгар своего страстного восклицания «Балдур! О, могучий бог солнца! Я умоляю тебя бросить твои золотые лучи на нашу работу!» он внезапно остановился и испугав не только меня, но и всё собрание, прокричал: «О, Ирма, заткнись!»
Это эффективно подействовало на меня, но не на великого князя. Он вытащил свой шёлковый носовой платок из кармана и энергично высморкался, пока его плечи сотрясались от смеха....

Following the official opening, the Elizabeth Duncan School settled down to its regular daily routine of academic studies in the morning and dance, music, or gymnastics in the afternoon. Many new pupils were enrolled, on both a paying and a scholarship basis.
In this school, once I had shown an aptitude for teaching, I was formally entrusted with all the dance classes for children. Thus, at the youthful age of fifteen, I became a full-fledged teacher without pay. But what I gained was immense practical experience (by developing my own method of teaching) in instructing others, not only in the fundamentals, but also in the finer expressions of the true dance as taught to me by Isadora Duncan. But I am getting ahead of my story.
..
После официального открытия, школа Элизабет Дункан начала регулярную ежедневную программу академических занятий по утрам и танцам, музыке или гимнастике днём. Многие новые ученики были зачислены как за оплату, так и на стипендию.
В этой школе, как только я проявила склонность к обучению, мне официально были доверены все танцевальные классы для детей. Таким образом, в юношеском возрасте пятнадцати лет [1912 год] я стала полноправным учителем без оплаты. Но то, что я приобрела, было огромным практическим опытом (путём разработки моего собственного метода обучения) в обучении других не только основам, но и более тонким выражениям истинного танца, чему научила меня Айседора Дункан. Но я опережаю свою историю.

[135], p.113-123 * DUNCAN DANCER * Lesson in the Temple *

-=7=-

Lesson in the Temple
Урок в храме

I HAD not heard from Isadora for two years when, quite unexpectedly, she came to see us. This occurred in Dresden, where we were attending a hygienic exhibition; and Isadora, on a motor trip with Paris Singer, happened to be passing through.
..
Я ничего не слышала от Айседоры два года, когда неожиданно она приехала к нам. Это произошло в Дрездене, где мы посещали гигиеническую выставку; и Айседора, в поездке с Парисом Зингером, проходила мимо.

When she arrived to have lunch with her sister, we hardly recognized her. Her outward appearance had undergone a complete transformation. Gone were the simple tunic and sandals she always used to wear, as well as the flowing cape and skullcap that were almost a trademark of hers. Instead, she appeared in a very smart outfit that Paul Poiret, the famous French couturier, had designed especially for her in accordance with her taste for simple lines. It was quite a departure for him, who had just launched the eccentric fashion of the hobble skirt and cartwheel hat bedecked with ostrich plumes. And here we have proof of how Isadora Duncan influenced modern dress reform, for it was directly through Paul Poiret's designs copied from her ideas that the simple line of today's clothes evolved. "How the girls have grownl" she exclaimed when she saw us. She held my hand in hers for a moment and regarded me fondly and then said to her sister, "Be sure to bring this one along when you visit me in July."
..
Когда она приехала пообедать со своей сестрой, мы её почти не узнали. Её внешний вид претерпел полную трансформацию. Ушли былые простые туники и сандалии, которые она всегда носила, а также ниспадающий плащ и тюбетейка, которые были почти её торговой маркой. Вместо этого она появилась в очень элегантном наряде от Пол Пуаре, известного французского кутюрье, который был разработан специально для неё в соответствии с её вкусом к простым линиям. Для него это была настоящая отправная точка, которой он только что начал эксцентричную моду на юбку-хоббле и большую круглую шляпу, украшенную страусиными перьями. И здесь, у нас есть доказательства того, как Айседора Дункан повлияла на современную реформу одежды, потому что именно через проекты Пола Пуаре были скопированы её идеи о том, что эволюционировала простая линия сегодняшней одежды. «Как девочки выросли», - воскликнула она, увидев нас. Некоторое время она держала меня за руку и с любовью смотрела на меня, а потом сказала сестре: «Обязательно привези её, когда придешь ко мне в июле».

Back at school I lived as in a dream, counting the days from then on till Tante Miss would get ready to leave. The middle of July came and went, and still I had not received the impatiently awaited sign from her. Had she forgotten? I was secretly elated that Isadora had singled me out, and having missed her for so long I was naturally eager to be with my idol again. But I also knew that Elizabeth suppressed favoritism, and judging by her former actions I did not count much on my chances. Then suddenly, late one afternoon, the governess came to me, saying, "Can you get packed in five minutes? Miss Duncan is going to take you along. But only if you hurry!"
I got downstairs with my hastily packed wicker suitcase just as Tante Miss stepped into the waiting cab. I had no time to say goodbye to the girls. My heart was beating fast with excitement in my joy to be with Isadora again.
..
Вернувшись в школу, я жила как во сне, считая дни до тех пор, пока Танте Мисс не соберется ехать. Середина июля пришла и ушла, но я всё ещё не получила от неё нетерпеливо ожидаемого знака. Разве она забыла? Я была тайно в восторге от того, что Айседора выделила меня, и, пропустив её так долго, я, естественно, хотела снова быть с моим кумиром. Но я также знала, что Элизабет подавила фаворитизм, и, судя по её прежним действиям, я не очень рассчитывала на свои шансы. Внезапно, однажды вечером, гувернантка подошла ко мне и сказала: «Можете ли вы упаковать вещи через пять минут? Мисс Дункан повезёт вас с собой. Но только, если вы поспешите!»
Я спустилась вниз с моим спешно упакованным плетеным чемоданом, когда Танте Мисс вошла в кабину ожидания. У меня не было времени попрощаться с девушками. Моё сердце быстро билось от волнения в моей радости, чтобы снова оказаться с Айседорой.

We arrived late at night in Ostend, and Isadora met us at the station. At the hotel she softly opened the door to the room where her two children were fast asleep with their English nanny. "You go and sleep in that bed over there beside the nurse, darling, and I'll see you in the morning. Goodnight!" Getting into bed beside her sleeping children, I had the sweet sensation of actually being one of her children too. With this thought I went to sleep, feeling happier than I had for a long time.
..
Мы прибыли поздно вечером в Остенд, и Айседора встретила нас на вокзале. В отеле она тихонько открыла дверь в комнату, где крепко спали её двое детей со своей английской няней. «Ты спишь в этой постели рядом с няней, дорогая, и я увижу тебя утром. Спокойной ночи!» Попав в постель рядом с её спящими детьми, у меня было приятное ощущение, что я тоже одна из её детей. С этой мыслью я заснула, чувствуя себя счастливее, чем я была долгое время.

I awoke the next morning in a daze, not realizing immediately where I was. Bright sunlight filtered through the shutters, and I could get a whiff of tangy salt air and hear the waves thundering on the beach. Then I remembered we had come to Ostend on the North Sea, and I jumped out of bed and stepped onto the balcony to have a good look. My movements must have awakened Deirdre, for when I returned she was sitting up in bed. The last time I saw her she had been a mere infant. Now five years old, she looked me over carefully before asking timidly, "Who are you?" "I am your new playmate," I said. "I hope we shall be friends."
..
Я проснулась на следующее утро в оцепенении, не понимая, где я была. Яркий солнечный свет просачивался через жалюзи, и я могла почуствовать ощутимый солёный воздух и услышать волны, гремевшие на пляже. Затем я вспомнила, что мы приехали в Остенд на Северное море, и я вскочила с кровати и вышла на балкон, чтобы хорошо оглядеться. Мои движения, должно быть, разбудили Дейрдре, потому что, когда я вернулась, она сидела в постели. В последний раз, когда я видела её, она была просто младенцем. Теперь, в пять лет, она внимательно посмотрела на меня, прежде чем спросить робко: «Кто ты?» «Я твой новый товарищ по команде», - сказала я. «Надеюсь, мы будем друзьями».

"Have you seen my little brother?" she asked and pulled me over to his crib. "His name is Patrick and he is twelve months old." The baby, who was the son of Paris Singer, had blond curly hair. He looked very delicate and spent most of the time sleeping.
..
«Ты видела моего младшего брата?» - спросила она и потащила меня к его кроватке. «Его зовут Патрик, ему двенадцать месяцев». У ребёнка, который был сыном Париса Зингера, были блондиные вьющиеся волосы. Он выглядел очень хрупким и большую часть времени проводил во сне.

[] Elizabeth Duncan's school, Darmstadt. Irma at left among her little pupils; Elizabeth and Max Merz at right .. 137
[] Deirdre and Irma aboard ship to Egypt, 1912: snapshot by Isadora Duncan .. 137

[] Isadora with Deirdre and Patrick .. 138

"It would be a good idea if you taught Deirdre a few exercises," her mother told me one day. At that time I had never taught anyone, and so Deirdre, Isadora's little daughter, became my first pupil. She also suggested I teach her some simple piece of poetry like William Blake's "Little Lamb, who made thee?/Dost thou know who made thee,/Gave thee life, and bade thee feed/By the stream and o'er the mead?" Whenever her mother asked her to recite the poem, the poor child-timid and confused-could remember only the first line. Her mother would frown and scold, gently urging her to make more of an effort. Being a sensitive child, Deirdre would blush, hang her head, and start to cry.
..
«Было бы неплохо, если бы ты научила Дейрдре нескольким упражнениям», - сказала мне её мать однажды. В то время я никого не учила, и поэтому Деидре, маленькая дочь Айседоры, стала моим первым учеником. Она также предложила мне научить её простой поэзии, такой как стих Уильяма Блейка «Маленький Агнец, кто сделал тебя? / Ты знаешь, кто создал тебя, / Дал тебе жизнь и дал тебе питание / У ручья и по всей поверхности луга?" Когда же её мать попросила её прочитать стихотворение, бедный ребёнок, робкая и смущенная, смогла вспомнить только первую строчку. Мать нахмурилась и начала ворчать, мягко призывая её приложить больше усилий. Будучи чувствительным ребёнком, Дейрд покраснела, повесила голову и начала плакать.

To make her smile again, I dressed her in a pink candy-striped dress with a red sash, gave her a red pail and shovel, and took her down to the beach. There all the grownups sat in tall wicker chairs, which sheltered them from the stiff breeze that made the water too cold for bathing. The children, fully dressed, built sand castles at their feet. The band played in the pavilion on the boardwalk. And the fashionably dressed summer visitors - the women in hobble skirts with parasols, the men in white flannel trousers and blue jackets-paraded up and down. Few people ventured into the water. When they did, they entered a bathhouse on wheels, where they donned bathing suits that fully covered the body. Then a team of horses pulled the bathhouse out to sea. I found it a frightening experience and refused to do it more than once.
..
Чтобы она снова улыбнулась, я одела её в розовое платье с красными полосками с красным поясом, дала ей красное ведро и лопатку, и отвела её на пляж. Там все взрослые сидели в высоких плетёных креслах, которые защищали их от жесткого бриза, который делал воду слишком холодной для купания. Дети, полностью одетые, строили песчаные замки у их ног. Группа играла в павильоне на променаде. А модно одетые летние гости, - женщины в узких юбках с зонтиками, мужчины в белых фланелевых брюках и голубых куртках - разгуливали вверх и вниз. Мало кто рисковал заходить в воду. Когда они это сделали, то они вошли в купальню на колёсах, где надели купальные костюмы, которые полностью покрыли тело. Затем команда лошадей вытащила купальню в море. Я нашла это пугающим опытом и не раз отказывалась делать это.

A most embarrassing thing happened to me at Ostend the day we boarded Singer's yacht, the Lady Evelyn. We were about to take a channel cruise. "If the weather is good," our host had told us, "we'll sail tomorrow for the Isle of Wight to see the regatta at Cowes."
There was a crew of fifty on the luxurious yacht, which had a festive air with all its pennants whipping gaily in the wind. She seemed to have more of them than any other boat lying in the harbor, especially on the afterdeck.
..
Самое неприятное случилось со мной в Остенде в тот день, когда мы сели на яхту Зингера, леди Эвелин. Мы собирались отправиться в круиз по каналу. «Если погода хорошая, - сказал наш хозяин, - завтра мы отправимся на остров Уайт, чтобы увидеть регату в Коусе».
На роскошной яхте находилась команда из пятидесяти человек, у которой был праздничный внешний вид со всеми своими вымпелами, весело размахивающимися на ветру. Кажется, у них было больше их, чем на любой другой лодке, лежащей в гавани, особенно на палубе.

The instant I stepped aboard, Paris Singer came to me. "I am so sorry this unfortunate thing has happened," he said. "Please don't be too upset. It was an accident-it couldn't be helped. You see, the handle of your suitcase broke when it was carried across the gangplank, and it fell into the sea. The sailor who was carrying the suitcase jumped in and fished it out. But I'm afraid your clothes are ruined. I'm so sorry."
..
Как только я ступила на борт, Парис Зингер подошёл ко мне. «Мне очень жаль, что эта неудачная вещь произошла», - сказал он. «Пожалуйста, не слишком расстраивайся, это был несчастный случай - ему не удалось помочь. Понимаешь ли, ручка твоего чемодана сломалась, когда его переносили по трапу, и он упал в море. Матрос, который нёс чемодан подскочил и выудил его, но я боюсь, что твоя одежда испорчена. Мне очень жаль.

I gazed in horror at all my things hanging on a clothesline on the afterdeck, whipping madly in the breeze. It wasn't so much that they were wet as the dreadful fact that-since I had packed my new red diary with them-they were all hopelessly stained. Uncle Paris, as we children called him, gently placed his arm about me when he saw my consternation. "I'm afraid there isn't anything I can do," he said apologetically. "I wanted to telegraph Liberty's in London to send down some new clothes for you, but Elizabeth said not to do that. She said you could make out all right with what you have."
..
Я с ужасом смотрела на все мои вещи, висящие на веревке для белья на палубе, безумно развиваясь на ветру. Это было не так страшно, что они были мокрыми, как ужасный факт, что, поскольку я упаковала с собой свой новый красный дневник, то все они были безнадежно окрашены. Дядя Парис, как мы его называли, мягко обнял меня, когда увидел мой ужас. «Боюсь, я ничего не могу сделать, - сказал он извиняющимся тоном. «Я хотел телеграфировать Либерти в Лондон, чтобы отправить вам новую одежду, но Элизабет сказала, что этого не нужно делать. Она сказала, что ты сможешь разобраться с тем, что у тебя есть».

That was typical of Tante Miss. I was not surprised. It did not, however, increase my affection for her. On the entire cruise I wore the same dress I had on when I came aboard, thanks to her. Finally, when we reached Plymouth, Isadora took pity on me. She bought me the few new things I desperately needed, and everything took on a more cheerful aspect. On that cruise we visited the Channel Islands and Mont-Saint-Michel, then motored through a part of Devonshire where Paris Singer had an estate near Paignton. All too soon the summer holiday was over. The trip had to be cut short because of Patrick's illness. The baby contracted a fever, and his mother was in a rush to get to her own doctor in Paris.
..
Это было типично для Танте Мисс. Я не удивилась. Однако это не увеличило мою привязанность к ней. Благодаря этому, благодаря ей, во всём круизе я носила то же платье, в котором зашла на борт. Наконец, когда мы дошли до Плимута, Айседора сжалилась надо мной. Она купила мне несколько новых вещей, которые мне были отчаянно нужны, и всё приняло более весёлый аспект. В этом круизе мы посетили Нормандские острова и Мон-Сен-Мишель, затем проехали через часть Девоншира, где у Париса Зингера было поместье около Пейтона. Слишком скоро летний праздник закончился. Поездка должна была быть прервана из-за болезни Патрика. Ребёнок заболел лихорадкой, и его мать поспешила добраться до своего собственного врача в Париже.

A week later I reluctantly had to say goodbye to Isadora. She came to see us off at the Gare du Nord where we boarded the train back to Germany. It was then she took me completely by surprise by saying quite casually, "Goodbye, dear. I'll see you next winter in Egypt."
..
Через неделю я неохотно попрощалась с Айседорой. Она приехала к нам в Гар дю Норд, где мы сели на поезд обратно в Германию. Именно тогда она застала меня врасплох, сказав совершенно небрежно: «До свидания, дорогая, я увижу тебя следующей зимой в Египте».

EGYPT! I caught my breath. Had I heard correctly? I was dying to ask Elizabeth a thousand questions but refrained out of fear of how she might react. She was often so peculiar in my regard that I thought it wiser to keep my fingers crossed just in case and say nothing. From then on, the fall and winter months seemed to drag along endlessly. Christmas came and went without a word from Elizabeth about our coming trip. And then one day right after the New Year, word got around that she was getting ready to leave. I heard her hobble down the stairs from her top-floor bedroom, and anxiously I asked "Froecken," our Swedish governess, "Has Tante Miss said anything about my going with her?"
"No, she hasn't. Are you ready to go?"
..
ЕГИПЕТ! Я перевела дыхание. Расслышала ли я правильно? Я умирала, чтобы задать Элизабет тысячу вопросов, но воздержалась от страха перед тем, как она отреагирует. Она часто была настолько странной в отношении меня, что я подумала, будет разумнее держать пальцы скрещенными на всякий случай и ничего не говорить. С тех пор осенние и зимние месяцы, казалось, тянулись бесконечно. Рождество пришло и прошло без слов от Элизабет о нашей поездке. И вот однажды, после Нового года, стало известно, что она готовится ехать. Я слышала, как она спустилась по лестнице из спальни на верхнем этаже, и я с тревогой спросила «Фроеcкен», нашу шведскую гувернантку: «Разве Танте Мисс что-то сказала о моей поездке с ней?»
«Нет, она не делала. Готовы ли вы?»

I assured her that this time I was fully prepared. My bag was packed and all I needed was to hear my name called. At that instant from down in the front hall I heard Elizabeth's voice inquire impatiently, "Where is Irma? Why isn't she down here? If she isn't ready I shall have to leave without her." "I'm coming! I'm coming!" I shouted exuberantly and flew downstairs.
"You lucky girl!" Theresa, my roommate, called after me. "Give my love to Isadora, and don't forget to write!"
..
Я заверила её, что на этот раз я была полностью подготовлена. Моя сумка была упакована, и всё, что мне было нужно, это услышать моё имя. В тот момент из передней части зала я услышала голос Элизабет с нетерпением: «Где Ирма, почему она не здесь? Если она не готова, мне придется уйти без неё». «Я иду! Я иду!» Я изо всех сил кричала и летела вниз.
«Тебе повезло!» Тереза, мой сосед по комнате, позвала меня. «Отдай свою любовь Айседоре и не забудь написать!»

I had only time to wave to the other girls from the taxi that waited at the side door. As usual, we were off in a rush. But I thought of my schoolmates left behind in the winter snow when the Simplon Express crossed the Alps into Italy, and how lucky I was indeed. For at Trieste we were to meet our host, Paris Singer, and the rest of the party that sailed with us to Alexandria and the fabled land of the pharaohs.
..
У меня было время только чтобы помахать другим девушкам из такси, которое ждало у боковой двери. Как обычно, мы были в спешке. Но я думала о моих одноклассницах, оставшихся на зимнем снегу, когда Симплон Экспресс пересек Альпы в Италию, и как мне повезло. В Триесте мы должны были встретиться с нашим хозяином, Парисом Зингером и остальной частью вечеринки, которая плыла вместе с нами в Александрию и легендарную землю фараонов.

Ancient Egypt has a fascination all its own. To a young girl of my age, it was something straight out of the Arabian Nights. As in the days of Cleopatra, we sailed leisurely up the legendary river in comfortable houseboats. Arab servants in white caftan and red fez waited on us, bowing down to the ground exclaiming, "Allah be with you!"
..
Древний Египет имеет свое собственное очарование. Для молодой девушки моего возраста это было что-то прямо из «Арабских ночей». Как и во времена Клеопатры, мы неспешно плыли по легендарной реке на комфортабельных плавучих домах. Арабские слуги в белом кафтане и красном феске ждали нас, кланяясь земле и восклицая: «Аллах с тобой!»

During the day we watched mud huts and ruined temples glide by. At night, when the stars shone so brightly they looked like small moons, the air was filled with the curious native chanting of the crew. Dark shadows danced to the rhythmic beat of drums around a campfire. Most of our days under the hot Egyptian sun were spent in sightseeing. On donkeys or camels, our party often started out before sunrise to visit the ancient temples buried in the desert; each one different, each one remarkable.
..
В течение дня мы наблюдали за глиняными хижинами и разрушенными храмами. Ночью, когда звезды сияли так ярко, они выглядели как маленькие луны, воздух наполнялся любопытным народным пением команды. Темные тени танцевали под ритмический удар барабанов вокруг костра. Большинство наших дней под жарким египетским солнцем проводилось в экскурсиях. На ослах или верблюдах наша вечеринка часто начиналась до восхода солнца, чтобы посетить древние храмы, погребённые в пустыне; каждый отличается, каждый замечательный.

In Egypt, everything I saw took on the aspect of a fata morgana. Nothing seemed quite real. When, for example, after hours of sightseeing, one is tired and longs for a cool drink and a light collation-none of which can be obtained in the middle of the Libyan desert-then, lo and behold, a camel caravan appears like a mirage from out of nowhere. In a twinkling, like rubbing Aladdin's lamp, the camel drivers unload chairs and tables laden with sparkling cloths, and glass and silver are set up in the shade of a colonnade. A succulent meal of cold chicken, cold champagne, ripe dates, rachat lukoum (a Turkish delight), and Arabian coffee is served. After this repast fit for a pharaoh, all is removed and the caravan, with the swinging gait peculiar to camels, silently vanishes over the horizon.
..
В Египте всё, что я видела, приобрело аспект фата-морганы [оптическое явление в атмосфере, состоящее из нескольких форм миражей]. Ничто не казалось вполне реальным. Когда, например, после нескольких часов осмотра достопримечательностей, вы устали и жаждете прохладного напитка и легкой закуски - ни одна из которых не может быть получена в середине ливийской пустыни, - тогда, и вдруг, о чудо, караван верблюдов появляется как мираж из ниоткуда. В мерцающем, как трясущаяся лампа Аладдина, погонщики верблюдов разгружают стулья и столы, нагруженные сверкающими тканями, стекло и серебро устанавливаются в тени колоннады. Сочная еда из холодного цыпленка, холодного шампанского, спелых фиников, рахат лукума (турецкий восторг) и арабского кофе. После того, как этот ужин предлагантся для фараона, все удаляется, и караван с раскачивающейся походкой, характерной для верблюдов, бесшумно исчезает за горизонтом.

One day, while visiting the Osiris temple near Abydos, I had another eerie experience. The temple was then still half-buried in sand, being explored by Professor Whittimore, the famous archaeologist. I walked along a raised boulder to get a better view of the desert and suddenly discovered that I was walking along one of the stone beams that was part of the roof, with a drop of fifty feet on either side. I cried out in alarm and was about to turn around in a state of panic, when I heard a quiet voice from way down below in the temple, saying, "Don't turn! Keep steady; look straight ahead and walk to the end. You can get off there."
It was Isadora's voice guiding me to safety as, dizzy from the height, I tried to step forward as firmly as I could. I felt like a tightrope walker in some kind of nightmare, scared to death, never thinking I could make it. I did so, but only because of Isadora.
..
Однажды, при посещении храма Осириса возле Абидоса, у меня был ещё один жуткий опыт. Тогда храм был по-прежнему похоронен в песке, и его исследовал профессор Уиттимор, известный археолог. Я шла вдоль поднятого валуна, чтобы лучше рассмотреть пустыню, и вдруг обнаружила, что я иду по одной из каменных балок, которые были частью крыши, с откосами по пятьдесят футов [15 метров] с обеих сторон. Я взволнованно вскрикнула и собиралась развернуться в состоянии паники, когда услышала снизу из храма тихий голос, который сказал: «Не поворачивайся, держись, смотри прямо вперед и иди до конца, ты сможешь выйти.»
Это был голос Айседоры, направляющий меня к безопасности, и с головокружением от высоты, я попыталась шагнуть так твердо, как только могла. Я чувствовала себя канатоходцем в каком-то кошмаре, напуганная до смерти, и не думала, что смогу это сделать. Я сделала это, но только из-за Айседоры.

The temple that was destined to have special significance for me was called Kom Ombo. Between Luxor and Aswan, our most southern stop before turning back, we passed through the narrow gorge of Silsileh, reaching Kom Ombo after dark. A full moon illuminated the temple, splendidly situated on a bluff directly above the river. It stood so close to the river that the propylaea had been washed away, but the building was protected by a high wall, and was the only ancient edifice erected directly on the banks of the Nile. Its other peculiarity was that it was dedicated to twin deities-Horus and Sobk-spirits of good and evil.
..
Храм, который должен был иметь особое значение для меня, назвался Ком Омбо. Между Луксором и Асуаном, наша самая южная остановка, прежде чем повернуть назад, мы прошли через узкое ущелье Сильсиле, достигнув Ком Омбо после наступления темноты. Полная луна освещала храм, великолепно расположенный на утёсе прямо над рекой. Он стоял так близко к реке, что пропилея была смыта, но здание было защищено высокой стеной и было единственным древним сооружением, воздвигнутым прямо на берегах Нила. Его другая особенность заключалась в том, что он был посвящен божествам-близнецам - Хорусу и Собеку [The brothers Horus and Sobek] - духам добра и зла.

After dinner that night, I leaned against the railing on deck and gazed long and thoughtfully at the mysterious temple. All life and purpose gone, for how long had it brooded there in calm grandeur throughout the forgotten centuries? As I stood gazing, the silence was suddenly broken by strains of soft music. Beethoven's "Moonlight Sonata" came floating through the warm air; perfect music for a perfect setting. As if the great composer had written it especially for this scene, the beauty of the music blended with the radiant night and the mysterious temple bathed in white moonlight. Lost in my reverie, I was startled when someone suddenly whispered in my ear, "Quickly, come along with me."
I had not heard anyone approach. Elizabeth motioned me to join her. She conducted me to her cabin while Hener Skene, Isadora's pianist, continued to play on the grand piano that had been especially installed on the open deck for this journey on the Nile.
..
После обеда той ночью я прислонилась к перилам на палубе и долго смотрела на таинственный храм. Вся жизнь и цель ушли, как долго он размышлял там в спокойном величии в течение забытых столетий? Когда я стояла, глядя, тишина была внезапно сломана звуками мягкой музыки. Бетховенская «Лунная соната» проплыла сквозь тёплый воздух; идеальная музыка для идеальной обстановки. Как будто великий композитор написал это специально для этой сцены, красота музыки сочеталась с сияющей ночью и таинственным храмом, залитым белым лунным светом. Потерянная в своей задумчивости, я была поражена, когда кто-то вдруг прошептал мне на ухо: «Быстро, пойдем со мной».
Я не слышала, чтобы кто-то подходил. Элизабет жестом пригласила меня присоединиться к ней. Она провела меня к своей каюте, а Хенер Скене, пианист Айседоры, продолжил играть на рояле, специально установленном на открытой палубе для этого путешествия по Нилу.

She asked if I had brought my dance tunic along. Then I knew. The last thing I wanted to do was to dance for the company. As for dancing in front of Isadora, the very thought made me tremble. She had not seen me dance for three years. In my secret heart I did not wish to show her the result of three years of Body Culture a la Elizabeth Duncan. I dreaded the outcome; and, hoping I would be let off, I said quite truthfully that I had not brought my tunic.
..
Она спросила, привезла ли я свою танцевальную тунику. Тогда я знала. Последнее, что я хотела сделать, это танцевать для компании. Что касается танцев перед Айседорой, сама мысль заставляла меня дрожать. Три года она не видела, как я танцую. В глубине моей души я не хотела показывать ей результат трехлетней Культуры Тела "а ля Элизабет Дункан". Я боялась исхода; и, надеясь, что меня отпустят, я сказала совершенно правдиво, что не взяла свою тунику.

"Well, that doesn't matter," Elizabeth said. She took her silk nightgown off a hook. "Here, wear that," she said. When she had arranged the gown to look like a short tunic, she said, "There, that's not too bad. No one will notice. Isadora wants you to dance."
Imagining that I would dance on the open deck, which was luxuriously covered with deep-piled Oriental rugs, I asked, "Is Mr. Skene going to play for me?"
 Elizabeth shook her head. "No," she said, "Isadora wants you to dance in the temple."
..
«Что ж, это не имеет значения, - сказала Элизабет. Она сняла свою шёлковую ночную рубашку с крючка. «Вот, надень это», - сказала она. Когда она устроила платье в виде короткой туники, она сказала: «Ну, вот, это не так уж плохо. Никто не заметит. Айседора хочет, чтобы ты танцевала».
Представляя, что я буду танцевать на открытой палубе, которая была роскошно покрыта глубоко уложенными восточными коврами, я спросила: «Может, мистер Скин будет играть вместо меня?»
Элизабет покачала головой. «Нет, - сказала она, - Айседора хочет, чтобы ты танцевала именно в храме».

Quickly grasping at another excuse to get out of it, I asked, "How can I dance barefoot in the temple when the floor is covered with stone and rubble?"
"Wear your sandals. No, they make too much noise scraping the stone floor; wear your sneakers."
Again I grasped at a straw and told her I hadn't a pair with me, only to be disappointed when she said, "Here, take mine; they'll do."
..
Быстро схватившись за другое оправдание, чтобы выбраться из него, я спросила: «Как я могу танцевать босиком в храме, когда пол покрыт камнем и щебнем?»
«Надевай свои сандалии. Хотя нет, они слишком сильно шумят, соскабливая каменный пол, надень свои кроссовки».
Я снова схватила соломинку и сказала ей, что у меня нет пары с собой, только чтобы разочароваться, когда она сказала: «Вот, возьми мои, они подходят».

When she said, "All right, let's go," I cried in alarm, holding back, "Oh, no! Tante Miss, I really cannot go!"
"Why not?" She gave me a sharp glance and clicked her tongue, a trick that always irritated me.
"Because," I wailed unhappily, "I really don't know how to dance any more-that's why!"
"Nonsense! Who ever heard of such a thing! Just do as I tell you to and let's have no more fuss."
..
Когда она сказала: «Хорошо, пойдём», я взволнованно вскрикнула, сдерживая: «О, нет, Танте Мисс, я действительно не могу идти!»
«Почему нет?» Она бросила на меня острый взгляд и щёлкнула языком, трюк, который всегда меня раздражал.
«Потому что, - неслышно сказала я, - я действительно не знаю, как танцевать больше! Вот почему!»
«Чепуха! Кто когда-нибудь слышал об этом? Просто делай то, что я тебе скажу, и давай больше не будем суетиться».

With these words she led me by the hand into the temple, like a lamb to the sacrifice. The ancient shrine with its two altars dedicated to the deities of good and evil, which only a moment ago I had found so beautiful, now looked frightening. I was forced to dance here against my will and better instinct by the twin personalities who so far had shaped my life. What would the outcome be?
..
С этими словами она повела меня за руку в храм, как ягнёнка к жертвеннику. Древняя святыня с двумя алтарями, посвященная божествам добра и зла, которые только мгновение назад я нашла такими красивыми, теперь выглядела пугающей. Я была вынуждена танцевать здесь против моей воли и лучших инстинктов близнецов, которые до сих пор формировали мою жизнь. Каким будет результат?

"Ah, here she is," I heard Isadora say as I entered the forecourt where the whole party sat on broken columns and other bits of ruins strewn about. "Are you going to dance for us, my dear?"
"I don't know what to dance," I murmured sullenly, "without music and everything ...."
..
«Ах, вот она», - услышала я Айседору, когда я вошла в преддверие, где вся вечеринка сидела на разбитых колоннах и других кусках руин разбросаных вокруг. «Ты собираешься танцевать для нас, моя дорогая?»
«Я не знаю, что танцевать, - угрюмо пробормотала я, - без музыки и всего...»

"On such a wonderful moonlight night," Isadora enthused, "in this beautiful temple surely inspiration should not be lacking. Dance anything you fancy, whatever comes to mind."
Only one thought came to my mind and that was to run away as fast as I could. But my training as a Duncan pupil prevailed, and I automatically reacted to the old belief that the performance must go on. With a feeling of "Well, let's have it over with as quickly as possible," I started to move as gracefully as I could without stumbling in my too large sneakers over the broken masonry and rubble littering the floor.
..
«В такую чудесную лунную ночь, - восторженно произнесла Айседора, - в этом прекрасном храме не должно быть недостатка во вдохновении. Танцуй всё, что тебе нравится, всё, что приходит на ум.»
Только одна мысль пришла мне в голову, что я должна была убежать как можно быстрее. Но мой тренинг как ученицы Дункан преобладал, и я автоматически отреагировал на старое убеждение, что представление должно продолжаться. С чувством «Хорошо, давайте справимся с этим как можно быстрее», я начала двигаться так изящно, как могла, стараясь не спотыкаться в моих слишком больших кроссовках об сломанную кладку и щебень, засоряющим пол.

To keep some kind of rhythm, I silently hummed a familiar waltz melody to myself. To this unheard tune, I turned and swayed and leaped around in front of my audience for a few seconds in a perfunctory mood, simply to comply with Isadora's request until my sense of the utter inadequacy of the whole performance struck me dead in my tracks. That it must have seemed even worse to Isadora I could guess without being told.
..
Чтобы сохранить какой-то ритм, я про себя напевала знакомую мелодию вальса. Под эту неслышную мелодию я повернулась, покачнулась и подпрыгнула перед своей аудиторией на несколько секунд в небрежном настроении, просто чтобы выполнить просьбу Айседоры, пока чувство полной неадекватности всего спектакля не поразило меня до смерти. То что это должно было восприниматься Айседорой ещё хуже, я могла догадаться, даже не слыша этого.

The instant I stopped, the immemorial silence my scraping feet had disturbed settled once again over the ruined temple. No one had moved or clapped their hands or made any comment. Embarrassed, I sat there waiting for the verdict that was inevitably to come from my idol.
..
В тот миг, когда я остановилась, древняя тишина, которую мои скоблившие ноги потревожили, снова поселилась над разрушенным храмом. Никто не двигался, не хлопал в ладоши и не комментировал. Смущенная, я сидела там, ожидая вердикта, который неизбежно должен был последовать от моего кумира.

Slowly rising from her seat, Isadora spoke in gentle tones, but deliberately and distinctly:
"Have you noticed how entirely unrelated her dance movements were to these extraordinary surroundings? She seemed to be completely unaware of them. What she just did consisted of some pretty little dance gestures she has learned-very nice, very light-hearted, but not in the slightest degree in harmony with the almost awesome sense of mystery that pervades this place and of which you are all, I am sure, deeply aware."
..
Медленно вставая со своего места, Айседора говорила нежными тонами, но сознательно и отчетливо:
«Вы заметили, насколько совершенно не связаны её танцевальные движения с этими необыкновенным окружением? Она, казалось, совершенно не знала о них. То, что она только что делала, состояло из довольно мелких танцевальных жестов, которые она выучила - очень милая, очень беззаботная, но ни в малейшей степени не в гармонии с почти удивительным чувством тайны, которое пронизывает это место и которое вы все, я уверена, глубоко осознаёте».

In the pause that followed I felt like sinking into the ground. I realized how true her criticism was. But why did she have to make it in front of all these people? My pride was hurt, and in stupid, girlish fashion I resented this action, especially since I had been made to dance against my better judgment. I was about to get up and rush from the temple when Isadora resumed her impromptu lecture.
..
В следующей паузе я почувствовала, как погрузилась в землю. Я поняла, насколько верна её критика. Но почему она должна была делать это перед всеми этими людьми? Моя гордость была уязвлена, и в глупой, девичьей манере, я возмутилась этим действием, тем более, что меня заставили танцевать против моего ответного решения. Я собиралась встать и поспешить из храма, когда Айседора возобновила свою импровизированную лекцию.

"Any dance movement executed in a place like this"-and she swept the vast enclosure with a majestic gesture of her right arm-"must be in close rapport with the mystical vibrations these temple ruins generate. Let me show you what I mean."
..
«Любое танцевальное движение, исполненное в таком месте», - и она с величественным жестом охватила огромную ограду своей правой рукой - «должно быть в тесной взаимосвязи с мистическими вибрациями, которые порождают эти руины храма».

Adjusting her flowing white shawl, she strode across the court and disappeared into the shadows in the background. The members of our party regrouped themselves, seating themselves closer to watch what was going to happen. Among Isadora's and Singer's guests were the French artist Grandjouan* and the composer Dupin. There was also an elderly French couple, the Count and Countess de Berault, whose given names were Tristan and Isolde. All of them were great admirers of Isadora's art.
*Grandjouan's sketches of Isadora were all made from life and give a true impression of her movements-which is not the case with those artists who depicted her from memory, in some instances even after her death.
..
Позвольте мне показать вам, что я имею в виду. Приспосабливая свой плавный белый платок, она шагнула через двор и скрылась в тени на заднем плане. Участники нашей компании перегруппировались, собравшись ближе, чтобы посмотреть, что произойдёт. Среди гостей Айседоры и Зингера были французский художник Гранджуан* и композитор Дюпин. Была также пожилая французская пара, граф и графиня де Беро, имена которых были Тристан и Изольда. Все они были великими поклонниками искусства Айседоры.
*Скетчи были сделаны Гранджуаном при жизни Айседоры и дали истинное впечатление о её движениях, что не относится к тем художникам, которые изображали её по памяти, в некоторых случаях даже после её смерти.

Presently, as we peered into the background, we saw her emerge from the deep shadows cast by a peristyle of such massive proportions that it dwarfed her white-clad figure. But as soon as she started to move in and out of the tall lotus columns she seemed to grow in stature. The long shadows cast by the columns on the floor of the court formed a symmetrical pattern. And each time she stepped in her stately dance from the shadows into the strip of bright moonlight in between, there was a sudden flash created by her appearance. Alternating in this manner the entire length of the colonnade, slowly in one direction and faster coming back, she created a striking rhythm of brilliant flashes, which in a strange way suggested the beat of music. It was a piece of magic that held her onlookers spellbound.
..
Сегодня, когда мы заглядываем в прошлое, мы видим, как она выходила из глубоких теней, отбрасываемых перистилем (пространством, окружённым крытой колоннадой), имеющим такие массивные пропорции, что он затмевал стоящие там фигуры в белых одеяниях. Но, как только она начала двигаться, и вышла из высоких лотосовых колонн, она, казалось, стала больше ростом. Длинные тени, отбрасываемые колоннами на полу, образовали симметричный узор. И всякий раз, когда она шагала в своём величественном танце из тени в полосу яркого лунного света между ними, вдруг возникала внезапная вспышка, созданная её появлением. Чередуя таким образом всю длину колоннады, двигаясь медленно вперёд и быстрее обратно, она создавала яркий ритм блестящих вспышек, что странным образом показывало ритм музыки. Это была волшебная магия, которая заставляла зрителей завороженно смотреть на неё.

When Isadora returned to her friends, they voiced their admiration. The French countess embraced her crying, "C'etait magnifique, magnifique!"
Chatting animatedly about the phenomenon they had just witnessed-one that only an artist of genius could produce-the company slowly wended their way down the narrow path to the houseboats below. I remained alone in the temple. I, her pupil, had not seen Isadora dance for years. For me, this demonstration of her great powers was like manna from heaven.
..
Когда Айседора вернулась к своим друзьям, они выразили своё восхищение. Французская графиня плача обняла её, «Было красиво, красиво!»
Беседуя о феномене, который они только что засвидетельствовали, тот, который мог произвести только гениальный художник - компания медленно пошла по узкой тропинке к плавучим домам внизу. Я осталась одна в храме. Я, её ученица, не видела Айседору в течение многих лет. Для меня эта демонстрация её великих сил была подобна манне с небес.

Once more I wished, as I did when I first saw her, that I could dance like that. To my now more adult eyes, this was a revelation of what the true art of the dance should be. I had been taught a great lesson, one I would never forget, this moonlight night in the temple of Kom Ombo.
..
Я пожелала, ещё раз, как и тогда, когда впервые увидел её, чтобы я могла танцевать также. Для моих, теперь более взрослых глаз, это было откровением того, каково должно быть истинное искусство танца. Мне преподали большой урок, который я никогда не забуду, эту лунную ночь в храме Ком Омбо.

[148], p.124-133 * DUNCAN DANCER * You Must Be My Children *

-=8=-

You Must Be My Children
Вы должны быть моими детьми

MY holiday with Isadora in Egypt came to an end on my fifteenth birthday. The next day Elizabeth and I started on our long trip back to Darmstadt. We would have continued on to the Holy Land with the others had we not received an urgent message from Max Merz to return immediately. He had arranged a command performance to be given for the Grand Duke and Duchess of Weimar.
..
Мой праздник с Айседорой в Египте закончился к моему пятнадцатому дню рождения. На следующий день мы с Элизабет отправились в Дармштадт. Мы бы продолжили путь к Святой Земле вместе с другими, если бы не получили срочное сообщение от Макса Мерца, что нужно немедленно вернуться. Он устроил групповое представление для великого князя и герцогини Веймарской.

Coming from ancient Egypt, where I had danced like some pagan priestess on the rough stones in a temple by the Nile, I was now to dance on the polished parquet floor of an eighteenth-century palace. We performed for the Duke and his court in a lovely music room in the old Amalienpalast, illuminated by hundreds of candles burning in golden chandeliers. Here we went through the same dance exercises Elizabeth had taught us. But the memory of Kom Ombo, still fresh in my mind, made her unimaginative physical culture drill even harder to bear. Oh, how I longed for just one more lesson from Isadora! Little did I realize then how soon my ardent wish would be fulfilled. Ever since her liaison with the man who could provide her with luxury and every mundane distraction money could buy, Isadora's career had been neglected. But suddenly, upon her return from Egypt, she experienced an upsurge of her creative impulse. She once said of her constant struggle between her physical and her spiritual natures, "The woman in me and the artist are always fighting for the upper hand. But the artist always wins in the end."
..
Уезжая из древнего Египта, где я танцевала как какая-то языческая жрица на необработанных камнях в храме Нила, я теперь должна была танцевать на полированном паркетном полу дворца восемнадцатого века. Мы выступали для герцога и его двора в прекрасной музыкальной комнате в старом Амалиенпаласте, освещенной сотнями свечей, горящих в золотых люстрах. Здесь мы прошли те же танцевальные упражнения, которые преподавала нам Элизабет. Но память о Ком Омбо, всё ещё свежая в моём сознании, сделала её невообразимую физическую культуру ещё более сложной. О, как я жаждала ещё одного урока от Айседоры! Я плохо понимала тогда, как скоро моё горячее желание исполнится. С тех пор, как случилась её связь с человеком, который мог предоставить ей всю роскошь и все обычные мирские деньги для развлечения, можно было пренебречь карьерой Айседоры. Но внезапно, по возвращении из Египта, она испытала всплеск своего творческого импульса. Однажды она сказала о своей постоянной борьбе между своей физической и духовной природой: «Женщина во мне и художник всегда сражаются за превосходство, но художник всегда побеждает в конце».

She retired to her house in Neuilly and set herself to work with renewed vigor, composing a whole program of new dances. She remarked at the time:
There was a time when I filled my copybooks with notes and observations when I, myself, was filled with an apostolic sentiment for my art. When all kinds of naive audacities were mine. In those times I wanted to reform human life in its smallest details of costume, morals or nourishment.
But ten years have passed since then and I have since had the leisure to prove the vanity of my noble ambitions. I now occupy myself entirely with the joys of my work and the preoccupation of my art. One can speak better of the dance by dancing than by the publication of commentaries and explanations. True art has no need for them, it speaks for itself.*
*From a program note, Teatro Costanzi, Rome; cf. Art, p. 100.
..
Она вернулась в свой дом в Нейи и начала работать с новой энергией, сочиняя целую программу новых танцев. В то время она заметила:
Было время, когда я заполняла свои тетради заметками и наблюдениями, когда я сама была наполнена апостольским настроением для своего искусства. Когда все виды наивных самоуверенностей были моими. В те времена я хотела реформировать человеческую жизнь в своих мельчайших деталях костюма, морали или питания.
Но прошло уже десять лет, и с тех пор у меня было достаточно времени, чтобы доказать суету моих благородных амбиций. Я теперь полностью занимаюсь радостями своей работы и заботой о своем искусстве. Лучше говорить о танце, танцуя, чем заниматься публикацией комментариев и объяснений. Истинное искусство не нуждается в них, оно говорит само за себя.*
*Из примечания к программе, Театр Констанции, Рим; см. Искусство, с. 100.

Entering her beautiful three-story studio in Neuilly was like entering a cathedral. The long blue drapes covering the walls and hanging down from the ceiling in heavy folds suggested a Gothic interior. The soft light filtering through alabaster lamps overhead lent a mystic atmosphere. An open stair-way at one end led to her private apartment upstairs, which was lavishly decorated by Paul Poiret. In this Parisian retreat the American dancer lived and worked alone. Her two children, with the nurse and servants, lived in a separate adjoining dwelling.
..
Вход в её прекрасную трехэтажную студию в Нейи был похож на вход в собор. Длинные синие драпировки, покрывающие стены и свисающие с потолка в тяжелых складках, предполагали готический интерьер. Мягкая светлая фильтрация через алебастровые лампы над головой придавала всему мистическую атмосферу. Открытая лестница на одном конце вела к её частной квартире наверху, которая была щедро украшена Полом Пуаре. В этом парижском пристанище американская танцовщица жила и работала одна. Её двое детей, с медсестрой и слугами, жили в отдельном прилегающем жилище.

She took her work very seriously. Like other great creative artists, she craved solitude to work out her ideas. Nobody ever watched her doing it. Aside from the indispensable musician who acted as her accompanist and usually played in a corner with his back to her, no one was present. Not even her pupils were there unless she was choreographing special dances for them. That was the only time I ever saw her at work creatively. Otherwise, her studio was sacrosanct, and not even members of her family could enter. "My dance is my religion," she had often said; and she meant it. Of course, occasionally when she gave some of her gay parties in the studio, she would improvise on the spur of the moment if her guests asked her to dance. But then it would be something light and frivolous; never anything serious.
..
Она очень серьезно относилась к этому. Как и другие великие творческие художники, она жаждала одиночества, чтобы выработать свои идеи. Никто никогда не смотрел, как она это делает. Помимо незаменимого музыканта, который выступал в качестве её аккомпаниатора и обычно играл в углу, спиной к ней, никто там не присутствовал. Даже её ученики не были там, если она специально не занималась хореографией танцев для них. Это был единственный раз, когда я видела её в процессе творчества. В противном случае её студия была неприкосновенной, и даже члены её семьи не могли туда войти. «Мой танец - моя религия», - часто говорила она; и она это имела в виду. Конечно, иногда, когда она давала некоторые из своих веселых вечеринок в студии, она импровизировала мимолётно, если её гости просили её потанцевать. Но тогда это было легко и легкомысленно; никогда ничего серьезного.

Another detail connected with her method of work I want to explain: she never practiced her dances before a mirror. She used the large wall mirror hidden behind the curtains only to check on her gymnastics and exercises at the barre, which she vigorously engaged in every morning. But when it came to dancing, she rejected this method of self-observation, claiming it only interfered with her inner concentration and expression. None of her pupils used a mirror in her work. Her credo when it come to expressing music, as she often told her pupils, was "to look within and dance in accordance with a music heard inwardly."
..
Ещё одна деталь, связанная с её методом работы, которую я хочу объяснить: она никогда не практиковала свои танцы перед зеркалом. Она использовала большое зеркало, скрытое за занавесками, только чтобы проверить свою гимнастику и упражнения на барре, которыми она энергично занималась каждое утро. Но, когда дело дошло до танцев, она отвергла этот метод самонаблюдения, утверждая, что это только мешало её внутренней концентрации и выражению. Ни один из её учеников не использовал зеркало в своей работе. Её кредо, когда речь заходит о выражении музыки, как она часто говорила своим ученикам, заключалась в том, чтобы «заглянуть внутрь и танцевать в соответствии с услышанной музыкой».

She claimed that there were three kinds of dancers: first, those who consider dancing as a sort of gymnastic drill, made up of impersonal and graceful arabesques; second, those who, by concentrating their minds, lead the body into the rhythm of a desired emotion, expressing a remembered feeling or experience; and finally, those who "convert the body into a luminous fluidity, surrendering it to the inspiration of the soul." This last she saw as the truly creative dancer.*
*Cf. Art, pp. 51-52.
..
Она утверждала, что есть три вида танцоров: во-первых, те, кто считают танцы своего рода гимнастическим упражнением, состоящим из безличных и изящных арабесок; во-вторых, те, кто, концентрируя свой ум, приводят тело в ритм желаемой эмоции, выражая запоминающееся чувство или опыт; и, наконец, те, кто «преобразует тело в светящуюся текучесть, отдавая его вдохновению души». Это последнее, что она видела как по-настоящему творческую танцовщицу.*
*См. Искусство, стр. 51-52.

In the spring of 1913 Isadora asked her sister to bring the older girls, her original pupils, to Paris to appear with her in a series of performances at the Chatelet Theatre. The last time we had entered her beautiful studio on the Rue Chauveau was in 1909, as children. We now returned as young girls, eager to resume our studies with the only person in the world who could teach us to progress in our art.
..
Весной 1913 года Айседора попросила сестру привезти старших девочек, её первых учениц, в Париж, чтобы появиться с ними в серии выступлений в театре Шатле. Последний раз, когда мы, ещё как дети, входили в её прекрасную студию на улице Шово, был в 1909 году. Мы теперь вернулись как молодые девушки, которые хотели возобновить учёбу с единственным человеком в мире, который мог бы научить нас двигаться дальше в нашем искусстве.

Our happy anticipation was dashed to the ground the day of our first lesson. It was only natural that Isadora (whose brain-children we represented) should be disappointed with our manner of dancing. Four years of regimented training under the tutelage of her sister had left their mark on us.
"They are terrible, simply terrible! Impossible! Whatever shall I do with them?" she wailed disconsolately, addressing her pianist Hener Skene.
..
Наше счастливое ожидание было разбито на землю в день нашего первого урока. Естественно, что Айседора (которой детей до самого мозга мы представляли) должна быть разочарована нашей манерой танцев. Четыре года регламентированного обучения под опекой её сестры оставили на нас свой след.
«Они ужасны, просто ужасны! Невозможно! Что с ними делать?» - неумолимо вопила она, обращаясь к своему пианисту Хенеру Скене.

Her reaction, though not quite unexpected, was nevertheless a shock to her doting pupils, who stood there speechless and with long faces, wishing they could crawl under a stone and hide. Her words cut deep. "What has happened to them? They dance without animation, stiff, without expression, without inner feeling-like automations! "
..
Её реакция, хотя и не совсем неожиданная, была, тем не менее, шоком для её доблестных учениц, которые стояли там безмолвные, с длинными лицами, и с желанием заползли под камень и спрятаться. Её слова прозвучали глубоко. «Что с ними случилось? Они танцуют без воодушевления, жестко, без выражения, без внутреннего чувства - как автоматы (роботы)!»

With these words she pronounced her verdict on the Elizabeth Duncan School of which we were only the pitiful products. But we girls, or rather victims of Max Merz and his obsession with his Korperkultur and racial hygiene, had to bear the brunt of Isadora's condemnation in silence. We swallowed hard, choked back our tears, and tried with all our might to do better, hoping that under her inspired guidance we would soon recapture her spirit and come closer to her ideal.
..
С этими словами она произнесла свой вердикт школе Элизабет Дункан, в которой мы были всего лишь жалкими продуктами. Но мы, девочки, вернее, жертвы Макса Мерза и его одержимостью своей Культурой тела и расовой гигиеной, должны были молча нести на себе тяжесть осуждения Айседоры. Мы с трудом сглотнули, задушили наши слезы и изо всех сил старались делать всё лучше, надеясь, что под её вдохновенным руководством мы скоро вернём ей воодушевление и приблизимся к её идеалу.

Unfortunately, she turned out to be a very impatient teacher. Her method consisted in demonstrating the sequence of a dance perfectly executed by herself. Then, without demonstrating it step by step, she expected her pupils to understand immediately and repeat it. Impossible, of course. She danced the sequence again and again without obtaining any result and then gave up in disgust. When her pianist politely suggested she repeat the fast dance movement at a slower tempo so we could get the steps, she readily consented.
..
К сожалению, она оказалась очень нетерпеливой учительницей. Её метод состоял в том, чтобы продемонстрировать последовательность танца, прекрасно выполненную ею. Затем, не демонстрируя этого шаг за шагом, она ожидала, что её ученики сразу поймут и повторят это. Невозможно, конечно. Она снова и снова танцевала, не получив никакого результата, а затем сдалась с отвращением. Когда её пианист вежливо предложил ей повторить движение быстрых танцев в более медленном темпе, чтобы мы могли сделать шаги, она с готовностью согласилась.

And then a curious thing happened. She floundered and found herself incapable of demonstrating the movement step by step. She looked surprised and then annoyed at several unsuccessful attempts to come to grips with the situation. Wearily, she leaned against the piano and said to Skene, "How perfectly extraordinary! This is quite a revelation to me. I am apparently unable to dissect my own dance in order to teach it to others. I had no idea how difficult this would be for me. I can dance my own choreography, but am unable to analyse any part of it for the benefit of others."
..
А потом произошло любопытное. Она барахталась и оказалась неспособной продемонстрировать движение шаг за шагом. Она выглядела удивлённой, а затем начала раздражаться несколькими неудачными попытками справиться с ситуацией. Утомленно она прислонилась к пианино и сказала Скену: «Как это совершенно необычно! Это для меня полнейшее откровение. Я, по-видимому, неспособна вскрыть свой собственный танец, чтобы преподать его другим. Я понятия не имела, насколько это сложно сделать. Я могу танцевать свою собственную хореографию, но не могу анализировать её по частям как пособие для кого-то».

"That often happens to creative artists," Skene interposed. "The methodical approach is not a basis for inspiration. Teaching is an art in itself. Your own style of teaching is entirely by example and inspiration. There is nothing wrong with this method, only it is more difficult for the pupil, that's all."
..
«Это часто случается с творческими художниками, - вмешался Скен. «Методический подход не является основанием для вдохновения. Обучение - это искусство само по себе. Ваш собственный стиль обучения - это всего лишь пример и вдохновение. В этом методе нет ничего плохого, только ученику это сложнее, вот и всё."

Difficult was right. She continued to train us in this "catch as catch can" fashion, repeating the dance movement until at least one of us caught on. Then she would say, "You have got the movement correctly. Now teach the others and I expect everybody to have it right by tomorrow." And that was that. Our dogged determination to master the advanced technique she had developed over the past years, while we were deprived of her teaching, paid off in the end. Seeing us work so hard every day, eager to make up for so much time lost, she took note of our progress and eventually devoted much of her time to teaching us a whole series of new dances, most of them set to the music of Schubert and Gluck. The audience, when they watched us perform in the theatre and admired our dancing because it seemed so effortless and spontaneous, imagined that all they needed was a few yards of chiffon and they could do the same. They had not the slightest conception of the amount of work and technique involved.
..
Трудно было сделать правильно. Она продолжала тренировать нас этим способом «уловил как уловил», повторяя танцевальное движение, пока, по крайней мере, одна из нас не улавливала движение. Затем она говорила: «У тебя теперь есть правильное движение. Теперь обучи других, и я ожидаю, что все освоят это до завтра». И это происходило именно так. Наша упорная решимость овладеть передовой техникой, которую она разработала за последние годы, в то время, как мы были лишены её обучения, в конце концов окупилась. Увидев нас, как упорно мы работали каждый день, желая восполнить столько потерянного времени, она приняла к сведению наш прогресс, и, в конечном итоге, посвятила большую часть своего времени тому, чтобы обучить нас целому ряду новых танцев, большинство из которых были на музыку Шуберта и Глюка. Зрители, когда они смотрели, как мы выступаем в театре, и восхищались нашими танцами, поскольку это казалось таким легким и спонтанным, воображали, что всё, что им нужно, - это несколько ярдов шифона, и они могут сделать то же самое. У них не было ни малейшего представления о количестве проделанной работы и о технике, которую нужно было отработать.

Finally came the day when we once more danced with Isadora on the same Chatelet stage where we had last performed together in 1909. The French writer Fernand Divoire, who first coined the expression "Isadorable," wrote at the time:
..
Наконец настал тот день, когда мы ещё раз танцевали с Айседорой на той же сцене Шатле, где мы в последний раз выступали вместе в 1909 году. Французский писатель Фернан Дивуар, который впервые придумал выражение «Айседоринская», писал в то время:

Six slender young girls appeared on the scene attired in rosecolored scarves and crowned with flowers. Bare-limbed and light-footed they throw themselves joyfully into the dance. They are the little Isadorables we used to see dance when they were children. They are grown up now. Tall, supple and graceful, they combine their erstwhile naive gaiety with all the charm of young girls. No painting of Botticelli or Angelico, no Greek fresco depicting the vernal season expresses as much beauty, chastity and artlessness as these youthful dancers.
..
На сцену вышли шесть стройных молодых девушек, одетых в розоцветные шарфы и увенчанные цветами. Голые и легкие ноги радостно бросились в танцы. Это маленькие «Айседоринские», которых мы видели, когда они были детьми. Они теперь выросли. Высокие, гибкие и изящные, они сочетают в себе своё наивное веселье со всем очарованием молодых девушек. Никакая картина Боттичелли или Анжелика, никакая греческая фреска, изображающая весенний сезон, не выражает красоту, целомудрие и бесхитростность, как эти молодые танцовщицы.

Isadora dances with them and is part of them. And the delighted audience applauds and applauds, freed of all everyday worries and care, left with no other thoughts but those of grace and youth eternal.
..
Айседора танцует с ними и является их частью. И восхищенная публика аплодирует и аплодирует, освободившись от каждодневных забот и хлопот, оставленная без каких-либо других мыслей, кроме благочестия и вечной молодости.

Such a performance rarely happens where, the orchestra gone, the lights extinguished, the ushers waiting to close the doors, so many of the audience remain to applaud frantically and acclaim the artist they worship. They insist on recalling the Isadorable one again and again, unable to part from her. After masses of flowers have been presented she gives the enthusiastic audience one last dance.
..
Такое представление там случалось редко, когда оркестр уже ушёл, свет погас, билетёры ожидают закрытия дверей, а многие из зрителей остаются и аплодируют и приветствуют артистку, которой они поклоняются. Они настаивают на вызове «Айседоринских» обратно, чтобы снова и снова видеть их, не в силах расстаться с ними. После того, как были доставлены массы цветов, она дала восторженной аудитории последний танец.

Joining hands with her six young girls they dance silently, without music, around the flowers heaped in the center of the stage-a ring around the roses-such as children play. This charming improvisation as we watch it unfold is unforgettable. Oh, garden of happy spirits!
..
Взявшись за руки, вместе со своими шестью молодыми девушками, они танцуют тихо, без музыки, вокруг цветов, нагроможденных в центре сцены - образуя кольца вокруг роз - как в детской игре. Эта очаровательная импровизация, когда мы наблюдали за ней, незабываема. О, сад счастливых дУхов!

Later that spring season we also danced with Isadora at the Trocadero, taking part in her Orpheus program. I still recall the thrill I experienced when she taught me the solo part in the dance depicting the scene of the Happy Spirit, a part she had always danced herself. To make matters even more exciting, she gave me the tunic of pale blue Liberty silk that she herself had always worn. I treasured it for many years.
..
Позже в этот весенний сезон мы также танцевали с Айседорой в Трокадеро, участвуя в её программе Орфея. Я до сих пор помню волнение, которое я испытала, когда она научила меня сольной части в танце, изображающей сцену Счастливого Духа, часть, которую она всегда танцевала сама. Чтобы сделать его ещё более захватывающим, она дала мне свободную шелковистую тунику бледно-голубого цвета, которую она всегда носила. Я храню её много лет.

During this particular period Isadora was at the zenith of her career. At the age of thirty-five she had everything any artist or young woman could wish: fame, success, money, two lovely children, and a man who was not only devoted to her but willing to put himself and his fortune to work for the cause of her art. He planned to build a theatre of the dance in Paris that would bear her name. It was to outshine the recently completed Theatre des Champs-Elysees, which in its exterior architectural decoration-as well as in its interior, painted frescos-had been inspired by her dances. The two artists who executed the decorations, the sculptor Bourdelle and the painter Denis, both admired Isadora's art profoundly and admitted to being greatly influenced by her. Among the dance decorations done by Maurice Denis is a gilded bas-relief panel on the mezzanine floor representing the six girls who appeared with her at the time.
..
В этот конкретный период Айседора была в зените своей карьеры. В возрасте тридцати пяти лет у неё было всё, что могла пожелать любая артистка или молодая женщина: слава, успех, деньги, два прекрасных ребёнка и человек, который был не только предан ей, но и хотел, чтобы он и его судьба работали на дело её искусства. Он планировал построить в Париже театр танца, который будет носить её имя. Это должно было затмить недавно законченный Театр Елисейских полей, который в своём внешнем архитектурном оформлении, а также в его интерьере, нарисованными фресками, был вдохновлен её танцами. Два художника, которые исполнили украшения, скульптор Бурдель и художник Денис, оба глубоко восхищались искусством Айседоры и признавались, что сильно зависят от неё. Среди танцевальных украшений, выполненных Морисом Денисом, находится позолоченная барельефная панель на мезонине, представляющая шесть девушек, которые появились с ней в то время.

The future seemed bright for me and my schoolmates, too. Our dream had come true at last-to be studying once more with Isadora. This had been our secret wish all along, while marking time at the Darmstadt school. When all looked so promising for the future that lovely month of April in Paris, in that "garden of happy spirits" the poet spoke of, who could have foreseen the unspeakable calamity hovering menacingly in the background, ready to pounce on its innocent victims, destroying them in a flash, and with them, our innocent dreams.
..
Будущее мне и моими одноклассникам казалось лучезарным. Наконец, наша мечта сбылась - снова учиться с Айседорой. Это всегда было нашим тайным желанием, когда мы коротали время в школе Дармштадта. Тогда всё выглядело так многообещающе в будущем, как тот прекрасный апрельский месяц в Париже, в том «саду счастливых духов», о котором говорил поэт, который мог предвидеть несказанное бедствие, угрожающе реющее на заднем плане, готовое наброситься на своих невинных жертв, разрушая их в мгновение ока, а вместе с ними и наши невинные мечты.

The nineteenth of April, that tragic turning point in Isadora Duncan's life, dawned wet and cold. We girls went as usual from our pension around the corner from the Rue Chauveau for our morning workout at the studio. A pleasant surprise awaited us. We found Deirdre and her little brother Patrick there playing games. They had come in that morning from Versailles, where they had spent the winter months. At the age of three Patrick could not yet talk except for a few words, but he understood quite well when his nanny coaxed him to show us how his mama bowed to the audience at the end of a performance. Deirdre always acted bashful when asked to do something, but not Patrick. Like a real actor he gave a cunning imitation of his famous mother acknowledging the applause. As we laughed and asked him to do it again, Isadora came in. She joined in the laughter and told us that we would all have luncheon at an Italian restaurant in town as the guests of Paris Singer. It was the last time we would all be so happily together.
..
Девятнадцатого апреля случился этот трагический поворот в жизни Айседоры Дункан, тот мокрый и холодный рассвет. Мы, девочки, приехали, как обычно, из нашего пансиона за углом от улицы Чаувеау для утреннего тренинга в студии. Нас ожидал приятный сюрприз. Мы обнаружили, что Дейрдра и её младший брат Патрик там играют в игры. Они приехали в то утро из Версаля, где провели зимние месяцы. В возрасте трех лет Патрик ещё не мог говорить, кроме нескольких слов, но он прекрасно понимал, когда его няня уговаривала его показать нам, как его мама поклонилась аудитории в конце спектакля. Дейрдре всегда стеснялась, когда её, а не Патрика, просили что-то сделать. Как настоящий актёр, он представил искусное подражание своей знаменитой матери, принимающей аплодисменты. Когда мы засмеялись и попросили его сделать это снова, вошла Айседора. Она присоединилась к смеху, и сказала нам, что мы все пообедаем в городе в итальянском ресторане, в качестве гостей Париса Зингера. Это был последний раз, когда мы все были так счастливы вместе.

We girls returned to our pension after lunch for our daily music lesson. Professor Edlinger, our teacher, had a nice baritone voice and loved to sing entire scores of operas, doing all the parts. That particular afternoon, while the rain continued unabated, he chose the stirring music of Wagner's Die Walkure for our lesson. All devout music lovers, we could sit and listen to him for hours.
..
Мы, девочки, вернулись в наш пансион после обеда на наш ежедневный урок музыки. Профессор Эдлингер, наш учитель, имел приятный баритон и любил петь целые десятки опер, занимаясь всеми частями. В тот день, когда дождь продолжался, он выбрал нам для урока Валькирии Вагнера. Все набожные любители музыки, мы могли сидеть и слушать его часами.

While he sang Sigmund's impassioned "Winterstiirme wichen dem Wonnemond," I watched the heavy rainstorm bending the budding trees outside on the lawn, tearing off the tender green shoots and scattering them about in its fury. With branches wildly waving, the trees seemed to be dancing grotesquely to Wagner's music.
..
В то время как он страстно пел Зигмундские «Зимние бури сменились зимней луной», я наблюдала, как сильный ливень изгибает расцветающие деревья на лужайке, отрывая нежные зеленые побеги и рассеивая их в своей ярости. С размахивающимися ветвями, деревья казались гротескно танцующими под музыку Вагнера.

The room felt cold and damp. I shivered and drew my woolen jacket closer about me. The hours passed. Twilight was descending when we reached that state of repleteness which beautiful music engenders and which is accompanied by a mild state of drowsiness. Then suddenly, like one of the great composer's own leitmotifs, we were all roused from our lethargy by a frantic knocking at the front door. We heard a door slam and rapid footsteps approached our room.
..
В комнате было холодно и сыро. Я вздрогнула и потянула свою шерстяную куртку ближе к себе. Прошли часы. Сумерки спускались, когда мы достигли такого состояния полноты, которое порождает прекрасная музыка и которая сопровождается мягким состоянием сонливости. Внезапно, как один из лучших лейтмотивов великого композитора, мы все очнулись от нашей летаргии от безумного стука в парадную дверь. Мы услышали стук в дверь и быстрые шаги приблизились к нашей комнате.

Temple's father appeared pale and haggard-looking like a phantom in the twilight. In a frantic state, his clothes dripping wet, he rushed to his daughter and held her tight. Frightened, she cried out in alarm, "What is the matter, father, what has happened?"
..
Отец Храм казался бледным и изможденным, похожим на привидение в сумерках. В безумном состоянии, его одежда промокла, он бросился к своей дочери и крепко обнял её. Испуганная, она взволнованно вскрикнула: «Что случилось, отец, что случилось?»

In a broken voice that sounded hollow in the gloom he announced the dreadful news: "Isadora's children are dead."
After a night of terror in which I for one found little sleep, we all welcomed the sight of Mary Sturges who came to see us early the next morning. She described in detail the automobile accident that had caused the drowning of the two dear little children and their nurse in the river Seine. She told us to pack our things, since we would leave for Darmstadt immediately. But first we must say goodbye to Isadora.
..
В сломанном голосе, который казалась глухим во мраке, он объявил ужасные известия: «Дети Айседоры мертвы».
После ночи ужаса, в которой я, лично, мало спала, мы все  приветствовали появление Мэри Стерджес, которая пришла к нам рано утром следующего дня. Она подробно описала автомобильную катастрофу, вызвавшую утопление двух милых маленьких детей и их медсестры в реке Сене. Она сказала, чтобы мы собрали все наши вещи, потому что мы немедленно отправимся в Дармштадт. Но сначала мы должны попрощаться с Айседорой.

The storm had passed during the night. Walking the short distance to Isadora's house in the sunshine, listening to the chirping of the birds, my mind was filled with the saddest thoughts. At sixteen one believes death happens only to older people. It is quite incomprehensible to see innocent children struck down. I was frightened at the thought of having to look at them in death, while remembering their laughing faces of the day before.
..
Буря прошла ночью. Прогуливаясь на солнце, на небольшом расстоянии от дома Айседоры, слушая щебетание птиц, мой ум был наполнен самыми грустными мыслями. В шестнадцать лет человек считает, что смерть приходит только к пожилым людям. Совершенно непонятно, как невинные дети погибли. Я испугалась мысли о необходимости смотреть на них умерших, вспоминая их лица смеющиеся накануне.

We entered by a side door. The house was shrouded in silence, and only the blue alabaster lamps were lit, shedding an eerie light over everything. With fear in my heart I entered the downstairs library. There, on a couch covered by a black silk shawl embroidered with many small flowers, reposed the lifeless forms of the two children, lying close beside each other, their blond heads touching. Deirdre had her right arm curved lovingly about her baby brother as if to protect him even in sleep.
..
Мы вошли в боковую дверь. Дом был окутан тишиной, и горели только синие алебастровые лампы, проливающие жуткий свет на всё. Со страхом в моём сердце я вошла в библиотеку внизу. Там, на диване, покрытом черной шелковой шалью, вышитой множеством маленьких цветов, покоились безжизненные формы двух детей, лежащих рядом друг с другом, их светлые головы касались друг друга. Правая рука Дейрдре с любовью изогнулась вокруг её младшего брата, как бы защищая его даже во сне.

How often had I seen them together like this. I could not believe that they were dead despite the tall flickering tapers and the flowers heaped all around them. Seeing them thus I was more shocked than sad, and unable to shed tears. A black velvet rope stretched across the room separating us from them, and we stood there in silent contemplation for a few minutes. Then I heard someone whisper, "Come along now, girls, and say goodbye to Isadora."
..
Как часто я видела их вместе. Я не могла поверить, что они были мертвы, несмотря на высокие мерцающие свечи и цветы, нагроможденные вокруг них. Видя их таким образом, я была более шокирована, чем опечалена, и не могла проливать слезы. Черная бархатная веревка растянулась по комнате, отделяя нас от них, и мы стояли там в молчаливом созерцании в течение нескольких минут. Затем я услышала, как кто-то шепнул: «Пойдём, девочки, и попрощаемся с Айседорой».

We parted the long blue curtains and entered the vast studio. This was the moment I dreaded most. In the semidarkness I could at first barely see her. Immobile, like a statue, her head thrown back and eyes closed, she sat in an armchair. Tears flowed down her face. Her usually smiling, engaging countenance had, through unbearable grief, been distorted into a tortured mask. The picture of martyrdom incarnate, she resembled a Gothic saint carved in wood.
..
Мы раздвинули длинные синие шторы и вошли в огромную студию. Это был тот момент, когда я больше всего боялась. В полумраке я едва могла её увидеть. Неподвижная, как статуя, её голова откинулась назад, с закрытыми глазами, она сидела в кресле. Слезы текли по её лицу. Её обычно улыбающееся, привлекательное лицо, из-за невыносимой печали, исказилось в мученической маске. Картина воплощения мученичества напоминала готического святого, вырезанного из дерева.

The moment we beheld her silent agony we all started to cry. Standing close beside her, I could not control my wild sobbing when she looked at me and, taking me into her arms, held my head close to her breast. Through my sobs I heard her say in a gentle, pitiful voice, "You must be my children now."
..
В тот момент, когда мы увидели её молчаливую агонию, мы все заплакали. Стоя рядом с ней, я не могла контролировать свой дикие рыдания, когда она посмотрела на меня и, взяв меня на руки, прижала голову к груди. Через мои рыдания я услышала, как она произнесла нежным, жалким голосом: «Вы должны быть моими детьми теперь».

I doubt if there are many women in the world, including myself, who would be capable of expressing so humane and generous a thought at so tragic a moment. That she could find no bitterness in her heart toward a fate that left her foster children unharmed while these of her own flesh and blood lay dead beside her proves the greatness of her soul. If all human beings are ultimately judged by their acts on earth, I would say this was Isadora Duncan's finest hour.
..
Я сомневаюсь, что в мире есть много женщин, в том числе и я, которые могли бы выразить такую гуманную и щедрую мысль так трагично. Чтобы она не находила в своем сердце горечи к судьбе, которая оставила её приёмных детей целыми и невредимыми, в то время как её собственная плоть и кровь лежали мертвые рядом с ней, доказывает величие её души. Если все люди в конечном итоге будут судимы своими действиями на земле, я бы сказала, что это был самый прекрасный час Айседоры Дункан.

** PART II. 1913-1921 **
-- ЧАСТЬ II. 16-24 года

[161], p.137-147 * DUNCAN DANCER * Dionysion *

-=9=-

Dionysion
Дионисизм

WouLD Isadora ever dance again? That was the question uppermost in our minds. It did not seem likely. She once confessed that in those dark moments she thought of committing suicide. She left her house in Neuilly after the funeral, never to return. In her subsequent restless wanderings through Greece and Italy, all that summer, she found no peace. At the beginning of September she settled for a long stay in Viareggio, where her friend Eleonora Duse lived. Since Isadora did not have a telephone, Duse would leave little penciled notes for her at the hotel whenever she came to call and did not find her in.
..
Будет ли Айседора когда-нибудь танцевать снова? Это был самый первый вопрос в нашем сознании. Это не казалось вероятным. Однажды она призналась, что в эти тёмные моменты она думала о самоубийстве. Она оставила свой дом в Нейи после похорон и никогда не возвращлась туда. В её последующем беспокойном путешествии по Греции и Италии, всё это лето, она не нашла покоя. В начале сентября она поселилась в Виареджио, где проживала её подруга Элеонора Дьюз. Поскольку у Айседоры не было телефона, Дьюз оставляла в отеле маленькие записки карандашом для неё, если бы она не позвонила и не нашла её.

These notes, written in French, expressed Duse's concern and devotion for a friend and fellow artist she so greatly admired. La Duse scrawled them in her large handwriting, three or four words covering a whole page. The first note, dated September 13 (1913), was delivered by hand to the hotel where Isadora was staying.
..
Эти записки, написанные на французском языке, выражали озабоченность и преданность Дузе другу и коллеге, которой она так восхищалась. Дьюз нацарапала их своим большим почерком, три или четыре слова, охватывающих всю страницу. Первая записка от 13 сентября (1913) была ею доставлена своими руками в гостиницу, где останавливалась Айседора.

Chere-My heart has been awaiting you for a long time-am here within two steps of you and shall come to you as soon as you desire-yours with all my heart.
This morning at the Grand Hotel I left a letter and some flowers for you. Chere Isadora, des roses de la campagne, flowers from my garden. Tell me that you are not too sad to be in a hotel room. Dear, all day I hoped to be with you and tomorrow morning early I shall come and fetch you. But forgive my not coming this evening. It is raining too hard and I am not feeling well.
I embrace you and thank you, de tout ame, for having come and searched me out at this moment which is without life, without art for you.
..
Дорогая, Моё сердце ждало тебя в течение долгого времени - здесь, в двух шагах от тебя, и придёт к тебе, как только захочешь, твоя от всего сердца.
Сегодня утром в Гранд-отеле я оставила тебе письмо и цветы. Дорогая Айседора, это деревенские розы, цветы из моего сада. Скажи, что тебе не слишком грустно быть в гостиничном номере. Дорогая, весь день я надеялась быть с тобой, а завтра утром рано я приду к тебе. Но прости, что не приду сегодня вечером. Слишком сильно идёт дождь, и я плохо себя чувствую.
Я обнимаю тебя и благодарю, от всей души, за то, что пришла и разыскала меня в этот момент, который без жизни, без искусства для тебя.

Dear, I have called four times today at the Grand Hotel to see you. The last time they told me you had moved to the Regina. I would like to see you this evening but a headache and the thunderstorm prevented me from going out again. I hope the sojourn at the seashore, so lonesome for you, will not be too painful. Shelley will speak to you there. Dream, work, and be valiant in your beautiful strength.
..
Дорогая, я сегодня позвонила в Гранд-отель четыре раза, чтобы увидеть тебя. В последний раз они сказали мне, что ты переехала в Регину. Я хотела бы увидеть тебя этим вечером, но головная боль и гроза не позволили мне снова выйти. Надеюсь, что пребывание на берегу моря, такое одинокое для тебя, не будет слишком болезненным. Шелли поговорит с тобой там. Мечтай, работай и будь доблестна в своей прекрасной силе.

Of seeking out Eleonora Duse to comfort her in this tragic moment of her life, Isadora has said, "If I had not been able to bear the society of other people it was because they all played the comedy of trying to cheer me with forgetfulness. But Eleonora said: 'Tell me of your children' and she made me repeat all their little sayings and ways."
..
О розыске Элеоноры Дузе, чтобы утешить её в этот трагический момент её жизни, Айседора сказала: «Если я не могла вынести общество других людей, то это было потому, что все они играли в комедию, пытаться подбодрить меня забывчивостью (не вспоминать о случившемся). Но Элеонора сказала: «Расскажи мне о своих детях», и она заставила меня повторить все их маленькие изречения и события».

In another note left at the hotel for her friend, Duse said: Forgive my fatigue the other night. I could not speak to you, my heart pains me when I see you suffer. Be of good cheer tomorrow! I hope the view of the sea and the mountains will bring you peace. My thoughts watch over you and wish you courage, Chere loyale amie. To regain my own strength I must rest a little while longer by my doctor's orders. But I shall see you again soon and we will talk some more about the children-and art.
..
В другой записке, оставленной в отеле для её подруги, Дьюз сказала: Прости мою усталость в ту ночь. Я не могла говорить с тобой, моё сердце болит, когда я вижу, что ты страдаешь. Завтра будь здорова! Надеюсь, вид на море и горы принесёт тебе покой. Мои мысли смотрят на тебя и желают тебе смелости, Дорогой верный друг. Чтобы восстановить силы, я должна немного отдохнуть от ордеров моего врача. Но я скоро увижу тебя снова, и мы поговорим ещё немного о детях и об искусстве.

Isadora loved the sea, having been born near the Pacific Ocean, and she enjoyed swimming in salt water. She always used to go bathing wearing a black one-piece suit. Those were the days when women entered the water fully covered, even with stockings and shoes. In her simple, sensible attire, then considered outrageously scant, she naturally attracted much attention. Besides, she was a celebrity who only recently made tragic headlines the world over and photographers stuck to her heels and pestered her no matter how much she tried to evade them and other curiosity-seekers. When she complained of this to Duse, the latter said, "You cannot escape the crowds, they will always search you out."
..
Айседора любила море, родившись около Тихого океана, и ей нравилось купаться в солёной воде. Она всегда купалась в цельном чёрном костюме. Это были те дни, когда женщины входили в воду полностью покрытыми, даже с чулками и туфлями. В её простой, здравомыслящей одежде, которую тогда считали невероятно скудной, она, естественно, привлекла много внимания. Кроме того, она была знаменитостью, которая только недавно сделала трагические заголовки по всему миру, и фотографы встали ей на пятки и приставали к ней, независимо от того, сколько она пыталась уклониться от них и других любопытных искателей. Когда она пожаловалась на это Дьюз, позже сказала: «Ты не можешь убежать от толпы, они всегда будут искать тебя».

Tired and annoyed by the curious throngs who trailed her wherever she went, Isadora rented a villa with a high wall around it, in a pine forest. Living there all alone, she had only the presence of Duse to comfort her. That great Italian actress was a devoted admirer of Isadora's art and encouraged her to find solace in her work. As the foremost tragedienne of her day, Eleonora Duse appreciated the noble sentiment of sorrow. They always spoke French together. Duse would say, "Ne perdez pas la belle douleur."
..
Утомленная и раздраженная любопытными толпами, которые тянули её куда угодно, Айседора арендовала виллу с высокой стеной вокруг неё в сосновом лесу. Жила там совсем одна, ей было достаточно только присутствие Дузе, чтобы утешить её. Эта великая итальянская актриса была преданным поклонником искусства Айседоры и побудила её найти утешение в своей работе. Как самая главная трагедия её дня, Элеонора Дьюз высоко оценила благородное чувство печали. Они всегда говорили по-французски. Дьюз сказал: «Не теряй прекрасную боль».

She advised Isadora to incorporate this ennobling experience into her art; to transfigure grief into a dance. And so Isadora wrote to her musician Skene:
Life is nothing but chaos and terror; only music, beauty and art exist. Everything else is but a confused dream. Have you found a chorale or hymn by Bach or Palestrina on which I could work? I completely despair of life ... but perhaps I could create something beautiful in movement grown in the midst of a requiem which might comfort some people on earth sad as myself. Please search for me.
In Cesar Franck's Redemption she found the inspiration to translate her tragic experience into movement, guided by the Biblical words, "Thou hast turned for me my mourning into dancing."
..
Она посоветовала Айседоре включить этот облагораживающий опыт в её искусство; преобразить горе в танец. И поэтому Айседора написала своему музыканту Скене:
Жизнь - это не что иное, как хаос и террор; существует только музыка, красота и искусство. Всё остальное - всего лишь путаный сон. Вы нашли хор или гимн Баха или Палестрины, на которых я могла бы работать? Я полностью отчаялась от жизни ... но, возможно, я могла бы создать что-то прекрасное в движении, выращенном посреди реквиема, которое могло бы успокоить некоторых людей на Земле, таких как я. Пожалуйста, найдите меня.
В Искуплении Цезаря Франка она нашла вдохновение, чтобы перевести её трагический опыт в движение, руководствуясь библейскими словами: «Ты превратил для меня мой траур в танцы».

Years later, after Isadora's death, I asked Mary Desti (who had been with her that tragic day in 1913) whether Isadora had actually danced at her children's funeral as some newspapers reported at the time. She said, "No, Isadora never even entered her studio where the funeral service was held. She only listened to the music (played by the Paris Symphony Orchestra) below while sitting upstairs in the narrow gallery fronting her private apartment. But everybody watched her intently, and every time she as much as raised her head or moved her arm-since all her movements were beautiful-they thought she was dancing! Only I could see that she was numb with grief."
..
Спустя годы, после смерти Айседоры, я спросила Мэри Дести (которая была с ней в тот трагический день в 1913 году), действительно ли Айседора танцевала на похоронах своих детей, как сообщали в то время некоторые газеты. Она сказала: «Нет, Айседора даже не вошла в её студию, где проводилась похоронная служба. Она слушала музыку (играемую Парижским симфоническим оркестром) внизу, сидя наверху в узкой галерее, выходящей на её частную квартиру. Но все смотрели на неё и каждый раз, когда она поднимала голову или двигала рукой, так как все её движения были прекрасны - они думали, что она танцует! Только я могла видеть, что она онемела от горя».

Duse encouraged her with tender words to continue working as a form of salvation. Living in enforced retirement herself for lack of engagements, Eleonora knew from personal experience how it felt to be deprived of the exercise of one's art. Watching her dance one day and admiring Isadora's capacity to lose herself in the expression of music, feeling envious not to be able to do this herself, she told her friend:
..
Дьюз поощряла её нежными словами, чтобы продолжать работать, как такой формы спасения. Живя в принудительной отставке из-за отсутствия обязательств, Элеонора знала по личному опыту, как чувствовать себя лишенной осуществления своего искусства. Наблюдая за её танцем в один прекрасный день и восхищаясь способностью Айседоры потерять себя в выражении музыки, чувствуя в себе зависть, чтобы не может сделать это сама, она сказала своей подруге:

"You, who can flee reality, chere genereuse! So courageous in life and gentle and submissive before death, how I wish I too could escape from reality! Without work, without risks life is nothing-a dream empty of dreams. What joy to see you take up anew the flight toward the light! May a beautiful dream of art carry you far, far away from here. Man coeur et man iime sont remplis de votre grandeur. For all the beauty I perceive in you, I thank you."
..
«Ты, кто может бежать от реальности, теперь можешь быть мужественной, такой смелой в жизни и нежной, и покорной до смерти, как бы я хотела, чтобы я тоже могла убежать от реальности! Без работы, без риска, жизнь - это ничто - мечта, свободная от мечты. Как радостно видеть, что ты снова начинаешь полёт к свету! Пусть прекрасная мечта об искусстве перенесёт тебя далеко, далеко отсюда. Человеческое сердце и человеческое время наполнены твоим величием. За всю красоту, которую я ощущаю в тебе, я благодарю тебя."

A deep-seated restlessness embedded in her nature, augmented by that constant torment gnawing at her vitals, impelled Isadora to leave the villa and her work. She had a sudden desire to go to Rome. St. Peter's with its great art works, the many fountains, the ancient ruins, the tombs along the Appian Way, all breathed eternal peace and calm. When Duse heard of this plan, she wrote:
..
Глубокое беспокойство, вложенное в её природу, дополненное этим постоянным мучением, грызющим её жизненные силы, побудило Айседору покинуть виллу и её работу. Ей вдруг захотелось поехать в Рим. Святой Пётр со своими великими произведениями искусства, множеством фонтанов, древними руинами, гробницами по Аппийскому пути, все дышали вечным тишиной и покоем. Когда Дьюз услышала этот план, она написала:

Dear Isadora, Since we must say farewell, I beg you not to say it tonight but rather tomorrow in the full light of day at noon. Chere Isadora, how sad to see you leave! But you must find your wings again all by yourself, then you will re-enter a state of grace which is your art, your strength, your nobility-for sorrow is everywhere in this world .... My thoughts are with you, recuperate, have a good rest, do not despair. Your benevolence and all the illusions of your heart will never be lost. Adieu, et au revoir. Eleonora Duse
..
Дорогая Айседора. Поскольку мы должны прощаться, я прошу тебя не говорить об этом сегодня, а лучше завтра в полном свете дня в полдень. Дорогая Айседора, как грустно видеть, что ты уходишь! Но ты должна снова обрести свои крылья сама по себе, тогда ты снова войдёшь в состояние благодати, которое является твоим искусством, твоей силой, твоим благородством - ибо печаль повсюду в этом мире ... Мои мысли с тобой, выздоровливай, хорошо отдохни, не отчаивайся. Твоя доброжелательность и все иллюзии твоего сердца никогда не будут потеряны. Прощай и до свидания.
Элеонора Дьюз

Isadora later confessed that when she was in the depths of despair only the thought of her school, "my other child" as she called it, saved her reason. A supernatural voice seemed to whisper to her to continue to teach little children to dance in beauty and according to the divine law.
..
Айссодора позже призналась, что, когда она была в глубине отчаяния, только мысль о её школе, которая «мой другой ребёнок», как она её называла, спасла её разум. Сверхъестественный голос, казалось, шепнул ей, чтобы продолжать учить маленьких детей танцевать в красоте и согласно божественному закону.

Paris Singer, concerned for her welfare, did everything in his power to help her regain an interest in her work. With this aim in mind, he presented her, around Christmas time, with a magnificent building of palatial proportions to house her new school. He had bought the former Paillard Palace Hotel, completely furnished including silver, linen, and china. A fifteen-minute drive from Paris, it was situated in the rural hamlet of Bellevue-sur-Seine, close to the forests of Meudon and Saint-Cloud. On a bluff directly above the river, where the Seine makes a big loop, the sixty-two-room house had a magnificent panorama of Paris in the distance and the Seine valley in the foreground.
Soon Isadora was busy remodeling the house to suit her purpose and preparing it for the influx of new pupils whom she expected.
..
Парис Зингер, обеспокоенный её благополучием, сделала всё возможное, чтобы помочь ей вернуть интерес к её работе. С этой целью он представил ей, в Рождество, великолепное здание с роскошными пропорциями, чтобы разместить там ею новую школу. Он купил бывший отель Пайярд Палас, полностью меблированный, включая серебро, белье и фарфор. В пятнадцати минутах езды от Парижа, он находился в сельской деревушке Бельвю-сюр-Сен, недалеко от лесов Медона и Сен-Клу. На утёсе прямо над рекой, где Сена делает большую петлю, в доме с шестидесяти двумя комнатами, была великолепная панорама Парижа на расстоянии, и долина Сены на переднем плане.
Вскоре Айседора была занята перестройкой дома в соответствии с её назначением и подготовкой к приходу новых учеников, которых она ожидала.

In the meantime, we girls in Darmstadt had no inkling of these interesting developments. As usual, not a word concerning Isadora reached our ears. Early in the summer Augustin Duncan paid the school a visit, bringing with him his second wife, Margherita, and their little boy, Angus. As upon former occasions "Uncle Gus," as we called him, soon had an artistic project under way. In Grunewald he had taught us to recite and act small parts of Shakespeare's plays, such as A Midsummer Night's Dream. This time he wanted us to dance and mime the opera Echo and Narcisse by Gluck. He always took a great interest and an active part in furthering the artistic education of his sister's pupils-the only one of her brothers to do so.
..
В то время мы, девочки в Дармштадте, не подозревали об этих интересных событиях. Как обычно, ни слова об Айседоре не дошли до наших ушей. В начале лета Августин Дункан посетил школу, куда привёз с собой свою вторую жену, Маргериту и их маленького мальчика Ангуса. Как и раньше, «дядя Гус», как мы его называли, вскоре закончил художественный проект. В Грюневальде он научил нас читать и исполнять небольшие части пьес Шекспира, такие как «Сон в летнюю ночь». На этот раз он хотел, чтобы мы танцевали и мимировали оперу Эхо и Нарцисс от Глюка. Он всегда проявлял большой интерес и активно участвовал в продвижении художественного образования учеников своей сестры - единственный из её братьев.

While we were on tour with our new show, Augustin wrote to Isadora, who was then still living in Viareggio. In the hope of arousing her interest in our activities and thus taking her mind off her sorrow for a while, he wrote from Hamburg on October 18, 1913:
My dearest Isadora,
We have received some beautiful notices for "Echo and Narcisse," that show an appreciation of what I have been trying to realize. The lighting effects have been especially appreciated. We opened in Darmstadt with very good results. The Grand Duke and Prince Henry of Prussia attended with their wives. We repeated it in Mainz and had much better music.
..
Пока мы были на гастролях с нашим новым шоу, Августин написал Айседоре, которая всё ещё жила в Виареджио. В надежде привлечь её интерес к нашей деятельности и, таким образом, отвлечь её от печали на некоторое время, он написал из Гамбурга 18 октября 1913 года:
Моя дорогая Айседора.
Мы получили прекрасные отзывы на «Эхо и Нарцисса», которые показывают понимание того, что я пытался реализовать. Световые эффекты были особо оценены. Мы стартовали в Дармштадте с очень хорошими результатами. Великий князь и принц Генрих Пруссии присутствовали со своими женами. Мы повторили представление в Майнце и имели гораздо лучшую музыку.

Now we are here for two evenings. The first performance is bought out by the Lessing Society and the second is a public evening. It is being given in the new Opera House where they have a very good orchestra and a director from the Stadt Theater in Leipzig. This director is a famous man in Germany and is to give a fifteen-minute conference to the press to prepare them. We travel from here to Munich on November 4th, and are in Stuttgart Nov. 5th. Can't you come and see us at one of these places? We are to appear in Zurich on the 27th.
..
Теперь мы здесь два вечера. Первое выступление выкупает Общество Лессинга, а второе - публичный вечер. Оно даётся в новом Оперном театре, где у них очень хороший оркестр и режиссёр Городской театра в Лейпциге. Этот режиссёр - известный человек в Германии и должен дать пятнадцатиминутную конференцию для прессы, чтобы подготовить их. 4 ноября мы выезжаем из отсюда в Мюнхен, а 5-го мы в Штутгарте. Ты не могла бы приехать к нам в одно из этих мест? Мы должны появиться в Цюрихе 27-го.

Margherita is corning on to see us at Stuttgart. The baby [Angus] is splendid and runs about the place his nose scratched up from tumbling. I do wish you would come either to Munich or Stuttgart because we have a beautiful plan if you would like it -without you it is unrealizable and must then remain a dream ....
..
Маргерита присоединилась к нам в Штутгарте. Ребёнок [Ангус] великолепен и бегает по площади, его нос поцарапан от падения. Хотелось бы, чтобы ты приехала либо в Мюнхен, либо в Штутгарт, потому что у нас есть прекрасный план, если ты этого захочешь, без тебя это нереализуемо и должно оставаться мечтой...

I will write again more fully, am hurried this morning. We have just arrived here and there is a great deal to attend to. I will send you some clippings. It is a great success and a great advance and a tiny step forward towards your great idea. Love from us all,
Gus
..
Я напишу потом более подробно, сегодня утром спешу. Мы только что приехали сюда, и здесь есть что посмотреть. Я пришлю тебе вырезки. Это большой успех и большой прогресс и крошечный шаг вперёд к твоей замечательной идее. Любовь от нас всех,
Гас

Our tour ended in Berlin. The recently opened Hotel Eden on the Kurfuerstendamm then represented the height in luxurious accommodations. We spent several weeks there over the Christmas and New Year's holidays. Gus, who was well aware of our love for Isadora and our antipathy toward his older sister, gave us the best Christmas present in the world when he surprised us with the wonderful news that Isadora wanted us six older girls and her niece to join her immediately in Paris, where she had founded a new school.
..
Наш тур закончился в Берлине. Недавно открывшийся Отель Эдем на Курфюрстендамме представлял собой высотку с роскошными номерами. Мы провели там несколько недель в рождественские и новогодние праздники. Гас, который хорошо знал нашу любовь к Айседоре и нашу антипатию к своей старшей сестре, дал нам лучший рождественский подарок в мире, когда он удивил нас чудесными новостями о том, что Айседора хотела, чтобы мы с шестью старшими девочками и её племянницей немедленно присоединились к ней в Париже, где она основала новую школу.

We shouted for joy and could hardly restrain our happiness, when the door opened and Tante Miss walked in, accompanied by Max Merz. Our faces fell, and solemnity descended like a pall over our exuberance. She showed us Isadora's telegram, saying, "I have no objection to your going to my sister for a while to help her get started with the school in France. After all, the main thing is that she finds a renewed interest in life. And we must do everything we can to help her."
..
Мы кричали от радости и с трудом сдерживали наше счастье, когда открылась дверь, и вошла Танте Мисс в сопровождении Макса Мерца. Наши лица упали, и торжественность спустилась, как прилив, над нашим изобилием. Она показала нам телеграмму Айседоры и сказала: «Я не возражаю против того, чтобы вы поехали к моей сестре на некоторое время, чтобы помочь ей начать работу со школой во Франции. В конце концов, главное, она находит новый интерес к жизни. И мы должны сделать всё возможное, чтобы помочь ей».

Mr. Merz, who had been impatiently stalking up and down the room, interrupted her. "This is absurd, Elizabeth, utterly senseless. Why must we send all the girls at the same time? Can't we simply send one or two, and keep the rest? You know very well that we have a command performance to give for the Crown Prince and his wife in Potsdam in a few weeks. And what about our plans for appearing at the Salzburg festival this summer? Have you thought of that?"
..
Мистер Мерц, нетерпеливо вышагивающий по комнате вперёд и назад, прервал её. «Это абсурд, Элизабет, совершенно бессмысленно. Почему мы должны посылать всех девушек одновременно? Разве мы не можем просто отправить одну или две, а оставить всех остальных? Вы очень хорошо знаете, что у нас есть групповое представление для наследного принца и его жены в Потсдаме через несколько недель. А как насчёт наших планов выступить на фестивале в Зальцбурге этим летом? Думали ли вы об этом?

"Yes, Merzl, yes, they will be back for that," Elizabeth reassured him. She always called him "Merzl" when she wanted to have her own way. Red in the face with fury, he stormed out of the room shouting, "You don't know what you are doing! This is ruin for us! "
He went out, slamming the door behind him, and that was the last we girls saw of him for many years. He fully realized that, given a choice, we older girls without exception would prefer to remain with Isadora.
..
«Да, Мерзл, да, они вернутся к тому времени, - успокоила его Элизабет. Она всегда называла его «Мерзлом», когда хотела сделать свой собственный выбор. С красным лицом, в ярости, он выбежал из комнаты, крича: «Ты не знаешь, что делаешь! Это гибель для нас!»
Он вышел, хлопнув дверью позади себя, и это было последним, что мы видели от него на протяжении многих лет. Он полностью осознал, что, учитывая наличие выбора, мы, взрослые девочки, все без исключения, предпочли бы остаться с Айседорой.

Elizabeth later came to Paris and tried to force us back for the command performance and Salzburg festival-without success, as far as I was concerned. I happened at the time to be ill with influenza. She found me in bed with a nurse in attendance. I had a high fever, but she imagined I was shamming and-disregarding the nurse's shocked protest-yanked me bodily out of bed. In my weakened condition, I fell down in a dead faint at her feet.
..
Элизабет позже приехала в Париж и попыталась вернуть нас на групповое представление и фестиваль в Зальцбурге - без всяких успехов, по поводу чего я была обеспокоена. В то время я заболела гриппом. Она нашла меня в постели с медсестрой. У меня была высокая температура, но она вообразила, что я притворяюсь и, не обращая внимания на протест шокированной медсестры, выдернула меня из постели. В моём ослабленном состоянии я упала в обморок у её ног.

Isadora did not want us to go, and we, of course, resisted with all our might. The two or three girls that Elizabeth corralled for the command performance for the German Crown Prince insisted on coming back to Paris afterward. And that was the end of our association with Tante Miss. She functioned on her own from then on, with Max Merz beside her. For a few years she was in America, but most of her time was spent in Austria and Germany till her death in Stuttgart in 1948. The night in January, 1914, when we arrived at the gates of Isadora's school on top of a hill overlooking Paris, our jubilance at being reunited with her cannot be imagined. In the train coming from Berlin to Paris, we practically sang all the way. And now, when we saw her again after her terrible tragedy, waiting for her "other childrenn at the top of a flight of stairs, we rushed up two steps at a time into her outstretched arms. I felt I had come home at last.
..
Айседора не хотела, чтобы мы уходили, и мы, конечно, сопротивлялись изо всех сил. Две-три девочки, которых Элизабет загнала на командное выступление для немецкого наследного принца, после этого настаивали на возвращении в Париж. И это было концом нашей связи с Танте Мисс. С тех пор она работала сама по себе, рядом с ней Макс Мерц. Несколько лет она была в Америке, но большую часть времени она проводила в Австрии и Германии до своей смерти в Штутгарте в 1948 году. Ночью, в январе 1914 года, когда мы подошли к воротам школы Айседоры на вершине холма, с видом Парижа, наше лихорадочное воссоединение с ней невозможно было представить. В поезде, прибывающем из Берлина в Париж, мы практически пели весь путь. И теперь, когда мы увидели её снова, после её ужасной трагедии, ожидающей её «других детей» на вершине лестничного пролета, мы в два шага за раз бросились в её протянутые руки. Я чувствовала, что наконец вернулась домой.

Life took on a fresh meaning for all of us, working here together in harmony in this "Temple of the Dance of the Future" she had named Dionysian, after the ancient Greek god of creation. Since Isadora did not teach beginners, the instruction of the new pupils (mostly French and Russian children) devolved upon us older girls. She expressed herself most pleased with the knowledge and confidence with which we passed on her teachings.
..
Жизнь приобрела новый смысл для всех нас, работая здесь вместе, в гармонии, в этом «Храме танца будущего», который она назвала Дионисиан, в честь древнегреческого бога творения. Поскольку Айседора не преподавала новичкам, обучение новых учеников (в основном детей из Франции и России) передавалось нам старшими девочками. Она была очень довольна знаниями и уверенностью, с которыми мы передавали её учение.

Because she was expecting the birth of her third child (it was to die a few hours after birth), she herself would teach the older group while reclining on a couch, using only her hands and arms. She had changed much in appearance. She had cut her hair, and with this simple act set a fashion soon to be copied by other dancers and women all over the world, chalking up another reform to her credit. Immersed in her work and surrounded by happy, laughing children, she made a valiant effort to overcome the effects of the recent tragedy whose memory haunted her day and night. We six girls had nothing to offer her but our youthful enthusiasm for the dance, and our devotion. She said, "In the morning, when I entered the dancing room and they saw me, they would shout, 'Good morning Isadora!' It sounded so joyful. How could I be sad amongst them?"*
*Cf. Life, p. 302.
..
Поскольку она ожидала рождения своего третьего ребёнка (она должна была умереть через несколько часов после рождения), то она сама учила старшую группу, откидываясь на диване, используя только руки и кисти. Она сильно изменилась. Она отрезала свои волосы, и с помощью этого простого акта появилась мода, которая вскоре была скопирована другими танцорами и женщинами по всему миру, внесла таким образом в неё ещё одну реформу. Погруженная в свою работу и окруженная счастливыми, смеющимися детьми, она сделала отважную попытку преодолеть последствия недавней трагедии, память которой преследовала её день и ночь. Мы, шесть девочек, не могли предложить ей ничего, кроме нашего юношеского энтузиазма в отношении танца и нашей преданности. Она сказала: «Утром, когда я вошла в танцевальную комнату, и они увидели меня, они прокричали: "Доброе утро, Айседора!" Это звучало так радостно. Как я могу быть грустной среди них?»*
* См. Жизнь, с. 302.

In April she sent Anna and me to Russia to choose some Russian children for the school. Her brother and sister-in-law accompanied us. And here I ran into an unexpected and curious experience. One had to have a passport to visit Tsarist Russia. The regulations demanded a baptismal certificate in order to obtain a visa. This necessitated my going back to Hamburg, as I had no documents with me and Mr. Merz refused to be cooperative. When Margherita, who chaperoned me, discovered by talking with mother that I had never been baptized, it did not faze her in the least. I myself had been completely ignorant of my heathen status all these years, and could not have been more surprised. Fearing this would prevent my going to Russia, I said to Margherita, "I am afraid we are out of luck and must return to Paris. There is nothing we can do about this now."
"Oh yes there is," Margherita retorted firmly. "We are going to have you baptized right away!"
..
В апреле она отправила Анну и меня в Россию, чтобы выбрать русских детей для школы. Её брат и невестка сопровождали нас. И здесь я столкнулась с неожиданным и любопытным опытом. Нужно было иметь паспорт для посещения царской России. Для получения визы правила потребовали свидетельство о крещении. Это потребовало моего возвращения в Гамбург, поскольку у меня не было документов с собой, а г-н Мерц отказалась сотрудничать. Когда Маргерита, которая меня избила, обнаружила, что разговаривая с матерью, я никогда не крестилась, это ни в коей мере не обеспокоило её. Все эти годы я была совершенно не осведомлена о своём языческом статусе, и не могла быть удивлена более. Опасаясь, что это помешает моей поездке в Россию, я сказала Маргарите: «Боюсь, нам не повезло и мы должны вернуться в Париж. Мы ничего не можем с этим поделать». 
«О нет, можем, - решительно возразила Маргерита. «Мы собираемся тебя крестить немедленно!»

In her breezy American style that would not admit to being thwarted in any undertaking, she picked up the phone and called the nearest Protestant church to arrange an interview with the pastor. The St. Petrikirche, consecrated in the twelfth century, is the oldest church in Hamburg. The pastor received us kindly in his study and, though sympathetic to our request, gravely refused to baptize me in a hurry merely to let me get a Russian visa. He insisted on a minimum three-week course of preparation and instruction in the Lutheran faith.
..
В своём ветреном американском стиле, который не признавал, чтобы что-то мешало ему в любом начинании, она взяла трубку и позвонила в ближайшую протестантскую церковь, чтобы устроить собеседование с пастором. Св. Петрикирхе, освященная в двенадцатом веке, является самой старой церковью в Гамбурге. Пастор любезно принял нас в своем кабинете и, хотя и сочувствовал нашей просьбе, решительно отказалась крестить меня в спешке, просто чтобы я получила российскую визу. Он настаивал на минимальном трехнедельном курсе подготовки и обучения лютеранской вере.

We persuaded him that this was impossible. Margherita explained in English that it was now or never. I suppose it was to save my soul that he then agreed to do it on the spot. While he retired to don his vestments, I entered the old church, where someone began to light the candles by the altar. The very moment Pastor Poppe gave me the benediction, a ray of sunlight pierced the beautiful stained-glass window and fell directly on my head as I was kneeling by the altar rail. I suddenly felt very sanctified. I heard mother crying softly into her handkerchief, and then the pastor solemnly shook hands with us as we departed. Half-way up the aisle he called out, "Wait a minute! Haven't you forgotten something?" And he waved the precious baptismal certificate for which Margherita, who acted as my godmother, had paid ten gold marks. We rushed to get it, jumped into a taxi, and drove to the Russian consulate. And here occurred the most ironic thing. When I handed in my passport, the clerk stamped on the Russian visa without demanding to see my certificate of baptism! Annoyed at his disinterest after all I had gone through to get it, I asked him why. He answered blandly, "Not necessary in your case. One can see at a glance you belong to the Aryan race."
..
Мы убедили его, что это невозможно. Маргарита объяснила по-английски, что это будет сейчас или никогда. Полагаю, это спасло мою душу, и он согласился сделать это на месте. Пока он удалился, чтобы надеть свои одежды, я вошла в старую церковь, где кто-то начал зажигать свечи у алтаря. В тот самый момент, когда пастор Поппе дал мне благословение, луч солнечного света пронзил красивое витражное окно и упал прямо на мою голову, когда я стояла на коленях у алтаря. Я внезапно почувствовала себя очень освященной. Я слышала, как мать тихо плакала в носовой платок, а затем пастор торжественно пожал нам руку, когда мы уходили. На полпути к проходу он крикнул: «Подожди! Разве ты ничего не забыла?» И он помахал драгоценным свидетельством о крещении, за который Маргарита, которая действовала как моя крестная, заплатила десять золотых марок. Мы бросились взять его, затем прыгнули в такси и поехали в российское консульство. Здесь произошло самое ироничное. Когда я передала свой паспорт, клерк нанес штамп с российской визой, не потребовав увидеть мой крестик. Раздраженная его незаинтересованностью, после того, через что я прошла, чтобы получить его, я спросила его, почему. Он ответил мягко: «Не нужно в вашем случае. Можно видеть с первого взгляда, что вы принадлежите к арийской расе».

Margherita and I met Anna and Augustin in Berlin and gaily continued on our mission to St. Petersburg. We stayed at the new Hotel Astoria, opposite the grand St. Isaac cathedral. Anna and I gave a small dance recital in the ballroom of that hotel. I remember how terribly thrilled we were to have the great Constantin Stanislawsky of the Moscow Art Theatre consent to introduce us to the audience and give a lecture on Isadora's art. At the end of our performance he personally presented each one of us with a lovely bouquet of flowers. Immensely proud and flattered, we took a snapshot of each other holding his flowers and posing with them on the window sill of our hotel room with the huge cathedral looming in the background. A nice souvenir of our only joint performance anywhere.
..
Мы с Маргаритой встретились с Анной и Августином в Берлине, и весело продолжили нашу миссию в Санкт-Петербург. Мы остановились в новом отеле Астория, напротив великого Исаакиевского собора. Мы с Анной представили небольшой танцевальный концерт в бальном зале этого отеля. Я помню, как нас ужасно волновало, как мы хотим, чтобы великий Константин Станиславский из Московского художественного театра согласился познакомить нас с аудиторией и дать лекцию об искусстве Айседоры. В конце нашего выступления он лично предоставил каждому из нас прекрасный букет из цветов. Безмерно гордые и польщенные, мы сделали снимок друг друга, держа его цветы, и позировали с ними на подоконнике нашего гостиничного номера, с огромным собором, вырисовывающимся на заднем плане. Хороший сувенир нашей единственной совместной работы в этом месте.

We remained in Russia for two months. Later, some of the other girls and Hener Skene joined us so we could give a few performances before returning to Paris with a group of newly recruited pupils.
..
Мы остались в России на два месяца. Позже, некоторые из других девушек и Хенер Скене присоединились к нам, чтобы мы могли дать несколько выступлений, прежде чем вернуться в Париж с группой новобранных учениц.

We all led a happy, wonderful life with Isadora in that beautiful school. The fact that she treated us like adults and allowed us each a room to ourselves started things off to our entire satisfaction. She told us of her plan to build that theatre of the dance and drama so long dreamed of, and how she intended to make us members of a company patterned after the Comedie Francaise. Our artistic future seemed assured. Isadora too firmly believed that Dionysian had taken permanent roots and that she would live there for the rest of her life, continuing to do creative work.
..
Мы все вели счастливую, прекрасную жизнь с Айседорой в этой прекрасной школе. Тот факт, что она относилась к нам как к взрослым, и позволяла каждой из нас отдельную комнату для себя, начала всё к нашему полному удовлетворению. Она рассказала нам о своём намерении построить этот театр танца и драмы, о котором так долго мечтали, и о том, как она собиралась сделать нас членами компании, созданной по образцу «Комеди Франсез». Наше артистическое будущее казалось уверенным. Айседора слишком твердо верила, что Дионисий пустил постоянные корни, и что она будет жить там всю оставшуюся жизнь, продолжая заниматься творчеством.

All these noble prospects came to an end when disaster struck once more-this time on a gigantic scale. In August the First World War set cannons to roaring over most of Europe, and the millions of soldiers wounded in battle needed help. Isadora gave her temple of the dance to the Red Cross for a hospital. She and her pupils fled to America, via London and Liverpool, where the streets were crowded with soldiers going off to war singing, "It's a long way to Tipperary."
..
Все эти благородные перспективы подошли к концу, когда снова наступила катастрофа - на этот раз в гигантских масштабах. В августе Первая мировая война заставила реветь пушки над большей частью Европы, и миллионы солдат, раненых в бою, нуждались в помощи. Айседора отдала свой храм танца Красному Кресту под больницу. Она и её ученики бежали в Америку через Лондон и Ливерпуль, где улицы были переполнены солдатами, отправляющимися на войну с пением: «Это долгий путь к Типперэри».

The wild excitement engendered by those stirring times, added to the intriguing adventure of crossing the ocean to another continent, prevented my realizing what sad consequences the war would have for our school. In years to come, I have often looked back with deep regret that Dionysian existed for only seven short months. For it represented Isadora Duncan's ideal school, the perfect center and environment-now lost to posterity-for preserving the results of her work. And I regret also that she did not make more of an effort to keep it functioning despite the world-wide catastrophe. For wars have come and gone, and life is short, but art lives on forever.
..
Дикое волнение, порождённое этими волнующими временами, добавленное к интригующему приключению пересечения океана к другому континенту, помешало мне понять, какие печальные последствия имела война для нашей школы. В последующие годы я часто с большим сожалением вспоминал, что Дионисий существовал всего семь коротких месяцев. Ибо это была идеальная школа Айседоры Дункан, идеальный центр и окружающая среда, теперь потерянная для потомков - для сохранения результатов её работы. И я также сожалею о том, что она не предпринимала больше усилий, чтобы сохранить его функционирование, несмотря на всемирную катастрофу. Ибо войны пришли и ушли, и жизнь коротка, но искусство живёт вечно.

[172], p.148-162 * DUNCAN DANCER * Growing Up *

-=10=-

Growing Up
Взросление

WE reached New York on September 13, 1914, after an uneventful voyage on the Cunard liner Lapland. But the moment we landed, all sorts of unforeseen and startling things happened in quick succession.
..
Мы достигли Нью-Йорка 13 сентября 1914 года, после беспрецедентного плавания на лайнере Лапландия Кунард. Но в тот момент, когда мы причалили, тут же начали происходить всевозможные непредвиденные и поразительные вещи.

As soon as the immigration officials discovered that Isadora Duncan's school had arrived without the protection of a legal guardian, they barred our entry. To the great consternation of Mr. and Mrs. Augustin Duncan, who had safely brought us through war-torn Europe to America, we were not permitted to disembark, though their children were allowed to go ashore. With Alicia Franck, the school secretary, and Miss Baker, our English governess who volunteered to remain with us, we were locked up in that ignoble detention pen called Ellis Island. For this reason, my first impression of the United States was not a favorable one.
..
Как только сотрудники иммиграционной службы обнаружили, что школа Айседоры Дункан прибыла без защиты законного опекуна, они запретили нам выход. К большому ужасу г-на и г-жи Августин Дункан, которые благополучно провели нас через раздираемую войной Европу в Америку, нам не разрешили высаживаться, хотя их детям разрешалось выходить на берег. С Аликой Франк, школьной секретаршей и мисс Бейкер, нашей английской гувернанткой, которая вызвалась остаться с нами, мы были заперты в этой ужасной тюрьме под названием остров Эллис. По этой причине моё первое впечатление о Соединенных Штатах не было благоприятным.

We remained incarcerated under armed guards, like a bunch of criminals, for two interminable weeks before the necessary formalities could be straightened out. I used to gaze in amazement at the heroic Statue of Liberty standing in the harbor nearby and wonder: Is this the land of the free?
..
Мы оставались под стражей с вооруженной охраной, как кучка преступников, в течение двух бесконечных недель, прежде чем необходимые формальности могли быть устранены. Я с удивлением смотрела на героическую Статую Свободы, стоящую в соседней гавани, и удивляюсь: Это свободная земля?

New York at the time was in the grip of a formidable heat wave. This circumstance contributed no little to our extreme discomfort, for eighteen of us were crowded together in one small room with bath, sleeping on the bare floor like animals, without any covers or bedding. At that, we considered ourselves lucky when a kind immigration commissioner by the name of F. C. Howe placed his private quarters at our disposal, thus eliminating our having to sleep in the barrack-style dormitories with the rest of the unfortunate immigrants. We had also been accorded the privilege of eating in the public restaurant instead of having our meals at the community table, where fork and knife were chained to the tin plate in front of each person. On the day of our release, I learned what a condemned person must feel when suddenly granted freedom. That first free breath of air tastes like ambrosia. After that unpleasant experience, nothing seemed more wonderful than Ellsworth Ford's house near the water in Rye, where we found a hearty welcome. Under the giant elms and maples, late summer flowers still bloomed in profusion. Mrs. Ford, whose husband had owned a large hotel on Forty-second Street, was a lady of some literary pretentions and loved to be in the company of writers and poets. Through her we met the poets Witter Bynner and Percy Mac-Kaye. And it was here that MacKaye wrote the following poem about the young guests, refugees from war-torn Europe:
..
В то время в Нью-Йорке царила громадная жара. Это обстоятельство мало помогло нашему крайнему дискомфорту, потому что восемнадцать из нас были собраны вместе в одной маленькой комнате с ванной, спали на голом полу, как животные, без каких-либо покрывал или постельных принадлежностей. При этом мы посчитали, что нам повезло, когда добрый комиссар по вопросам иммиграции по имени Ф.К.Хоу предоставил свои частные помещения в наше распоряжение, тем самым избавив нас от необходимости спать в общежитиях в стиле барака, вместе с остальными несчастными иммигрантами. Нам также предоставили привилегию поесть в публичном ресторане вместо того, чтобы есть за столом, где вилка и нож были прикованы к жестяной пластине перед каждым человеком. В день нашего освобождения я узнала, что должен чувствовать осуждённый, когда ему внезапно предоставляется свобода. Это первое свободное дыхание воздуха на вкус, как амброзия. После этого неприятного опыта ничего не показалось удивительнее, чем дом Эллсуорта Форда рядом с водой в Рае, где мы нашли сердечный приём. Под гигантскими вязами и клёнами всё ещё расцветали поздние летние цветы. Миссис Форд, чей муж владел большой гостиницей на Сорок второй улице, была женщиной некоторых литературных претензий и любила быть в компании писателей и поэтов. Через неё мы встретили поэтов Уитнера Биннера и Перси Мак-Кая. И именно здесь МакКей написал следующее стихотворение о юных гостьях, беженцах из раздираемой войной Европы:

THE CHILD-DANCERS
ДЕТСКИЕ ТАНЦЫ

A bomb has fallen over Notre Dame:
Germans have burned another Belgian town:
Russians quelled in the East: England in qualm:
I closed my eyes, and laid the paper down.
..
Бомба упала на Нотр-Дам:
Немцы сожгли ещё один бельгийский город:
Русские поколебались на Востоке: Англия в ужасе:
Я закрыл глаза и положил бумагу.

Grey ledge and moor-grass and pale bloom of light
By pale blue seas!
What laughter of a child world-sprite,
Sweet as the horns of lone October bees,
Shrills the faint shore with mellow, old delight?
What elves are these
In smocks gray-blue as sea and ledge,
Dancing upon the silvered edge
Of darkness-each ecstatic one
Making a happy orison,
With shining limbs, to the low sunken sun? -
..
Серый уступ и болотная трава и бледное расцвет света
Светло-голубые моря!
Какой смех детского мира - эльф,
Сладкий, как рога одиноких октябрьских пчел,
Сливает слабый берег с мягким, старым восторгом?
Какими эльфами они сидят в сером синем, как море и уступ,
Танцуя на посеребренном краю
Темноты - каждый экстатический.
Делает счастливо молитву,
С сияющими лимбами, до низкого затонувшего солнца? -

See: now they cease
Like nesting birds from flight:
Demure and debonair
They troop beside their hostess' chair
To make their bedtime courtesies:
"Spokoinoi notchi! - Gute Nachtf
 Bon soir! Bon soir! - Good night!"
What far-gleaned lives are these
Linked in one holy family of art? -
Dreams: dreams once Christ and Plato dreamed:
How fair their happy shades depart!
..
Смотри: Теперь они прекращаются
Как гнездование птиц из полета:
Скромные и бесхитростные
Они отряжаются рядом с креслом своей хозяйки.
Чтобы сделать их любезно предоставленные сном:
«Спокойной ночи! - Гуте нтаг
 Бон соир! Бон соир! - Гуд найт!»
Что это за чистая жизнь
Связанная с одним святым семейством?
Мечты: мечты, как когда-то мечтали Христос и Платон:
Как прекрасны их счастливые оттенки!

Dear God! how simple it all seemed,
Till once again
Before my eyes the red type quivered: Slain:
Ten thousand of the enemy.
Then laughter! laughter from the ancient sea
Sang in the gloaming: Athens! Galilee!
And elfin voices called from the extinguished light:
"Spokoinoi notchi! - Gute Nacht!
 Bon soir! Bon soir! - Good night!"
..
Боже! как просто всё это казалось,
Пока ещё раз
На моих глазах красный тип дрожал: «Убей»:
Десять тысяч врагов.
Тогда смех! смех от древнего моря
Пела мрачно: Афины! Галилей!
И эльфийские голоса вызывали из потухшего света:
«Спокойной ночи! - Гуте нтаг
 Бон соир! Бон соир! - Гуд найт!»

Isadora turned up unexpectedly in October. None of us had been sure she would come to America. By that time we were cozily and comfortably settled for the winter in an old brownstone house on Gramercy Park. We lived there under the benign supervision of Margherita and Gus, with a Southern mammy in the basement kitchen to serve up real American cooking. I had a room of my own on the top floor; it looked out on the small square called a park, to which we had a key though we never used it.
..
Айседора неожиданно появилась в октябре. Никто из нас не был уверен, что она приедет в Америку. К тому времени мы уютно и комфортно устроились на зиму в старом коричневом доме на Парке Греймерси. Мы жили там под добрым наблюдением Маргериты и Гаса, с мамочкой Соутерн на кухне в подвале, чтобы готовить настоящую американскую кухню. У меня была комната на верхнем этаже; она смотрел на маленькую площадь, называемую парком, к которой у нас был ключ, хотя мы никогда не использовали его.

The one thing that stands out in my memory is Miss Baker's presenting me with a pink silk nightgown for my birthday. For a strictly brought up European girl, this was a sure sign-like the first kiss on the hand-that I had definitely grown up. I did not wear it for a long time, but kept it wrapped in white tissue paper, naively believing this to be the beginning of a hope chest. Our days, as usual, started with early morning workouts over on Twenty-third Street and Fourth Avenue, where Isadora had fixed up a studio in an old loft. Mary Fanton Roberts, a very good friend and editor of the art magazine The Touchstone, described it:
..
Единственное, что выделяется в моей памяти, это когда Мисс Бейкер подарила мне розовую шелковую ночную рубашку на день рождения. Для строго воспитываемой европейской девушки это был верный знак - первый поцелуй на руке - я определенно выросла. Я не носила её долгое время, но держала её завернутой в белую папиросную бумагу, наивно полагая, что это начало сундука надежды. Наши дни, как обычно, начинались с утренних тренировок на Двадцать третьей улице и Четвертой авеню, где Айседора устроила студию на старом чердаке. Мэри Фантон Робертс, очень хороший друг и редактор арт-журнала Тоучстоун, описала это:

A great space, silent and high, separated from the world by curtains of blue; soft lights streaming down rose scarves; back in the shadows low couches in brilliant colors-this is the setting for Isadora Duncan's school in the heart of New York.*
*Art, p. 28.
..
Большое пространство, тихое и высокое, отделенное от мира синими занавесками; мягкие огни, текущие вниз, розовые шарфы; сзади в тени низких кушеток в ярких цветах - это место для школы Айседоры Дункан в самом сердце Нью-Йорка.*
*Art, с. 28.

Into this setting one day marched the Mayor of New York, to a meeting arranged by a group of writers including Mabel Dodge, Walter Lippmann, John Collier, and others, who represented the Greenwich Village intelligentsia of that era. For some reason, Isadora was in a bad mood that day and refused to dance. She did, however, have the pupils parade in front of Mayor John Purroy Mitchel in their school uniforms. As an ardent advocate of dress reform, she tried to persuade the Mayor to make our costume official for all the children in New York. He gravely assured her he had no authority to enforce any attire on the populace, healthy or otherwise. Yet what no edict could enforce, the passing of time has successfully accomplished. Mayor Mitchel would be surprised if he lived today to see the many women and children on the sidewalks of his city clad in simple, sleeveless sheaths and with bare feet in sandals!
..
В эту обстановку, в один из дней, направился мэр Нью-Йорка на встречу, организованную группой писателей, включая Мейбл Додж, Вальтер Липпманн, Джона Кольера и других, которые представляли интеллигенцию Гринвич-Виллидж той эпохи. По какой-то причине Айседора была в плохом настроении в тот день и отказалась танцевать. Тем не менее, она участвовала в параде перед мэром Джоном Пуроем Митчелем в школьной форме. Как ярый сторонник реформы одежды, она попыталась убедить мэра сделать наш костюм официальным для всех детей в Нью-Йорке. Он серьезно заверил её, что у него нет полномочий принуждать население к какому-либо одеянию, здоровому или иному. Но то, что ни один указ не мог обеспечить, прошло время, было успешно завершено. Мэр Митчел был бы удивлён, если бы он жил сегодня, когда бы увидел много женщин и детей на тротуарах своего города, одетых в простые одеяния без рукавов и с босыми ногами в сандалиях!

On a rainy November afternoon at the Metropolitan Opera House, Isadora's European school made its American debut. Since this was her first public dance performance after the death of her children, the program had a religious character. It opened with a requiem march and her premiere presentation of Schubert's "Ave Maria," the huge audience listening with profound reverence. Her hold on the mind of her spectators had not diminished with the years. Her older pupils did most of the dancing. As Minna Lederman commented later in the Mail, June 27, 1918:
..
В дождливый ноябрьский день в Метрополитен-опере, европейская школа Айседоры дала свой американский дебют. Поскольку это было её первое публичное танцевальное представление после смерти её детей, программа носила религиозный характер. Это открылось шествием реквиема и её премьерой презентации «Аве Мария» Шуберта, огромная аудитория, слушала с глубоким почтением. С течением времени её внимание к её зрителям не уменьшалось. Её старшие ученики вели большую часть танцев. Как пояснила Минна Ледерман в «Мейл» 27 июня 1918 года:

I see them now, circling on the immense stage, six girls, the light falling yellow over their young heads and along their arms so gently linked. Something idyllic, something innocent, tender, something indefinably grave was the slow movement of these young people together.
..
Я вижу их сейчас, кружащихся на необъятной сцене, шесть девочек, свет, желтыми лучами падающий над их юными головами, и вдоль их рук так мягко связанных. Что-то идиллическое, что-то невинное, нежное, что-то неопределенно серьезное - это медленное движение этих юных людей всех вместе.

Under Isadora's guidance we made much progress that season. Early in the spring of the following year, she undertook a very ambitious project. A New York financier and art patron, Otto H. Kahn, made it possible for her to use the former Century Theatre on Central Park West as an experimental Greek theatre. "The Greek was essentially a democratic theatre," Isadora once stated in a pamphlet she wrote on the subject.*
*Cf. Art, p. 87.
..
Под руководством Айседоры мы добились значительного прогресса в этом сезоне. Раньше, весной следующего года она предприняла очень амбициозный проект. Нью-йоркский финансист и покровитель искусства Отто Х.Кан дал ей возможность использовать бывший Театр Века в Центральном парке Вест в качестве экспериментального греческого театра. «Греция была, по сути, демократическим театром», - однажды сказала Айседора в брошюре, которую она написала по этому вопросу.*
*См. Искусство, с. 87.

She removed the orchestra seats and covered the boxes with long draperies to make the old-fashioned theatre conform more closely to her ideal. Here she presented that spring season several shows composed of "Drama, Music, and Dance."
..
Она сняла кресла оркестра и накрыла коробки длинными драпировками, чтобы старомодный театр более тесно соответствовал её идеалу. Здесь она представила в тот весенний сезон несколько шоу, состоящих из «Драмы, музыки и Танца».

For me personally, the outstanding event remains my taking part in the speaking chorus of an English version of Euripides' Iphigenia in Tauris, written especially by Witter Bynner for Isadora's presentation. It was staged by Augustin Duncan, who persuaded me, much against my will, to take part in the chorus. The stage directions say: "The great bell rings. One by one the Temple Maidens assemble." As the first chorister I had the opening lines, and can still hear myself proclaiming:
 O we who dwell upon these Clashing Rocks
 That guard the Euxine Sea,
 Keep silence now before Latona's Daughter,
 Artemis, Goddess of the pointed hills!
..
Для меня лично, выдающимся событием остается моё участие в разговорном хоре английской версии Еврипида «Ифигении в Тавриде», написанной специально Виттером Биннером для презентации Айседоры. Он был поставлен Августином Дунканом, который убедил меня, во многом против моей воли, принять участие в хоре. На сцене говорят: «Большой колокол звонит. Один за другим собираются Храмовые Девы». В качестве первого хориста у меня были первые строки, и я всё ещё слышу, как я провозглашаю:
 О вы, которые живут на этих Столкновениях Скал,
 Которые охраняют Море Эвксин,
 Храните молчание перед Дочью Латоны,
 Артемидой, Богиней остроконечных холмов!

The whole thing was to be a wonderful surprise for Isadora -so Gus assured me when I voiced my qualms about accepting the speaking part. "I am sure she won't like it," I kept repeating, while he kept insisting, "Nonsense, she will love it; you are very good in the part."
..
Всё это должно было стать удивительным сюрпризом для Айседоры, и Гас заверил меня, когда я озвучила свои сомнения в том, чтобы взять на себя разговорную часть. «Я уверена, что ей это не понравится», повторяла я, продолжая настаивать: «Чепуха, ей понравится это, вы в этом очень хороши».

And so I let myself be persuaded against my better judgment. At the initial rehearsal, the curtain went up on the big stage, where I suddenly stood revealed in solitary splendor high on a scaffolding representing the "Clashing Rocks." I had no sooner finished speaking when Isadora's voice rose in an angry pitch from the front row of the orchestra: "Take her away! Take her away! What is this, Gus? She can't do that; take her away!"
..
И поэтому я позволила себе быть убежденной в моём лучшем суждении. На первоначальной репетиции занавес поднялся над большой сценой, где я внезапно оказалась в одиночном блеске высоко на лесах, представляющих «Столкновение Скал». Я не успела закончить декламацию, когда из первого ряда оркестра раздался голос Айседоры в сердитом тоне: «Уберите её! Отведите её! Что это, Гас? Она не может этого делать, заберите её!»

At her unexpectedly vehement outburst, I fled from the stage. Back in my dressing room I had an attack of hysterics. No sooner had I vanished than both Gus and Mr. Bynner rushed backstage. Both tried to console me and assuage my hurt feelings by telling me how effective my recitation had been. Bynner even threatened to withdraw his verse unless Isadora permitted me to act.
..
При её неожиданно яростной вспышке я убежала со сцены. В моей раздевалке у меня была истерика. Не успела я исчезнуть, как и Гус, и мистер Биннер бросились за кулисы. Оба пытались утешить меня и успокоить мои обиженные чувства, сказав мне, насколько эффективна моя декламация. Биннер даже угрожал отозвать свой стих, если Айседора не позволит мне действовать.

"I told you, I told you," I repeated over and over again to Gus, who had brought all this about. He urged me not to give up. He said very earnestly, "Isadora is jealous. She thinks I am trying to make an actress of you." I could not quite believe this. But it must have been true, because a year later, when Attmore Robinson-who owned the Philadelphia Opera House at that time-sponsored my singing lessons with an Italian maestro and offered me operatic parts a la Mary Garden, she reacted in exactly the same way. She accused him of trying to alienate me from her school and make an opera star of me-something I had never considered seriously. As a matter of fact, I gave up my singing studies altogether after that scene with Isadora.
..
«Я говорила вам, я говорила вам», - повторяла я снова и снова Гасу, который всё это затеял. Он призвал меня не сдаваться. Он очень серьезно сказал: «Айседора ревнива. Она думает, что я пытаюсь сделать тебя актрисой». Я не могла в это поверить. Но, должно быть, это было правдой, потому что через год, когда Аттмор Робинсон, который владел Филадельфийским Оперным театром в то время, спонсировал мои уроки пения с итальянским маэстро и предложил мне оперные части сада Ла Мэри, она отреагировала точно так же. Она обвинила его в том, что он пыталась оттолкнуть меня от её школы и сделать звездой оперы, чего я никогда серьезно не рассматривала. По сути, после этой сцены с Айседорой я полностью отказалась от своего пения.

But to return to the Century Theatre: the upshot of it all was that she gave in and I continued to perform the speaking part. As one of the four actresses (the others were Margherita Sargent, Helen Freeman, and Sarah Whitman), I had to have my name printed in the program. So far we all had performed anonymously whenever we danced with Isadora. She herself suggested that I use the name IRMA DUNCAN, and so it has been ever since.
..
Но вернёмся в Театр века: результатом всего этого было то, что она сдалась, и я продолжала выступать с речью. Как одна из четырех актрис (другими были Маргерита Сарджент, Хелен Фримен и Сара Уитмен), я должна была напечатать своё имя в программе. До сих пор мы все выступали анонимно, когда мы танцевали с Айседорой. Она сама предложила мне использовать имя ИРМА ДУНКАН, и так было с тех пор.

Because we spent all our waking hours in the Century Theatre for rehearsals and matinees and evening performances, Isadora decided to give up the Gramercy House and have us actually live there. The huge theatre had a complete set of private rooms, including a library and a kitchen, on the mezzanine floor. A Greek chef was hired and everything seemed very comfortable and most convenient. But there was one big flaw in this ideal situation that no one had reckoned with: namely, the Fire Department. One dark night after the show, when the lights were doused and all of us were fast asleep, a whole brigade of firemen forced their way in without warning and rudely evicted us. The next day (April24, 1915) the New York Tribune related this story in detail. Here are a few excerpts:
..
Поскольку мы проводили все наши часы бодрствования в Театре века для репетиций, утренних и вечерних выступлений, Айседора решила отказаться от Дома Грамерси и жить там. В огромном театре был полный набор отдельных комнат, включая библиотеку и кухню, на мезонине. Был нанят греческий повар, и всё казалось очень комфортно и максимально удобно. Но в этой идеальной ситуации был один большой недостаток, с которым никто не считался: а именно, Департамент пожарной охраны. В одну тёмную ночь после шоу, когда огни были облицованы, и все мы крепко спали, целая бригада пожарных вломилась без предупреждения и нас грубо выселили. На следующий день (24 апреля 1915 года) Нью-Йорк Трибьюн подробно рассказал эту историю. Вот несколько выдержек:

Twenty sleepy little girls, pupils of Isadora Duncan, the dancer, were routed from their beds in the Century Theatre last night and were forced to find sleeping quarters elsewhere. Art and the Fire Department had clashed.
..
Двадцать сонных маленьких девочек, ученицы Айседоры Дункан, танцовщицы, вчера вечером были выпровождены с их кроватей в Театре Века, и их заставили найти спальные места в другом месте. Искусство и Пожарный отдел столкнулись.

Shortly before midnight the youngsters were safely quartered in the Hotel Empire, Broadway and Sixty-third Street. Miss Duncan was at her apartment in the Hotel Majestic, Central Park West, ill and suffering from the nervous strain attending the ousting of her little dancers from their cots, and vowing she would leave New York forever.
..
Незадолго до полуночи молодежь благополучно расквартировалась в отеле «Империя» на Бродвее и Шестьдесят третьей улице. Мисс Дункан была в своих апартаментах в отеле «Маджестик», в Центральном парке Вест, и страдала от нервного напряжения, наблюдая за вытеснением своих маленьких танцовщиц со своих кроватей, и поклялась, что она оставит Нью-Йорк навсегда.

Yesterday afternoon, Commissioner Adamson declared that the Century Theatre could not be used as a dormitory under the law and that the girls quartered there would have to lay their curly heads somewhere else than on cots in the theatre building. The dancer was ill when the edict from Fire Headquarters was brought to her by Frederick H. Toye, her manager. She promptly gave way to her emotions. She refused to take the order to quit the improvised dormitories seriously, however and at eight o'clock last night, shortly before the curtain rose on "Oedipus Rex," in which she and some of her older girls danced, the little ones were tucked into their beds in the pressroom on the promenade. Three hours later the nurses in charge awakened them with orders to dress quickly. Sleepy, and not knowing where they were going, they were bundled into taxicabs and taken to the Hotel Empire to complete their night's rest.
..
Вчера днём комиссар Адамсон заявил, что Театр Века не может быть использован в качестве общежития по закону, и что девочки, расквартированные там, должны будут класть кудрявые головы где-то ещё, но не на на детские кроватки в здании театра. Танцовщица заболела, когда указ из штаб-квартиры пожарных был доставлен ей Фредериком Х.Тои, её менеджером. Она быстро уступила своим эмоциям. Она отказалась принять приказ о том, чтобы серьезно отказаться от импровизированных общежитий, однако в восемь часов ночи, незадолго до того, как занавес поднялся на «Эдип Рекс», в котором она и некоторые из её старших девушек танцевали, малыши были заправлены в свои кровати в пресс-центре на набережной. Через три часа ответственные медсестры разбудили их приказами быстро одеться. Сонные, и не зная, куда они идут, они были усажены к такси и доставлены в гостиницу «Империя», чтобы завершить свой ночной отдых.

Miss Duncan was beside herself with indignation. She could not comprehend why she was forced to remove her girls from the Century Theatre building which she said was as safe as any hotel or apartment house in the city, merely because there was a building law that forebade their sleeping there. Furthermore, she said she would terminate her appearance in New York this evening. She declared she was being persecuted by the city officials.
..
Мисс Дункан была вне себя от негодования. Она не могла понять, почему она была вынуждена убрать девочек из здания Театра Века, которые, по её словам, были столь же безопасны, как любой отель или жилой дом в городе, просто потому, что был закон о строительстве, который мешал им спать. Кроме того, она сказала, что она прекратит своё появление в Нью-Йорке этим вечером. Она заявила, что её преследуют городские чиновники.

Lieutenant Gallagher of the theatre inspection squad of the Fire Department unearthed the violation of the law. Wednesday afternoon Lieutenant Gallagher took a stroll along the second floor promenade. He pushed open a door and found himself in a room that bore evidences of being a dormitory, although a sign above his head proclaimed it a library .... Right before Gallagher's eyes were seven neatly covered beds in an orderly row, with as many dressing-tables littered with the appurtenances of feminine adornment.
..
Лейтенант Галлахер из отдела пожарной службы во время инспекции театра обнаружил нарушение закона. В среду днём лейтенант Галлахер совершил обоход по коридорам второго этажа. Он толкнул дверь и оказалась в комнате, где были свидетельства об общежитии, хотя надпись над его головой провозгласила библиотеку... Прямо перед глазами Галлахера было семь аккуратно покрытых кроватей в упорядоченном ряду, с большим количеством туалетных столиков, усеянных женскими украшениями.

On the lower floor he found nineteen cots in the pressroom. The tearoom had been converted into a dining room and the kitchen bore signs of being used not many hours since. The larder and ice-box were well stocked. Wishing to be sure of his grounds before reporting to headquarters, Gallagher bode his time. He waited till after the night performance.
..
На нижнем этаже он нашёл девятнадцать кроватей в пресс-центре. Чайная был превращена в столовую, и на кухне появились признаки того, что кухня использовалась не так давно. Кладовка и ящик со льдом были хорошо укомплектованы. Желая быть уверенным в своих основаниях, прежде чем сообщить в штаб-квартиру, Галлахер выждал своё время. Он ждал всех после ночного выступления.

Making his way along the darkened corridor, he approached the room where the seven cots stood in a row. He stepped inside and, hearing soft breathing, switched on the electric light. Seven curly heads lay upon seven white pillows. Seven pairs of sandals stood beside seven little beds, while from the wall hung seven Greek togas. Here and there were seven times seven flimsy articles of attire. When seven pairs of sleepy eyes opened and gazed in astonishment and seven startled "Ah's!" escaped from the awakened dancers, Lieutenant Gallagher blushed and fled in confusion.
..
Пробираясь по тёмному коридору, он подошел к комнате, где стояли семь кроватей. Он вошёл внутрь и, услышав мягкое дыхание, включил электрический свет. Семь кудрявых головок лежали на семи белых подушках. Семь пар сандалий стояли рядом с семью кроватями, а со стены висели семь греческих тог. Здесь и там было семь раз семь предметов одежды, тонкого женского белья. Когда семь пар сонных глаз открылись и изумленно посмотрели, и семь испугались: «Ах!», спасаясь от пробужденных танцоров, лейтенант Галлахер покраснел и сбежал в замешательстве.

When our eight months' sojourn in the United States thus came to a sudden dramatic end, Isadora decided to turn her back on America and as one paper headlined it, "leave New York to Philistine Darkness! " She made good her threat; we sailed late in May on the Dante Alighieri for Naples, Italy, hoping to find a safe haven in one of the neutral countries. As ill luck would have it, immediately after our arrival Italy entered the war. So Isadora had to look elsewhere to shelter her school.
..
Когда наше восьмимесячное пребывание в Соединенных Штатах привело к внезапному резкому завершению, Айседора решила отвернуться от Америки, и, как говорится в одной из статей, «покинуть Нью-Йорк до Филистимляной Тьмы!» Она исполнила свою угрозу; мы отправились в мае на Данте Алигьери в Неаполь, Италия, надеясь найти убежище в одной из нейтральных стран. Как повезло, сразу после нашего прибытия Италия вошла в войну. Поэтому Айседоре пришлось искать в другом месте, чтобы укрывать её школу.

Her next choice was Greece, where her brother Raymond lived close to nature, weaving cloth in the mountains. Wanting no part of that, we put our collective foot down on the proposition. But it took a real mutiny on her pupils' part before she would change her mind.
..
Следующим её выбором была Греция, где её брат Раймонд был близок к природе, ткал ткань в горах. Не желая этого, мы поставили нашу коллективную ногу на это предложение. Но со стороны её учениц потребовался настоящий мятеж, прежде чем она передумала.

"Then where would you like to go" she demanded, displeased with our insubordination, for Isadora always had her own way. "To Switzerland!" was our answer.
For a year and four months, she settled her refugee school in a pensionnat des jeunes filles, first in Lausanne, later in Geneva. In the latter establishment, called "Les Hirondelles" (all Swiss pensionnats have floral or bird or insect nomenclature), Madame Dourouze, the headmistress, had her hands full. When the monthly check stopped coming in regularly, her sixteen new pensionaires presented a real problem. Wartime communications, difficult at best, failed completely when the checks had to come all the way from South America, where Isadora was on tour. In the end, when her own resources failed to take care of all of us, Madame Dourouze and others suggested we give a benefit performance to make up the debt. I immediately agreed to that plan enthusiastically. But some of the other girls had grave doubts whether we could engage in a performance of that sort without authorization. Anna especially had misgivings and would not consent to the plan without consulting our friends, among them the composer Ernest Bloch and his wife, who then lived in Geneva.
..
«Тогда куда бы вы хотели поехать», - потребовала она, недовольная нашим неповиновением, потому что у Айседоры всегда был свой путь. «В Швейцарию!» было нашим ответом.
В течение года и четырех месяцев она поселила свою бежавшую школу в интернат для девушек, сначала в Лозанне, затем в Женеве. В последнем учреждении, называемом «Ласточки» (все швейцарские пансинаты имеют в названии цветок или птицу, или разновидность насекомых), у мадам Дорузе, директрисы, были полные руки. Когда ежемесячная арендная плата перестала поступать регулярно, её шестнадцать новых пансионерок стали представлять реальную проблему. Связь, достаточно сложная в военное время, потерпела неудачу, когда чеки должны были пройти весь путь из Южной Америки, где Айседора была в гостях. В конце концов, когда её собственные ресурсы не смогли позаботиться обо всех нас, мадам Дорузе и другие, предложили, чтобы мы давали представления для выплаты в пользу долга. Я сразу согласилась на этот план с энтузиазмом. Но у некоторых других девочек были серьезные сомнения в том, можем ли мы участвовать в таких представлениях без разрешения. Анна особенно опасалась и не согласилась бы на этот план, не посоветовавшись с нашими друзьями, в том числе с композитором Эрнестом Блохом и его женой, которая тогда жила в Женеве.

But each and every one urged us to do it. In this way we pupils of the Isadora Duncan School undertook our first independent venture. The successful outcome encouraged us to organize a tour through Switzerland, which we did under the management of Augustin Duncan, who had meanwhile been dispatched by Isadora from Buenos Aires to rescue her school. She had given him strict instructions to discourage us from returning to America, as we all fervently desired to do. The ten younger pupils, when funds ran low, were forced to go back home to their respective parents. Thus only we six original Grunewald pupils (myself, Anna, Erica, Lisa, Margot, and Theresa) remained. And nothing, no edict from Isadora or anyone else, could turn us from our firm determination to return to New York.
..
Но почти каждый призывал нас сделать это. Таким образом, мы, ученики школы Айседоры Дункан, провели наше первое независимое предприятие. Успешный результат побудил нас организовать тур по Швейцарии, который мы провели под руководством Августина Дункана, который тем временем был отправлен Айседорой из Буэнос-Айреса, чтобы спасти её школу. Она дала ему строгие инструкции, чтобы помешать нам вернуться в Америку, как мы все горячо желали. Десять младших учеников, когда средства стали поступать плохо, были вынуждены вернуться домой к своим родителям. Таким образом, остались только шесть первоначальных учеников Грюневальда (я, Анна, Эрика, Лиза, Марго и Тереза). И ничто, ни один указ от Айседоры или кого-либо ещё, не могли бы отвратить нас от нашей твердой решимости вернуться в Нью-Йорк.

We arrived at that crucial moment in world history when America was about to enter the war. New complications now arose because of our German nationality. Isadora, who was really delighted to see us again, said, ''I have decided to adopt you girls legally as my daughters." And she added, "I should have done this long ago."
..
Мы прибыли туда в тот решающий момент в мировой истории, когда Америка собиралась вступить в войну. Новые осложнения теперь возникли из-за нашей немецкой национальности. Айседора, которая была очень рада нас снова увидеть, сказала: «Я решил усыновить вас девочки законно, как дочерей». И она добавила: «Я бы давно это сделала».

However, because of the war, the necessary papers from abroad could not be obtained. And so we only changed our names to Duncan* as she suggested, legalizing this act in the New York court. We also applied for American citizenship. From this period dates the more intimate association I had with the woman who was now my foster mother. A growing, affectionate friendship would forge the already existing bond between us into an even closer one. This opportunity to get to know each other better arose after her break with Singer. His financial assistance had ceased abruptly, leaving her short of funds. Suddenly she found herself unable to keep up the style she was accustomed to. Nor could she maintain a school for grown-up girls. She gave up her elegant suite at the Ritz and reluctantly moved to a cheaper hotel. The six of us found temporary homes with relatives and friends.
*My original name was Irma Dorette Henriette Erich-Grimme.
..
Однако из-за войны необходимые документы из-за рубежа не могли быть получены. И поэтому мы только изменили наши имена на Дункан*, как она предложила, легализовав этот акт в нью-йоркском суде. Мы также обратились за американским гражданством. С этого периода датируется более интимная связь с женщиной, которая теперь была моей приёмной матерью. Растущая, ласковая дружба создала бы уже существующую связь между нами и ещё более близкую. Эта возможность познакомиться друг с другом лучше, возникла после её перерыва с Зингером. Его финансовая помощь резко прекратилась, и у неё не было средств. Внезапно она оказалась не в состоянии поддерживать образ жизни, к которому она привыкла. Она также не могла поддерживать школу для взрослых девушек. Она отказалась от своего элегантного люкса в Ритце и неохотно переехала в более дешевый отель. Шесть из нас нашли временные дома с родственниками и друзьями.
*Моим оригинальным именем была Ирма Доретт Генриетта Эрих-Гримм.

"Irma, you come and live with me," she said. "We'll make out somehow." So I roomed with her at the Woolcott on the west side of town. We managed to share the same room for a while until things became too cramped and, flinging economy to the winds, she engaged a three-room suite. We now each enjoyed a room and bath with a nice sitting room between. She had a knack for transforming a banal hotel room with a few deft touches here and there, using a Spanish shawl or an embroidered cloth to hide some ugly piece of furniture; creating an attractive, personal atmosphere.
..
«Ирма, ты приходи и живи со мной», - сказала она. «Мы как-нибудь разберемся». Поэтому я устроилась с ней в Вулкотте на западной стороне города. Некоторое время нам удавалось делить одну и ту же комнату, пока всем не стало слишком тесновато, и, бросая экономику на ветер, она сняла трехкомнатный номер. Мы теперь каждый наслаждались своей комнатой и ванной, с хорошей гостиной между ними. У неё было умение преображать банальный гостиничный номер с несколькими ловкими штрихами здесь и там, используя испанскую шаль или вышитую ткань, чтобы скрыть какую-то уродливую мебель; создавая привлекательную, личную атмосферу.

She always carried certain personal belongings with her on her travels. There was, for instance, the handsome Tiffany vanity set of vermeil silver and the tall flacon of "Ambre Antique" by Coty-her favorite perfume. On the bedside table was a photograph of Paris Singer and their little boy Patrick in a red leather frame, beside a small cluster of books, her constant traveling companions-The Bacchae, Electra, The Trojan Women, and other plays by Euripides. Also there was a slim volume of Sappho's poems in a French translation and Gabriele D' Annunzio's Contemplatione della Morte with the inscription, "To the divine Isadora Duncan who dances along the lines of immortality." On the writing desk was her red leather case containing her personal note paper, a small bottle of black India ink, and an ivory pen with a very broad nib. And, of course, always the photograph albums of herself and her children, bound in striped leather.
..
Она всегда носила с собой все свои личные вещи в путешествиях. Был, например, красивый туалетный столик Тиффани из натурального серебра и высокий флакон «Античный янтарь» от Коти - её любимых духов. На прикроватной тумбочке была фотография Париса Зингера и их маленького мальчика Патрика в красной кожаной рамке, рядом с небольшим скоплением книг, её постоянными спутниками в путешествиях - «Вакхи», «Электра», «Троянские женщины» и другими пьесами Еврипида. Также был тонкий том стихов Сапфо во французском переводе и «Созерцание смерти» Габриэле Д'Аннунцио с надписью «К божественной Айседоре Дункан, которая танцует по линии бессмертия». На письменном столе был её красный кожаный чехол с её личной записным книжкой, маленькой бутылкой черных индийских чернил и ручкой из слоновой кости с очень широким наконечником. И, конечно же, всегда были альбомы с фотографиями самой себя и её детей, связанные в полоску из кожи.

Living and sharing things together, as any mother and young daughter would, I got to know her well. For the first time I got acquainted with the human side of the great artist who had always-from the beginning when I met her in that other hotel room in far-away Hamburg-been my sole inspiration.
..
Жить и делиться вещами вместе, как и любая мать и дочь, я хорошо её знаю теперь. Впервые я познакомилась с человеческой стороной великой артистки, которая всегда - с самого начала, когда я встретила её в том другом гостиничном номере в далеком Гамбурге - была моим единственным вдохновением.

Being temporarily deprived of the services of a personal maid, she was sitting on the bed sewing on a button when I happened to come in one day. Seeing her occupied with such a domestic chore gave me quite a start. It struck me for some reason as being very funny, and I started to laugh. "Why do you laugh?" she asked. "Do you think I am incapable of doing this sort of thing? I want you to know that I can also bake a very good peach pie. I bet that is more than you can do!"
She was right. We had been taught housekeeping at school, but not cooking. Our hands had to be beautiful for dancing. Since then, however, I have made up for that deficiency.
..
Будучи временно лишенной услуг личной горничной, она сидела на кровати и пришивала пуговицу, когда я однажды пришла. Увидев, что она занята такой домашней работой, и это подтолкнуло меня. Мне почему-то это показалось очень забавным, и я начала смеяться. "Почему ты смеешься?" спросила она. «Ты думаешь, что я не способна заниматься этим? Я хочу, чтобы ты знала, что я также могу испечь очень хороший пирог с персиком. Держу пари, это больше, чем можешь сделать ты!»
Она была права. Мы обучались домашнему хозяйству в школе, но не кулинарии. Наши руки должны были быть красивыми для танцев. С тех пор, однако, я восполнила этот недостаток.

We also discovered we had much in common. "Have you noticed that we both react to things in the same way?" she would ask.
"I have noticed that we laugh at the same things, if this is what you mean."
"Yes, but there is more to it than that. It is curious how one often finds a closer relationship with people to whom one is not related by flesh and blood."
"I once read a book by Goethe," I said, remembering my literary class at Madame Dourouze's pensionnat, "in which he expounds the same idea. It is called 'elective affinities.'"
..
Мы также обнаружили, что у нас много общего. «Ты заметила, что мы обе одинаково реагируем на вещи?» - спросила она.
«Я заметила, что мы смеемся над тем же, если это то, что ты имеешь в виду».
«Да, но есть нечто большее, чем это. Любопытно, как часто можно найти более тесные отношения с людьми, с которым человек не связан плотью и кровью».
«Я когда-то читала книгу Гёте, - сказала я, вспоминая мой литературный класс в пансионате г-жи Дурузе, - в которой он излагает ту же идею. Это называется «выборным родством».

She did not generally take life too seriously-only her art. She had a nice sense of humor and liked to tell amusing anecdotes that had happened to her. My own sense of humor is fairly acute and I could not live for long with anybody who totally lacked it. As for that anecdote which connects her name with George Bernard Shaw, he himself admitted that the "dancer" in question was not Isadora. The latter had no occasion to meet G. B.S. nor did she correspond with him. Her letters and writings give ample proof of her own native intelligence and wit.
..
«Она вообще не воспринимала жизнь слишком серьезно - только её искусство. У неё было приятное чувство юмора, и ей нравилось рассказывать забавные анекдоты, которые произошли с ней. Моё собственное чувство юмора довольно острое, и я не могла долго жить с кем-то, у кого его вообще не было. Что касается того анекдота, который связывает её имя с Джорджем Бернардом Шоу, он сам признался, что «танцовщица», о которой идет речь, не была Айседорой. Последнему не приходилось встречаться с ДБШ, и она не соответствовала ему. Её письма и записки дают достаточно доказательств её собственного природного ума и остроумия.

That summer Isadora rented a small beach cottage on Long Island. We girls, reunited once more, had an apartment next door. I remember coaxing her into a movie house one evening when I discovered she had never seen a moving picture. "What, me! Set foot in there?" she exclaimed, horrified, but went in anyway. "How did you enjoy it?" I asked when it was over. She laughed and said, "It was more fun than I imagined-but what an awful picture!"
..
Этим летом Айседора арендовала небольшой коттедж на Лонг-Айленде. У нас, девчонок, воссоединившихся ещё раз, была квартира по соседству. Я помню, как однажды вечером уговорила её пойти в кинотеатр, когда обнаружила, что она никогда не видела движущуюся картинку. «Чтобы я! Ступила туда?» - в ужасе воскликнула она, но всё равно пошла. «Как тебе понравилось?» Я спросила, когда сеанс окончился. Она рассмеялась и сказала: «Это было большее удовольствие, чем я себе представляла, - но какая ужасная картинка!»

Soon thereafter a movie company offered her a contract for a dance film. They were willing to pay a high price for it, and though she needed the money badly she adamantly refused. No one could persuade her to sell her art to the "flickers." In those jumpy pictures she was afraid her art would appear like a St. Vitus' dance. "I would rather not be remembered by posterity like that," she said.
..
Вскоре после этого кинокомпания предложила ей контракт на танцевальный фильм. Они были готовы заплатить за это высокую цену, и хотя ей нужны были деньги, она категорически отказалась. Никто не мог убедить её продать своё искусство «мерцаниям». Она боялась, что в этих скачущих изображениях её искусство будет выглядеть как танец святого Вита. «Я бы не хотела, чтобы потомство помнило меня подобным образом», - сказала она.

She had a great craving for speed and for being constantly on the go. She liked to ride in her open touring car, a Packard with chauffeur, en grande vitesse (in those days, forty-five miles an hour was fast), over the narrow, dusty road all the way out to Montauk Point and back. The fresh air soon aroused her healthy appetite and she would say, "Let's stop at the Inn and get a nice rare steak and a bottle of red wine-unless you would rather have some steamed clams and Guinness stout."
Her enormous vitality and energetic stamina often left me completely worn out. I weighed only a hundred pounds then and did not feel very strong.
..
У неё была большая тяга к скорости и постоянному движению. Ей нравилось кататься на своём открытом гастрольном автомобиле, Паккарде с шофером, на высокой скорости (в те дни 70 километров в час было быстро), по узкой пыльной дороге до Монтаука и обратно. Свежий воздух вскоре вызвал у неё здоровый аппетит, и она сказала: «Давайте остановимся в Инн и возьмем хороший недожаренный стейк и бутылку красного вина, если только вы не предпочтете приготовить пару моллюсков и толстого Гиннеса».
Её огромная жизненная сила и энергичная выносливость часто оставляли меня полностью измученной. Тогда я весила всего 45 килограмм и не чувствовала себя достаточно сильной.

A continuous flow of visitors came to her beach cottage that summer of 1917. There we met such avant-garde artists as Marcel Duchamp, Francis Picabia, Edgard Varese, and the Russian diplomats Count Florinsky and Baron Ungern-Sternberg. A frequent visitor was Elsa Maxwell, who played tangos for us that she had composed herself. The famous Belgian violinist Eugene Ysaye came, and Andres de Segurola of the Metropolitan Opera, and of course always our old friend Arnold Genthe with Stephan Bourgeois, in whose Fifth Avenue Gallery I saw the first abstract sculpture. At about the same time we made friends with Wienold Reiss, the painter of Blackfoot Indians, in whose Greenwich Village studio we met such artists as Fritz Kreisler. And then of course Olga and Hans von Kaltenborn when the latter was still with the Brooklyn Eagle. Then there were Stuart Benson, editor of Collier's, and his friend Bill Hamilton. Later also our acquaintances included Max Eastman and Eugen Boissevain, who eventually married Edna St. Vincent Millay. It was a cross-section of the "people about town" during the war years. Most of them were more or less contemporaries of our foster mother. The marriageable men of our age-alas-were all in uniform "over there," fighting in the muddy trenches of the Argonne.
..
В это лето 1917 года к пляжному коттеджу прибывал непрерывный поток посетителей. Там мы встретили таких авангардных художников, как Марсель Дюшан, Фрэнсис Пикабия, Эдгард Варезе и российские дипломаты граф Флоринский и барон Унгерн-Штернберг. Частым гостем была Эльза Максвелл, которая играла для нас танго, что сама сочинила. Знаменитый бельгийский скрипач Евгений Исаи, и Андрес де Сегурола из Метрополитен-оперы, и, конечно, всегда наш старый друг Арнольд Гентх со Стефаном Буржуа, в пятой галерее которого я увидела первую абстрактную скульптуру. Примерно в то же время мы подружились с Винольдом Райсом, художником индейцев Блэкфут, в студии Деревня Гринвич мы встретили таких художников, как Фриц Крейслер. А потом, конечно, Ольга и Ханс фон Кальтенборн, когда последний был ещё с Бруклин Иагл. Затем были Стюарт Бенсон, редактор Ожерелья, и его друг Билл Гамильтон. Позже также присоединились наши знакомые Макс Истман и Евгений Буассевен, которые в конце концов вышли замуж за Эдну Сент-Винсент Миллай. Это был срез "людей города" в годы войны. Большинство из них были более или менее современниками нашей приёмной матери. Брачные люди нашего возраста - увы - были в военной форме «там», сражаясь в грязных окопах Аргонны.

I suppose the most important factor in the process of growing up is the age-old story of falling in love. The sheltered life we girls had led so far, despite our many public appearances (and this was during the innocent years when the word "sex" could never be mentioned openly), prevented us from coming in contact with young men of our own age. We did not attend social affairs or organized dances as young people do nowadays. I imagine our professional existence acted as a hindrance. Everywhere advertised as a highbrow concert attraction, we had little opportunity to run into even that common garden variety called a stage-door Johnny.
..
Я полагаю, что самым важным фактором в процессе взросления является вечная вековая история влюблённостей. Защищенная жизнь, которую мы, девочки, обладали до сих пор, несмотря на наши многочисленные публичные выступления (и это было в те невинные годы, когда слово «секс» никогда не упоминалось открыто), помешало нам иметь связи с молодыми людьми нашего возраста. Мы не посещали социальные мероприятия или организованные танцы, как это делают молодые люди в наши дни. Я считаю, что наше профессиональное существование стало препятствием тому. Повсюду рекламируемые как концертный аттракцион, претендующий на интеллигентность, мы имели мало возможностей наткнуться даже на то самое распространённое парковое варьете, которое называется «Джонни».

But never underestimate the power of love. Love always finds a way. In my case, stringent wartime circumstances unfortunately imposed a long separation. In the end, it turned out to have been an ill-starred romance, which caused me a great deal of unhappiness.
..
Но никогда не недооценивайте силу любви. Любовь всегда находит способ. В моём случае жесткие обстоятельства военного времени, к сожалению, предполагали длительную разлуку. В конце концов, оказалось, что это был плохой роман, который вызвал у меня много несчастья.

In order to find a few moments of forgetfulness and distraction at that time, I used to frequent a small nickelodeon at the intersection of Broadway and Columbus Avenue on the west side, where I spent hours almost daily watching Lillian Gish, Norma Talmadge, Theda Bara or Pauline Frederick emote. And my favorite, the one I considered the most beautiful of all (though not the moving picture) Priscilla Dean in The Darling of Paris. Watching these stars of the silent pictures, I became quite screen-struck and harbored a secret ambition to become a moving picture actress. However, that youthful ambition is buried with the past together with the heartbreak of my young and romantic days. That nickelodeon is no more. In its stead, like Phoenix rising from the ashes, on that same spot there now stands the magnificent monument dedicated to the performing arts-Lincoln Center.
..
Чтобы найти несколько моментов, когда можно было забыться и отвлечься в то время, я часто посещала маленький никелодеон (киносалон) на пересечении Бродвея и Коламбус-авеню на западной стороне, где я почти ежедневно наблюдала за Лилиан Гиш, Нормой Талмадж, Тедой Бара или Полиной Фридрих. И моей любимой, той, которую я считала самой красивой из всех (хотя и не движущейся) Присциллой Дин в «Дорогая из Парижа». Наблюдая за этими звездами безмолвных картин, я была совершенно поражена экраном, и скрыла тайное стремление стать актрисой движущейся картины. Однако это юношеское честолюбие было похоронено вместе с прошлым, вместе с горестями моих юных и романтических дней. Этот никелодеон больше не существует там. Вместо этого, как Феникс, поднимающийся из пепла, в этом же месте теперь стоит великолепный памятник, посвященный исполнительскому искусству - Линкольн-центр.

Despite our close relationship Isadora knew nothing about this unhappy state of affairs that put a blight on my youth. Though she and I talked freely on many subjects, I did not care to discuss so private a matter concerning one's heart emotions with anyone. I put on a brave front. Outwardly I maintained a cheerful attitude in the company of others and so successfully learned to hide my tears.
This, I also learned, was one of the sad penalties for having at last grown up.
..
Несмотря на наши тесные отношения, Айседора ничего не знала об этом несчастном положении дел, которое омрачило мою молодость. Хотя мы с ней свободно разговаривали по многим предметам, мне не хотелось обсуждать с кем-то такое личное дело, касающееся сердечных эмоций. Я изображала на лице маску бравады. Внешне я поддерживала весёлое отношение в компании других, и таким образом успешно училась скрывать свои слезы.
Я также узнала, что это было одним из печальных наказаний за то, что я наконец повзрослела.

[161], p.163-186 * DUNCAN DANCER * Isadora Duncan Dancers *

-=11=-

Isadora Duncan Dancers
Танцоры Айседоры Дункан

Bv the above title the Isadora sextette eventually emerged as an independent group. Because of Isadora's constant opposition to our ambitious aims, it proved not at all an easy matter to accomplish. Our successful Swiss tour, where we appeared on our own and gave ample proof of being able to support our-selves, had encouraged us to continue in that path and had also bolstered our youthful self-esteem. We had reached a point of no return.
..
В приведенном выше заголовке секстет Айседоры в конечном итоге явился как независимая группа. Из-за постоянного сопротивления Айседоры нашим амбициозным целям, это оказалось совсем нелегким делом. Наш успешный швейцарский тур, в котором мы появились сами по себе, и дал достаточные доказательства того, что мы можем поддержать себя, побудило нас продолжать двигаться на этом пути, а также укрепило нашу юношескую самооценку. Мы достигли точки невозврата.

Much as we loved Isadora and venerated her as an artist and teacher, knowing she would spare nothing to keep us well and happy, we nevertheless ardently wished to be independent. Not merely financially but also artistically independent. With growing maturity, we came to realize that our franchise constituted a vital development in our character as creative artists and self-respecting human beings. A God-given right, so to speak. This overwhelming motivating force in our new relationship with Isadora, unfortunately, placed us in opposition to our mentor. It unavoidably became a constant cause of friction and contention between us which, with the passing of time, threatened to come inevitably to a head-on collision of wills. For she continued to treat us like children, subject to her every whim. I found it irritating that she persisted in looking upon her grown-up group of young girls as her "little pupils" from the Grunewald School, and not as individual artists developing to whatever degree each one could hope to reach. Whenever we aired our opinions on this subject of greater freedom and independence, she invariably voiced her objection. She insisted we stay away from the city and urged us to continue our studies. "New York is no place for young girls," she said.
..
Так как мы любили Айседору и поклонялись ей как артисту и учителю, зная, что она ничего не пожалеет, чтобы держать нас в хорошем и счастливом состоянии, мы всё же горячо хотели быть независимыми. Не только финансово, но и артистически независимы. С растущей зрелостью мы осознали, что наше право голоса представляет собой жизненно важное развитие в нашем характере как творческих художников и уважающих себя людей. Богом данное право, так сказать. К сожалению, эта подавляющая мотивационная сила в наших новых отношениях с Айседорой поставила нас в оппозицию нашему наставнику. Это неизбежно стало постоянной причиной трений и споров между нами, которые с течением времени угрожали неизбежно прийти к лобовому столкновению волеизъявлений. Ибо она продолжала относиться к нам как к детям, подчиняющихся всякой её прихоти. Меня раздражало, что она настойчиво смотрела на свою взрослую группу молодых девушек как на своих "маленьких учеников" из Грюневальд школы, а не как на самостоятельных артистов, развивающихся до какой-то степени, которую каждый из них мог бы надеяться достичь. Всякий раз, когда мы передавали наши мнения по этому вопросу о большей свободе и независимости, она неизменно высказывала своё возражение. Она настаивала, чтобы мы держались подальше от города и призывали нас продолжить учебу. «Нью-Йорк не место для девушек, - сказала она.

The same old story of children rebelling against parental authority repeated itself; the big city exerted a powerful fascination and drew us like a magnet. In the fall, while Isadora toured the West Coast, our wish was granted. Before leaving, she rented a large studio on the top floor of the newly constructed Hotel des Artistes on the upper west side, just off Central Park. Artists such as Alia Nazimova, James Montgomery Flagg, and the eccentric Russian timpano player Sasha Votichenko, also had studio apartments there. vVe got to know them well.
..
Эта же старая история о восстании детей против родительской власти повторялась снова; большой город оказал сильное очарование и привлек нас как магнит. Осенью, когда Айседора посещала Западное побережье, наше желание было удовлетворено. Перед отъездом она арендовала большую студию на верхнем этаже недавно построенного Артистического отеля на западной стороне, недалеко от Центрального парка. Артисты, такие как Алия Назимова, Джеймс Монтгомери Флагг и эксцентричный российский барабанщик Саша Вотиченко, также располагали там студийными апартаментами. Мы хорошо их узнали.

Here I resumed teaching children's classes, with little Marta Rousseau as my first American pupil. The idea of devoting my entire time to teaching had no particular appeal to me then. Most of the other girls were in complete accord. We confided our discontent to dear old Uncle Gus, who as ever had our best interest at heart. He warmly sympathized with our longing for greater freedom of expression in the art for which we had been trained since childhood. Our education as "dancers of the future" needed to find fulfillment, even as Isadora promised years ago. Now the time had come.
..
Здесь я возобновила обучение детским классам, а Марта Руссо была моим первым американским учеником. Идея посвятить всё моё время обучению, тогда не вызывала никакого особого интереса у меня. Большинство других девушек были в полном согласии. Мы высказали наше недовольство дорогому старому дяде Гасу, который, как всегда, приветствовал наши самые искренние интересы. Он тепло сочувствовал нашему стремлению к большей свободе выражения в искусстве, для которого мы обучались с детства. Наше образование как «танцоров будущего» должно было найти удовлетворение, как и обещала Айседора много лет назад. Теперь настало время.

Without special authorization by his sister, Gus organized some performances for us at the Booth Theatre, in the heart of New York's theatrical district, under Charles Coburn's management. When the news reached Isadora in California, she instantly voiced her severe disapproval of Gus's action. This caused a serious disagreement between them for a while. I believe it left a wound that never quite healed on the part of Augustin Duncan. She sent a terse wire saying: "I forbid it. The girls are not yet ready for performances of their own in New York." She chose to ignore completely the inescapable fact that her pupils, ever since the early Grunewald days, were used to giving public performances on their own. Had she forgotten the special matinees at the Duke of York's Theatre in London in 1908?
..
Без специального разрешения его сестры, Гас организовал для нас спектакли в театре Бута, в центре театрального района Нью-Йорка, под руководством Чарльза Кобурна. Когда известие достигло Айседоры в Калифорнии, она мгновенно выразила своё жестокое неодобрение в действиях Гуса. Это вызвало серьезное несогласие между ними на некоторое время. Я считаю, что оно оставило рану, которая никогда не исцелилась со стороны Августина Дункан. Она послала краткую телеграмму, в которой говорилось: «Я запрещаю это. Девочки ещё не готовы к выступлениям в Нью-Йорке». Она предпочла полностью игнорировать неизбежный факт, что её ученицы, начиная с ранних дней Грюневальда, были использованы для публичных выступлений сами по себе. Неужели она забыла о специальных утренниках в театре Герцога Йоркского в Лондоне в 1908 году?

And, much more recently, the memorial performance she herself organized at the Trocadero in Paris before the outbreak of the war, when she occupied the stage box and proudly watched her pupils dance? Or the performances she permitted us to give in Russia in the spring of that same year? Hardly possible. Whatever her motives, the Booth Theatre engagement came to an abrupt end, placing Gus in an awkward position for having negotiated the whole thing with Coburn. And there was our displeasure. If she did not consider us ready now at the age of twenty, she probably never would, we told ourselves. Her explanation always remained the same. She had "not trained her pupils for the stage."
..
И как совсем недавно было мемориальное представление, которое она сама организовала в Трокадеро в Париже до начала войны, когда она находилась на сцене, и с гордостью смотрела, как танцуют её ученики? Или спектакли, которые она позволяла нам давать в России весной того же года? Вряд ли возможно. Какими бы ни были её мотивы, участие в театре «Бут» пришло к неожиданному концу, поставив Гаса в неловкое положение за то, что он провёл переговоры с Коберном. И было наше неудовольствие. Если она не считала нас готовыми сейчас в возрасте двадцати лет, то она, вероятно, никогда бы этого не сделала, мы сказали себе. Её объяснение всегда оставалось прежним. Она «не подготовила своих учеников к сцене».

Fate often has a way of accomplishing what cannot otherwise be changed. One need only cultivate enough patience. Disillusioned with life in her native land, ever homesick for France-though the war still raged there-Isadora decided at the end of her California tour to return to Paris.
..
У судьбы часто есть способ сделать то, что иначе нельзя изменить. Нужно только yf,hfnmcz достаточно терпения. Разочаровавшись жизнью на её исторической родине, она скучала по Франции, хотя война всё ещё бушевала там, - Айседора решила в конце своего калифорнийского тура вернуться в Париж.

"I am going back to France, because I find conditions here more than I can bear," she announced one day in February of 1918. "My struggles to establish a permanent school here have been to no avail. I feel utterly disheartened and much too discouraged to continue. Perhaps in France, where I have certain properties left, I may be able to raise some money and return in the fall."
..
«Я возвращаюсь во Францию, потому что я нахожу условия здесь больше [хуже], чем я могу вынести», - объявила она однажды в феврале 1918 года. «Моя борьба за создание постоянной школы здесь не имела никакого успеха. Я чувствую себя совершенно унылой и слишком сильно разочарована, чтобы продолжать. Возможно, во Франции, где у меня осталось определенное [бутафорское] имущество, я могу собрать немного денег и вернуться осенью».

Here it was again-that eternal question of finding the money to finance the school. Why would she not let us support ourselves? I began actually to resent my utter dependence on her for sustenance and support. Her objection to our making our own way and contributing to the school, rather than being a burden, was incomprehensible to me. Feeling just as discouraged on our own part, we queried, "What shall we do while you are abroad?"
..
Здесь снова было как прежде - этот вечный вопрос о том, как найти деньги для финансирования школы. Почему она не позволила нам поддерживать себя самостоятельно? Я начала на самом деле возмущаться моей полной зависимостью от неё за пропитание и материальную поддержку. Её возражение против того, чтобы мы проделали свой собственный путь и поспособствовали школе, а не были бременем, было мне непостижимо. Чувствуя себя так же обескураженно, мы спросили: «Что нам делать, пока вы находитесь за границей?»

Her answer really floored us and left me dumbfounded. She gave us a searching look and said nothing for a minute or two. Then came the bombshell, as far as we girls were concerned. She announced in a serious tone, "I want you all to return to Elizabeth's school here in Tarrytown."
We were up in arms at once at the very thought of having to come under Elizabeth's thumb again. We all refused, point blank. "Oh, no! Isadora, not that!" we shouted angrily. "That is impossible!"
"I for one won't do it!" I pronounced flatly, stamping my foot. "You can bet on that!"
"Don't be impertinent!" she flashed back. "This is my earnest wish, because I know you will be safe there until I return."
..
Её ответ действительно смутил нас и оставил меня ошарашенной. Она пристально посмотрела на нас и молчала минуту или две. Затем прозвучал гром среди ясного неба, насколько мы, девочки, были обеспокоены. Она объявила серьезным тоном: «Я хочу, чтобы вы все вернулись в школу Элизабет здесь, в Тарритауне».
Мы сразу же приготовились к сопротивлению, думая о том, что придется снова оказаться под большим пальцем [под пятой] Элизабет. Мы все, в один голос, отказались. «О, нет, Айседора, не это!» мы кричали сердито. "Это невозможно!"
«Я не сделаю этого!» Я произнесла наотрез, топнув ногой. «Ты можешь не сомневаться в этом!»
«Не будь дерзкой!» - вспыхнула она. «Это моё искреннее желание, потому что я знаю, что вы будете в безопасности там, пока я не вернусь».

We angrily argued back and forth, really frightened at the thought of having to submit once more to the unreasonable discipline of Tante Miss, especially now when most of us had come of age. The proposition seemed utterly preposterous. Resenting our foster mother's treachery-as we called it-we furiously stomped out of her room. Our adamant refusal to obey aroused her anger too, for her word had hitherto been law. Our insubordination made her so furious that she left a few weeks later for France without seeing us or saying goodbye. It was most unusual for her generous, kindhearted nature. Gus once again stepped into the breach. Finding ourselves suddenly completely penniless and on our own, we listened to his sage advice when he suggested that we find shelter at Elizabeth's school for the present, just long enough for him to get us another engagement.
..
Мы сердито спорили снова и снова, по-настоящему испуганные мыслью о необходимости ещё раз подчиниться необоснованной дисциплине Танте Мисс, особенно сейчас, когда большинство из нас достигло совершеннолетия. Предложение казалось совершенно нелепым. В обиде на предательство нашей приёмной матери, как мы её называли, мы яростно выскочили из её комнаты. Наш непреклонный отказ подчиниться вызвал её гнев, поскольку её слово до сих пор было законом. Наша непокорность заставила её так рассердиться, что через несколько недель она уехала во Францию, не увидев нас и не попрощавшись. Это было необычно для её щедрой, добросердечной природы. Гас снова вмешался в конфликт. Обнаружив себя внезапно совершенно без гроша и предоставленными самим себе, мы выслушали его мудрый совет, когда он предложил нам пока найти убежище в школе Элизабет на данный момент, достаточно долго, чтобы он смог устроить нам ещё один ангажемент.

"I know how you girls feel about Elizabeth. I have spoken to her and she is quite agreeable to the idea that you merely board with her as paying guests, not pupils."
That clinched the deal, and we moved to Tarrytown without further protest. Hearing of our move, Isadora wrote to her sister:
..
«Я знаю, как вы, девочки, относитесь к Элизабет, я разговаривал с ней, и она вполне согласна с тем, что вы просто платите ей за проживание как арендаторы, а не как ученики».
Это заключило сделку, и мы переехали в Тарритаун без дальнейших протестов. Услышав о нашем переезде, Айседора написала сестре:

Dearest Elizabeth: The first letter I received from any of you was April 20th-so you see I was more than two months without news. If the girls had only told me the last evening that they would go to Tarrytown we could have enjoyed four weeks of pleasant work. But human beings, contrary and cussed-and such a pity. It would have been such a comfort to know.
..
Дорогая Элизабет: Первое письмо, которое я получила от кого-то из вас, было 20-го апреля, так что вы видите, я была более двух месяцев без новостей. Если бы девочки раньше сказали мне, что они поедут в Тарритаун, то мы могли бы наслаждаться четырьмя неделями приятной работы. Но они, наоборот, капризничали и ругались, - и очень жаль. Было очень приятно всё узнать.

Our citizenship papers had not yet become final and, theoretically at least, we could still be considered "enemy aliens." Very conscious of this twilight-zone status as far as patriotic sentiments were concerned, with the red-lettered headlines screeching hatred for the enemy every day while General Foch and his valiant army made a desperate stand on the Marne, our utter surprise can be imagined at the news Gus brought to us. "Guess where I have booked you," he asked with a twinkle in his eye. "On a tour through the soldiers' camps!" And he added, "With the full approval of the War Department Commission on Training Camp Activities, of course."
..
Наши документы о гражданстве ещё не стали окончательными, и, теоретически, по крайней мере, нас всё ещё можно было считать «вражескими чужестранцами». Очень хорошо осознаю статус подобной сумеречной зоны, когда дело касается патриотических настроений, с [газетными] заголовками красными буквами, каждый день пронизанными ненавистью к врагу, в то время как генерал Фох и его доблестная армия отчаянно стояли на Марне, можно представить наш неожиданный сюрприз в новостях, которые принес нам Гас. «Угадай, где я задействовал вас», - спросил он с блеском в глазах. «В туре по лагерям солдат!» И добавил: «При полном одобрении комиссии военного ведомства по учебно-тренировочным лагерям, конечно».

In this way we were happy to be able to contribute our mite to a patriotic cause and to do what we could through our art to make the American doughboy happy. Camp Dix, Camp Upton, and all the other camps had their first cultural entertainment. I am afraid not many soldiers had a hankering for this spiritual sort of uplift; for the halls were nearly always half-empty. But we girls, on our way to becoming full-fledged citizens, got a great kick out of it and a wonderful sense of belonging.
..
Таким образом, мы были счастливы, что смогли внести свой вклад в патриотическое дело и сделать всё, что могли, благодаря нашему искусству, чтобы сделать американца счастливым. Лагерь Дикс, Лагерь Аптон и все другие лагеря так поимели свои первые культурные развлечения. Боюсь, что многие солдаты не жаждали такого духовного подъёма; потому что залы почти всегда были наполовину пустыми. Но мы, девочки, на нашем пути к становлению полноценными гражданами, получили отличный отклик и прекрасное чувство принадлежности.

We had engaged the well-known pianist George Copeland to accompany us. Isadora Duncan was not at all aquainted with George Copeland, nor had she ever heard him play. The only thing she had heard about him was his reputation as the foremost interpeter of modern music, especially Debussy, in this country. Under the erroneous impression that we too interpreted Dubussy's music and being ever so watchful of our artistic presentation of her dance, she wrote to her pupils the following epistle:
..
Мы пригласили известного пианиста Джорджа Коупленда. Айседора Дункан совсем не была знакома с Джорджем Коуплендом, и она никогда не слышала как он играл. Единственное, что она знала о нём, это была его репутация ведущего, в этой стране, интерпретатора современной музыки, особенно Дебюсси. Под ошибочным впечатлением, что мы тоже интерпретировали музыку Дебюсси, и всегда так внимательно следившая за нашей художественной презентацией её танца, она написала своим ученикам следующее послание:

Please don't let anyone persuade you to try to dance to Debussy. It is only the music of the Senses and has no message to the Spirit. And then the gesture of Debussy is all inward- and has no outward or upward. I want you to dance only that music which goes from the soul in mounting circles. Why not study the Suite in D of Bach? Do you remember my dancing it? Please also continue always your studies of the Beethoven Seventh and the Schubert Seventh; and why not dance with Copeland the seven minuets of Beethoven that we studied in Fourth Avenue? And the Symphony in G of Mozart. There is a whole world of Mozart that you might study.
..
Пожалуйста, не позволяйте никому убеждать вас пробовать танцевать Дебюсси. Это только музыка чувств и не имеет никакого сообщения с Духом. И тогда жест Дебюсси - весь внутри - и не имеет ни внешнего, ни верхнего. Я хочу, чтобы вы танцевали только ту музыку, которая идет от души в высшие сферы. Почему бы не изучить Сюиту в D Баха? Помните, я танцевал? Пожалуйста, также продолжайте всегда изучать Седьмую Бетховена и Седьмую Шуберта; и почему бы не потанцевать с Коуплендом семь менуэтов Бетховена, которые мы изучали на Четвертой авеню? И Симфония в G Моцарта. Существует целый мир Моцарта, который вы можете изучать.

Plunge your soul in divine unconscious Giving deep within it, until it gives to your soul its Secret. That is how I have always tried to express music. My soul should become one with it, and the dance born from that embrace. Music has been in all my life the great Inspiration and will be perhaps someday the Consolation, for I have gone through such terrible years. No one has understood since I lost Deirdre and Patrick how pain has caused me at times to live in almost a delirium. In fact my poor brain has more often been crazed than anyone can know. Sometimes quite recently I feel as if I were awakening from a long fever. When you think of these years, think of the Funeral March of Schubert, the Ave Maria, the Redemption, and forget the times when my poor distracted soul trying to escape from suffering may well have given you all the appearance of madness.
..
Окуните свою душу в божественный бессознательный Дар глубоко внутри неё, пока она не даст вашей душе её Секрет. Вот как я всегда пыталась выразить музыку. Моя душа должна стать единой с ней, и танец, рожденный от этих объятий. Музыка была в моей жизни великим вдохновением и, возможно, когда-нибудь будет утешением, потому что я пережила такие ужасные годы. Никто не понял, когда я потеряла Дейдре и Патрика, как боль заставляла меня время от времени жить почти в бреду. На самом деле мой бедный мозг чаще всего был сумасшедшим, чем кто-либо может знать. Временами, совсем недавно, я чувствовала, как будто я просыпаюсь от долгого лихорадки. Когда вы думаете об этих годах, подумайте о Похоронном марше Шуберта, Аве Марии, Искуплении и забудете времена, когда моя бедная обезумевшая душа, пытающаяся убежать от страданий, вполне могла дать вам всё сумасшествие.

I have reached such high peaks flooded with light, but my soul has no strength to live there-and no one has realized the horrible torture from which I have tried to escape. Some day if you understand sorrow you will understand too all I have lived through, and then you will only think of the light towards which I have pointed and you will know the real Isadora is there. In the meantime work and create Beauty and Harmony. The poor world has need of it, and with your six spirits going with one will, you can create a Beauty and Inspiration for a new Life. I am so happy that you are working and that you love it. Nourish your spirit from Plato and Dante, from Goethe and Schiller, Shakespeare and Nietzsche (don't forget that the Birth of Tragedy and the Spirit of Music are my Bible). With these to guide you, and the greatest music, you may go far.
..
Я достигла таких высоких вершин, залитых светом, но у моей души нет сил жить там, и никто не осознал ужасную пытку, с которой я пыталась убежать. Когда-нибудь, если вы поймете печаль, вы поймёте всё, что я пережила, и тогда вы только подумаете о свете, на который я указала, и вы узнаете, что существует настоящая Айседора. Тем временем работайте и создавайте «Красоту и гармонию». Бедный мир нуждается в этом, и с вашими шестью духами, идущими по одной воле, вы можете создать Красоту и вдохновение для новой Жизни. Я так счастлива, что вы работаете и любите. Питайте свой дух от Платона и Данте, от Гёте и Шиллера, Шекспира и Ницше (не забывайте, что Рождение Трагедии и Духа Музыки - моя Библия). С ними, чтобы вести вас, и величайшей музыкой, вы можете далеко ходить.

Dear children, I take you in my arms. And here is a kiss for Anna, and here one for Therese, and one for Irma, and here is a kiss for Gretel (Margot) and one for little Erika-and a kiss for you, dearest Lise!. Let us pray that this separation will only bring us nearer and closer in a higher communion-and soon we will all dance together Reigen. All my love, Isadora*
*Isadora, by Allan Ross Macdougall, pp. 173-174.
..
Дорогие дети, я беру вас на руки. И вот поцелуй для Анны, а здесь один для Терезы, а другой для Ирмы, и вот поцелуй для Гретель (Марго) и один для маленькой Эрики - и поцелуй для тебя, дорогая Лиза! Давайте молиться, чтобы это разделение только приблизило нас ближе и ближе в более высоком общении - и вскоре мы все вместе будем танцевать вместе в Хороводе.
Вся моя любовь вам, Айседора*
*Айседора, Аллан Росс Макдугалл, стр. 173-174.

DUNCAN DANCERS ON THEIR OWN AT LAST read the head-line of an article written by the distinguished music critic Pitts Sanborn of the Globe. He went on to say:
It might seem incredible that one of the rarest and most enchanting events of all the musical year should be reserved for the twenty-seventh day of June, but in time of war, at any rate, the Isadora Duncan Dancers gave last evening an entertainment truly exquisite in its charm and artistic quality. For the nonce let comment stop with the general impression of a ravishing performance-altogether a memorable evening.
..
ТАНЦОРЫ ДУНКАН НА ИХ СОБСТВЕННОЕ ПОСЛЕДНЕЕ [выступление] прочитали главу статьи, написанной выдающимся музыкальным критиком Питтом Санборном из Глобуса. Там он сказал:
Может показаться невероятным, что одно из самых редких и самых феерических событий всего музыкального года должно быть зарезервировано на двадцать седьмой день июня, но во время войны, во всяком случае, танцоры Айседоры Дункан дали прошлым вечером развлечение, действительно изящное в его шарме и артистическом качестве. Для одноразового разговора позвольте прекратить комментарий с общим впечатлением от восхитительного представления - в целом незабываемый вечер.

And Sigmund Spaeth wrote for the Mail: It may truthfully be claimed that no dancing in the world today has more of truth and sincerity in its appeal than has the dancing of these six adopted daughters of Isadora Duncan. When people thronged about the stage of Carnegie Hall waving hats and handkerchiefs with loud shouts from the gallery and no inclination or any desire to go home, it was a spontaneous demonstration of approval. There can be no doubt of the fitness of the Duncan Dancers to carry on the unique art created by Isadora Duncan. It makes little difference whether they appear singly or in groups, always they impart the same involuntary thrill that comes only when art is based on something very real. Whether it is Anna's interpretive art, or the rhythmic certainty of Theresa, or Lisa's airy leaps, or the dramatic eloquence of Irma ... there is always the effect of a youthful spontaneity, a direct challenge to everything that is artificial and insincere. There are no cut and dried methods in this art and there is little evidence of the stupendous technique that underlies it. A technique of which one becomes aware only in seeing the clumsy efforts of untrained and uninitiated imitators. This individualizing of the dancers is making them for the first time in their careers, distinct artistic personalities.
..
И Сигмунд Спайт написал для «Почты»: «По правде говоря, можно утверждать, что никакие танцы в мире сегодня не имеют больше правды и искренности в своём обращении, чем танцы этих шести приёмных дочерей Айседоры Дункан. Когда люди толпились вокруг сцены Карнеги-холла, размахивая шапками и носовыми платками с громкими криками из галереи, без попыток или желания вернуться домой, это была спонтанная демонстрация одобрения. Не может быть никаких сомнений в пригодности танцоров Дункан для демонстрации уникального искусства, созданного Айседорой Дункан. Не имеет значения, появляются ли они по отдельности или в группах, всегда они придают тот же непроизвольный трепет, который приходит только тогда, когда искусство основано на чём-то очень реальном. Будь то искусство интерпретации Анны, или ритмическая уверенность Терезы, или воздушные прыжки Лизы, или драматическое красноречие Ирмы ... всегда есть эффект молодой спонтанности, прямой вызов всему искусственному и неискреннему. В этом искусстве нет заранее подготовленных (трафаретных, тривиальных) методов, и есть мало [внешних] доказательств того, что в основе лежит колоссальная техника. Техника, о которой человек узнает только, когда видит неуклюжие усилия неподготовленных и непосвященных подражателей. Эта индивидуализация танцоров делает из их, впервые в их карьере, отличных артистических личностей.

I would like to stress here that his last remark proves what Isadora years ago predicted and hoped would come to pass. Observing her apprentice pupils in Grunewald developing her new idea of the dance, she said, "While forming part of a whole, they will preserve a creative individuality."
..
Здесь я хотела бы подчеркнуть, что его последнее замечание доказывает, что предсказано и на что надеется Айседора много лет назад. Наблюдая за учениками ученика в Грюневальде, разрабатывая новую идею танца, она сказала: «Будучи частью целого, они сохранят творческую индивидуальность».

We lived at the time in a large studio on the top floor of the Carnegie Hall annex which we sublet from Alys Bently. To have emerged finally from our chrysalis (from "a moving row of shadow shapes in imitation of Isadora," as one severe critic remarked of our previous joint appearances with her), and to have, at long last, gained individual recognition, was a great source of satisfaction to each one of us. Now that we were free to dance to the music of our own choice (apart from the modern composers), the music of Chopin especially afforded us a wider scope for individual interpretations, some of them based on our teacher's choreography, some on our own. For she had previously-on the advice of Hener Skene-encouraged her pupils to compose their own dances.
..
Мы жили в то время в большой студии на верхнем этаже флигеля Карнеги-холла, которое мы взяли в субаренду у Алиса Бэнти. Чтобы окончательно выйти из нашего кокона (из «движущегося ряда теневых форм в подражание Айседоре», как заметил один серьезный критик наших предыдущих совместных выступлений с ней), и, наконец, получить индивидуальное признание, что было большим источником удовлетворения каждого из нас. Теперь, когда мы были свободны танцевать под музыку по собственному выбору (помимо современных композиторов), музыка Шопена особенно давала нам более широкие возможности для индивидуальных интерпретаций, некоторые из которых основывались на хореографии нашего учителя, некоторые из них сами по себе. Раньше она, по совету Хенера Скене, поощряла своих учеников сочинять собственные танцы.

I still recall the initial lesson in dance composition she gave me privately and how miserably I erred in interpreting the Brahms song she had chosen. It began "If I were a bird," so I flew about the room as if I were a bird. When I stopped, I saw "that look" on Isadora's face. I was terrified. No, she explained, the song did not say "I am a bird," it said "If I were a bird." It meant, "I wish I could fly to you, but I am earth-bound." From her couch, she demonstrated with beautiful gestures how the dance should have been done. She had really thought out the language of movement. There and then she taught me a valuable lesson, which I subsequently used as an example whenever I tried my hand at choreography.
..
Я до сих пор помню начальный урок в танцевальном композиции, который она дала мне частным образом, и как я ужасно ошибалась в толковании песни Брамса, которую она выбрала. Началось «Если бы я был птицей», поэтому я полетела по комнате, как будто я была птицей. Когда я остановилась, я увидела «этот взгляд» на лице Айседоры. Я была напугана. Нет, объяснила она, песня не говорит «Я птица», она говорит: «Если бы я была птицей». Это означало: «Мне жаль, что я не могу лететь к вам, ведь я привязана к земле». С её кушетки она с прекрасными жестами продемонстрировала, как нужно было танцевать. Она действительно продумала язык движения. Тут же она научила меня ценному уроку, который я впоследствии использовала в качестве примера, когда пробовала себя в хореографии.

We six Duncan girls knew we had definitely "arrived" as a distinct artistic ensemble when-the day after our successful New York debut-a lady reporter asked for an interview. As an outsider's point of view, it may be of some interest here to show how each girl impressed her:
Modest and charming are these young women, ranging in age from a little under to a little over twenty, with a pleasant affection for one another and single in their ambition to dance anywhere, everywhere, so long as they can appear uncompromisingly as interpreters of music ....
..
Мы, шесть девушек Дункан, знали, что мы определенно «приехали» в качестве отличного художественного ансамбля, когда на следующий день после нашего успешного дебюта в Нью-Йорке леди репортёр попросила интервью. С точки зрения постороннего, здесь может быть интересно показать, как каждая девушка произвела на неё впечатление:
Скромные и обаятельные - эти молодые женщины, начиная от самой маленькой до той, которой немногим более двадцати, с приятной привязанностью друг к другу, и одинокие в своём стремлении танцевать где угодно и везде, пока они могут выглядеть бескомпромиссно как интерпретаторы музыки...

They speak many languages. . . . Anna, the black-eyed, the black-haired, is the leader in their lives as in their dancing. She is practical, she always plans. She has a way of saying "We children," and her voice carries great authority. And she is very beautiful, beautifully made, with a most exquisite modeling of chin and neck and shoulders. Though she is not tall there is something heroic in her structure.
..
Они говорят на многих языках... Анна, черноглазая, черноволосая, является лидером в их жизни, как в их танцах. Она практична, она всегда планирует. У неё есть способ сказать «Мы, дети», и её голос несёт большую власть. И она очень красивая, красиво сделанная, с самым изысканным моделированием подбородка, шеи и плеч. Хотя она не высокая, в её структуре есть что-то героическое.

All of them are rather small, surprisingly fragile to see after their dancing, which leaves the impression of long bodies. Lisa of the famous leapings, and Margot, both unusually slender, are still more delicate in repose than in motion .... Erica is the youngest, a quiet dark-eyed child, who looks upon the world with great solemnity and on rare occasion smiles.
..
Все они довольно маленькие, удивительно хрупкие, если увидеть их после их танца, который оставляет впечатление длинных тел. Лиза знаменита прыжком, и Марго, обе необыкновенно стройные, всё ещё более деликатные в состоянии покоя, чем в движении... Эрика - самая молодая, спокойный темноглазый ребёнок, который смотрит на мир с большой торжественностью и в редких случаях улыбается.

Theresa is to my mind the loveliest of all-a simple maiden with long, blond braids wound round her head. She is complete in her response to music, and when she dances, her face, alight with joy, gives me great pleasure. Waltzing, she is more than anyone like Isadora, lost ecstatic, whirling through an immense quiet ....
..
Тереза, на мой взгляд, самая прекрасная из всех - простая девушка с длинными светлыми косами, намотанными вокруг её головы. Она полна в своем ответе на музыку, и когда она танцует, её лицо, радостно сияющее, даёт мне огромное удовольствие. Вальсируя, она больше, чем кто-либо, [почти] как Айседора, вызвала восторг, кружась в огромной тишине...

Irma is another very slight girl, perhaps the most distinctive member of the group, in whose mocking grey-eyed face there is mingled wisdom with a mischievous gaiety. She has an amusing wit. She is gifted; the others speak of a singing voice which she, however, has neglected. To see her dance is to have a feeling that some day she may make of herself an actress. . . .
..
Ирма - ещё одна очень маленькая девочка, возможно, самый характерный член группы, в чьем насмешливом сероглазовом лице смешалась мудрость с озорной веселостью. У неё забавный остроумие. Она одарена; другие говорят о голосовом пении, которым она, однако, пренебрегла. Увидеть её танец - значит почувствовать, что однажды она может сделать из себя актрису...

When Isadora passes, nothing of her will remain but these young girls. After her own dancing they are her greatest contribution to art. They are the mould into which she has struggled to pour her genius. . . . Through their magnificent bodies, Isadora has projected a new ideal of woman's beauty .... Today, Isadora, who assembled and brought them here, is far from them. . . . And today they are making their first large venture unguided by her. From under the protecting wing of genius they emerge to test themselves, to feel their own weight and the space about them.
Though they are the offerings of Isadora's spirit, each one begins now to measure her lot and her fame alone.
..
Когда Айседора уйдёт, ничего после неё не останется, кроме этих молодых девушек. После её собственного танца, они являются её самым большим вкладом в искусство. Это литейная форма, в которую она изо всех сил пыталась налить свой гений... Через их великолепные тела Айседора спроектировала новый идеал красоты женщины ... Сегодня Айседора, собравшая и привёзшая их сюда, далека от них... И сегодня они делают своё первое крупное предприятие не управляемое ею. Из-под защитного крыла гения они появляются, чтобы испытать себя, почувствовать собственный вес и пространство вокруг них.
Хотя они являются продолжениями Исадоры, каждая начинает теперь измерять свою судьбу и свою известность в одиночку.

One engagement led to another and eventually to a transcontinental tour. We also did our bit for various war charities. The major event of this kind was an open-air recital with the Barrere Orchestra for Italian war relief that was staged at Kenilworth, the George Pratt estate in Glen Cove on Long Island Sound. Mr. Pratt, an amateur color photographer, took many pictures of us the week end we stayed with him and his wife. He posed us in graceful attitudes holding aloft garlands of roses or standing among the tall Madonna lilies and among the blue iris reflected in the limpid pool of the sunken garden where we danced.
..
Одно участие привело к другому и, в конечном итоге, к трансконтинентальному туру. Мы также внесли свою лепту для различных военных благотворительных организаций. Главным событием такого рода был концерт под открытым небом с оркестром Баррере для итальянских военных «Помощь союзников», который был поставлен в Кенилворт, поместье Джорджа Пратта в Глен-Кове на озере Лонг-Айленд. Мистер Пратт, фотограф-любитель, снимающий в цвете, сделал на той неделе много наших снимков, когда мы остались с ним и его женой. Он поставил нас в изящных позах, держащих гирлянды из роз или стоящих среди высоких лилий Мадонны, и среди голубого ириса, отраженного в прозрачном бассейне затонувшего сада, где мы танцевали.

Even while dancing for Allied war relief, I could never quite forget the "other side." In my mind's eye I saw mother living in Germany, now an enemy country and my homeland no more. With a heavy heart, I wondered what her fate might be, for I had not heard from her since America entered the fray. I worried a great deal over her. And then one glorious morning I awoke to the ringing of bells and blowing of whistles. The shrieks of sirens brought me rushing to the window. There, in the street, was the strangest sight. Grown-up people holding hands like children and dancing for joy down the avenue! Then I knew. The war was over, the armistice had been signed. Overcome with long-pent-up emotion and utter relief that the horrible, bloody nightmare was terminated, I sank down on my bed and cried, thanking God for PEACE. That same day, the eleventh of November, I wrote two letters; one to my German mother, the other to my dear foster mother. Weeks later I received answers from both. Mother had survived the holocaust but was very ill. I sent her money and food packages, doing what I could from that distance to help. Isadora wrote from the Riviera Palace Hotel in Nice:
..
Даже во время танца для подразделений «Помощи союзников в войне», я никогда не могла забыть «другую сторону». Я мысленно увидела, что мать, живущая в Германии, теперь уже это вражеская страна и моя родина. С тяжелым сердцем я подумала, какова может быть её судьба, потому что я не слышала от неё известий, так как Америка вошла в драку. Я много волновалась за неё. И вот однажды, в славное утро, я проснулась от звона колоколов и раздувания свистков. Крики сирен заставили меня броситься к окну. Там, на улице, было самое странное зрелище. Взрослые люди держатся за руки, как дети, и танцуют от радости по проспекту! Тогда я поняла. Война закончилась, перемирие было подписано. Преодолевая сдержанную эмоцию и полное облегчение, что ужасный, кровавый кошмар был прекращен, я опустилась на кровать и заплакала, поблагодарив Бога за МИР. В тот же день, 11 ноября, я написала два письма; одно - моей немецкой матери, другое - моей дорогой приёмной матери. Через несколько недель я получила ответы от обоих. Мать пережила холокост, но была очень больна. Я отправила ей деньги и пакеты продуктов, делая то, что могла, с этого расстояния, чтобы помочь. Айседора написал из отеля Дворец Ривьера в Ницце:

Dearest Irma, If you knew how happy it makes me to receive letters from you, you would all write oftener. Now you must admit I am a good prophet-since the beginning I predicted the Republic of Germany. What good news! And think how wonderful, for you all can now hope to dance the Marche Lorraine at Munich! I started bravely to make a tour of the French provinces but after three evenings was stopped by the Grippe closing all the theatres so have come back to Nice where, as usual, am living on Hopes.
..
Дорогая Ирма. Если бы ты знала, как я рада получать от вас письма, вы бы все писали чаще. Теперь вы должны признать, что я хороший пророк - с самого начала я предсказывала Республику Германия. Какие хорошие новости! И подумайте, как замечательно, ведь вы все можете теперь надеяться танцевать Лорейн Марке в Мюнхене! Я начала смело совершать поездку по французским провинциям, но, после трех вечеров, Грипп остановил все театры, поэтому я вернулась в Ниццу, где, как обычно, живу на Хопес.

I think now, if you wish it, I can arrange for you all to join me very soon. Passports etc., will be simplified.
I have given up writing to Elizabeth and Augustin as they never answered even once-it is true many letters are lost. Tell me your plans, how far is your tour booked and what prospects, and send me your programmes. Everything you are doing interests me. I have the promise of a beautiful large hall to work in here. Perhaps you would all like to come in the spring? But tell me frankly your ideas and wishes.
..
Я думаю, теперь, если вы этого пожелаете, я могу договориться, чтобы вы все присоединились ко мне очень скоро. Паспорта и т.д., будут упрощены.
Я отказалась от написания Елизавете и Августину, поскольку они никогда не отвечали ни разу - правда, многие письма потеряны. Расскажите мне о ваших планах, как далеко забронирован ваш тур и какие перспективы, и пришлите мне свои программы. Меня интересует всё, что вы делаете. У меня есть обещание прекрасного большого зала, чтобы работать здесь. Возможно, вы все хотели бы прийти весной? Но скажите мне откровенно ваши идеи и пожелания.

It is a beautiful morning the sun is sparkling on the sea and warm. I take long walks by the sea and my heart goes over to you. Do write me news of all our friends. . . . If you were here we would study the 9th Symphony [of Beethoven] to celebrate the Peace. Here is a kiss of Peace and Hope for each of you. With all my love-
Isadora
..
Это прекрасное утро, когда солнце сверкает на море и тепло. Я долго гуляю по морю, и моё сердце подходит к вам. Напиши мне новости всех наших друзей... Если бы вы были здесь, мы бы изучили 9-ю симфонию Бетховена, чтобы отпраздновать мир. Вот вам поцелуй мира и надежды для каждого из вас. При всей моей любви -
Айседора

Our reunion had to be postponed for more than a year. We girls had contracts for a second tour. During the season of 1919-1920 our tour brought us all the way across the country to California, Isadora's birthplace. She had been born in San Francisco, and that lovely city exerted a special appeal for her pupils. We tried to dance our very best at our first matinee at the Columbia Theatre to make her fellow Californians proud of us. We must have succeeded, for Redfern Mason of the San Francisco Examiner wrote: One goes to see these six girls in a mood that has a note of reverence in it. During the trials of the war they have not yielded to the voice of those who would commercialize their art. They have closed their ears to the gilded seduction of vaudeville. Their ideal has remained inviolate and uncheapened. . . .
..
Наше воссоединение пришлось отложить на год. У девушек были контракты на второй тур. В течение сезона 1919-1920 годов наш тур привёл нас по всей стране в Калифорнию, где родилась Айседора. Она родилась в Сан-Франциско, и этот прекрасный город обратил особое внимание на своих учеников. Мы старались танцевать на нашем первом ужине в Театре Колумбии, чтобы заставить своих коллег из Калифорнии гордиться нами. Мы, должно быть, добились успеха, поскольку Редферн Мейсон из Сан-Франциско Экзаменатор писал: «Каждый хочет увидеть этих шестерых девочек в настроении, в котором есть почтение в нём. Во время испытаний войны они не уступили голосу тех, кто будет коммерциализировать своё искусство. Они закрыли свои уши всем золотым обольщением водевиля. Их идеал осталась неприкосновенным и неприступным...

Gluck, Chopin and Schubert; that is the lyre of three chords from which they drew their inspiration .... The Chopin group brought out the personality of each individual dancer. Anna danced a mazurka and a valse. Irma gave us the "Minute Valse." In another life I think she danced at the Feast of Reason during the French Revolution. She has the tenseness and clean-cut emotional suggestiveness of Yvette Guilbert.
..
Глюк, Шопен и Шуберт; это лира из трёх аккордов, из которых они черпали вдохновение ... Группа Шопена выявила индивидуальность каждого танцора. Анна танцевала мазурку и вальс. Ирма дала нам «Вальс Минутку». В другой жизни, я думаю, она танцевала на Празднике Разума во время Французской революции. У неё есть напряженность и чистота эмоциональной выразительности Иветт Гильберт.

Lisa of the golden locks is kin to Undine of romantic legend. In the Schubert dances we saw the other girls. Nothing is more beautiful than are those Schubert waltzes with their old-time memories and their sentiment of "Heimweh." The girls put their hearts into the dancing and the house simmered with contentment.
..
Лиза из золотых замков, родственник Ундины из романтической легенды. В танцах Шуберта мы видели других девушек. Нет ничего более прекрасного, чем эти вальсы Шуберта с их давними воспоминаниями и их чувством «Тоски по родине». Девочки вложили свои сердца в танцы, и дом кипел от удовольствия.

In the audience was Mrs. Duncan, the mother and first teacher of Isadora, happy to see her daughter's art pulsating and young in another generation. It is wonderful to have revitalized an art and that is what Isadora and her disciples have done .... Today the Isadora Duncan girls dance in Oakland, next Sunday they will again be seen at the Columbia. Not to see them is a misfortune; carelessly to miss them would be a crime.
..
В аудитории была миссис Дункан, мать и первый учитель Айседоры, счастливая видеть, как искусство её дочери пульсирует и молодеет в другом поколении. Удивительно возродить искусство, и это то, что сделали Айседора и её ученики ... Сегодня девушки Айседоры Дункан танцуют в Окленде, в следующее воскресенье они снова будут замечены в Колумбии. Не видеть их - несчастье; небрежно пропустить их было бы преступлением.

We had not seen Isadora's mother since we were children in Grunewald. She used to sit on the garden steps in the pale northern sun and tell us about her home-California; of the abundance of flowers and fruit growing there, and the glorious hot sun shining every day, and of her longing to go back. "Some day you will go there and love it too," she said. Her prediction had now come true. She seemed happy to see us. A very ancient lady then, she nevertheless accepted with pleasure when we invited her and her Norwegian companion (who in the old Grunewald days had been our governess for a while) to spend the two weeks of Christmas with us at the St. Francis Hotel.
..
Мы не видели мать Айседоры с того времени как мы были детьми в Грюневальде. Она сидела на ступенях сада в бледном северном солнце и рассказывала нам о своём доме в Калифорнии; - там изобилие цветов и фруктов, и славное горячее солнце сияет каждый день, и про её стремления вернуться туда. «Когда-нибудь вы поедете туда и полюбите его», - сказала она. Теперь её предсказание сбылось. Казалось, она рада нас видеть. Тем не менее, очень пожилая дама, она всё же приняла нас с удовольствием, когда мы пригласили её и её норвежской спутницы (которая в старые времена Грюневальда была нашей гувернанткой некоторое время), чтобы провести две недели Рождества вместе с нами в отеле Святого Франциска.

We received a hearty welcome everywhere in the larger towns of California. The only prudish place was Santa Barbara, where the mayor refused us permission to dance with bare legs. When I think of the bikini suits currently en vogue there, I feel quite proud of having been a martyr for the adoption of a more enlightened attitude by the present generation. Not only that, but considering that we encountered nowhere a real dance audience such as exists nowadays, we Duncan girls can be proud also of having contributed our share toward bringing about a greater appreciation of that art in this country.
..
Мы получили сердечный прием повсюду в крупных городах Калифорнии. Единственным пренебрежительным местом была Санта-Барбара, где мэр отказал нам в разрешении танцевать с голыми ногами. Когда я думаю о костюмах бикини в настоящее время в моде, я очень горжусь тем, что были мучениками для принятия более просвещенного отношения нынешнего поколения. Не только это, но, учитывая, что мы нигде не встретили настоящую танцевальную аудиторию, такую как существует в наши дни, мы, девушки Дункан, можем гордиться тем, что внесли свой вклад в достижение большей оценки этого искусства в этой стране.

I am not able to recall the many details of our grand tour through the States. I kept a little diary at the time, and a few pages from it may give a better idea of what was involved in such one-night stands as it mostly turned out to be. Our return trip started with the end of the holiday season.
..
Я не могу вспомнить многие подробности нашего грандиозного тура по Штатам. В то время я вела маленький дневник, и несколько страниц из него могут дать лучшее представление о том, что было вовлечено в такие романы на одну ночь, как это в основном оказалось. Наша обратная поездка началась с окончанием курортного сезона.

Saturday, Jan. 3, 1920.
Goodbye California! We are taking 6 o'clock train to Colorado Springs.
Tuesday, Jan. 6.
Arrived 1:30 Colorado Springs. Antlers Hotel. A health resort kind of a place. Surprise! Wienold Reiss showed up, he is on his way to paint Blackfoot Indians in Montana. In the evening saw a vaudeville show at the Burns Theatre.
Wednesday, Jan. 7.
A nice day. Took a motor drive out to the Garden of the Gods, huge, red water-washed rocks in various shapes of corrosion. 8:30 performance at the Burns Theatre. A very small but select audience.
Thursday, Jan. 8.
A magnificent day, snow on the mountains and sunshine. Took a train to Denver and arrived at 5 o'clock. Brown Palace Hotel. A horrible place. 8:30 performance at the Auditorium with an enormous stage and a correspondingly large audience. Had supper afterwards at the hotel with Judge Lindsey and his wife.
..
Суббота, 3 января, 1920 г.
До свидания, Калифорния! Мы отправляемся на поезде в 6 часов до Колорадо-Спрингс.
Вторник, 6 января.
Прибыли 1:30 в Колорадо-Спрингс. Отель Оленьи рога. Здоровое курортное место. Сюрприз! Появился Винольд Рейсс, он на пути, чтобы нарисовать индейцев Блэкфут в Монтане. Вечером в Вандерском театре было проведено шоу водевиля.
Среда, 7 января.
Прекрасный день. Поехалb на автомобиле в Сад богов, огромные красные промытые водой камни различной степени коррозии. 8:30 в театре Бернса. Очень маленькая, но избранная аудитория. Четверг, 8 января.
Великолепный день, снег на горах и солнечный свет. Поехали на поезде в Денвер и прибыли в 5 часов. Отель Браун Палас. Страшное место. 8:30 в Аудитории с огромной сценой и соответственно большой аудиторией. После ужин в отеле с судьей Линдси и его женой.

The Judge, of course, was Ben B. Lindsey of the Juvenile Court, whose ideas about "companionate marriage" caused something of a national sensation when he published them in book form several years later. Our Denver performance seemed to impress him, as it did at least some others of the audience. But we were working against a real handicap. The Denver Times reported the circumstances the next day:
..
Судьей, конечно же, был Бен Б. Линдси из Суда по делам несовершеннолетних, чьи представления о «сопутствующем браке» вызвали что-то вроде национальной сенсации, когда несколько лет тому назад он опубликовал их в виде книги. Наше выступление в Денвере, казалось, произвело на него впечатление, так же как и на других зрителей. Но мы работали против реального препятствия. Денвер Таймс сообщил об обстоятельствах на следующий день:

Those who did not attend the performance of the Isadora Duncan dancers and George Copeland, pianist, last night at the Auditorium missed a rare combination of the terpsichorean art with that of the musician and deprived themselves of a share in one of the most restful, refreshing evenings that has been offered Denver concertgoers this season. The Lions Club of Denver sponsored the event. . . .
..
Те, кто не присутствовал на спектакле танцоров Айседоры Дункан и пианиста Джорджа Коупленда, вчера вечером в Аудиториуме, пропустили редкую комбинацию искусства терпсихореев с музыкантом-исполнителем, и лишили себя доли в одном из самых спокойных, освежающих вечеров, которые в этом сезоне были предложены концертмейстерами Денвера. Мероприятие было организовано Клубом Лион Денвера...

The huge stage was so effectively draped and curtained that it gave the impression of unlimited space, and the slender figures stole from its recesses like nymphs slipping thru wondrous woods. So carefully are the dances and the music blended that the portrayal of emotion is absolute and distinctive. One of the most effective was the "March Funebre," by Chopin, in which five of the graceful figures draped in purple robes glide forth in slow, steady rhythm truly typifying a funeral cortege, while one of the figures in a filmy shroud portrays the dead for whom they mourn and the resurrection. . . .
..
Огромная сцена была настолько эффектно задрапирована и занавешена, что она создавала впечатление неограниченного пространства, а тонкие фигуры украли её ниши, как нимфы, проскальзывающие через чудесные леса. Так тщательно танцы и музыка смешиваются, что изображение эмоций является абсолютным и отличительным. Одним из наиболее эффективных был «Марш-фунебр» Шопена, в котором пять изящных фигур, одетых в фиолетовые одежды, скользят в медленном, устойчивом ритме, по-настоящему типичном для похоронного кортежа, в то время как одна из фигур в склеенном саване изображает мертвых, за которых они скорбят и воскресают...

Unfortunately the Auditorium grew so cold during the performance that it was impossible to sit thru the entire program with any degree of comfort and many left before the end for that reason. One shivered in sympathy for the bare-footed dancers in their filmy attire.
..
К сожалению, во время выступления аудитория настолько похолодела, что было невозможно отсидеть всю программу с какой-то степенью комфорта, и по этой причине многие ушли до конца. Один из них дрожал от сочувствия к босоногим танцовщицам в их тонких нарядах.

Friday, Jan. 9.
Judge Lindsey invited us to visit his court this morning. Only Theresa, Margot, and I went. He is presiding over the "Stokes Case." Mrs. Stokes is suing for the custody of her children and she will get custody too if Judge Lindsey wins out. After lunch listened to more Juvenile cases of boys and girls in trouble with the law. Very, very interesting. It gives one a different slant on life. Had dinner with the Judge and his lovely wife.
..
Пятница, 9 января.
Судья Линдси пригласил нас посетить его суд сегодня утром. Только Тереза, Марго и я пошли. Он ведёт «Дело Стокса». Миссис Стоукс подала в суд на опеку над своими детьми, и также она получит опеку, если победит судья Линдси. После обеда выслушали больше случаев несовершеннолетних мальчиков и девочек, столкнувшихся с проблемой закона. Очень, очень интересно. Это дает другой уклон жизни. Ужинали с Судьей и его прекрасной женой.

Saturday, Jan. 10.
The Lindseys invited us to see Trixie Friganza in "Oh Mama!" We met her backstage. She is amusing off as on stage.
Sunday, Jan. 11.
The Judge and his wife called on us this morning and drove us up through the mountains covered with snow for a wonderful view down on Denver. We all lunched together at our hotel. Leaving at 8 o'clock for Kansas City.
Tuesday, Jan. 12.
Kansas City is a big, sooty town. Had a 3 o'clock matinee at the Schubert Theatre. A lovely audience, very appreciative but we had to rush our performance on account of the Sothern-Marlowe show that followed immediately.
..
Суббота, 10 января.
Линдсейс пригласил нас увидеть Трикси Фриганзу в «О мама!» Мы встретили её за кулисами. Она забавна, как на сцене.
Воскресенье, 11 января.
Судья и его жена позвонили нам сегодня утром и отвезли нас через горы, покрытые снегом, для прекрасного вида на Денвер. Мы все собрались вместе в нашем отеле. Отъезд в 8 часов в Канзас-Сити.
Вторник, 12 января.
Канзас-Сити - большой, закоптелый город. В театре Шуберта был 3-часовой утренник. Прекрасная аудитория, очень благодарная, но нам пришлось спешить с нашим выступлением в связи с шоу Юг-Марлоу, которое последовало сразу же.

Wednesday, Jan. 14.
In St. Joseph. All hotels overcrowded because of convention. Had to stop at a second rate Station Hotel. 8:30 performance on a rotten stage. No more St. Joe for me! Tomorrow we dance in Topeka.
Friday, Jan. 16.
Arrived late in Newton and on account of a train wreck had to motor over to Hutchinson. 8:30 performance at Convention Hall with a fine, big stage but a very noisy audience. Dogs barking, children screaming, first George made a speech asking them to be quiet and then Anna did the same.
..
Среда, 14 января.
В Св. Иосифе. Все гостиницы переполнены из-за конвента. Пришлось остановиться на второсортном вокзале отеля. 8:30 выступление на гнилой сцене. Нет больше Святого Джо для меня! Завтра мы танцуем в Топике.
Пятница, 16 января.
Прибывший поздно в Ньютон и из-за крушения поезда должны были доехать до Хатчинсона. 8:30 в конференц-зале с прекрасной, большой сценой, но очень шумной аудиторией. Собаки лаяли, дети кричали, сначала Джордж произнес речь, прося их успокоиться, а затем Анна сделала то же самое.

Saturday, Jan. 17.
Leaving for Wichita on the Interurban. Catastrophe! Found there was a strike on and our stagehands are not allowed to work. The Theatre manager himself and several other gentlemen volunteered to help set the stage (lay the carpet, hang the curtains, set the lights, move the piano) and work during the performance at Forum Hall. For some reason the lights worked only on one side the other pitch darkness but we didn't care the audience was large and most enthusia!'tic.
..
Суббота, 17 января.
Выезд из Вичита в межгород. Катастрофа! Обнаружили забастовку, и наши сцены не разрешены к работе. Сам менеджер театра и несколько других джентльменов вызвались помочь на сцене (заложить ковер, повесить занавески, установить свет, перенести рояль) и работали во время выступления в зале Форума. По какой-то причине свет работал только с одной стороны, другой в темноте, но нам было всё равно, потому что публика была большой и энтузиастической!

Sunday, Jan. 28.
We spent all day in a day coach on the Santa Fe which is invariably late and uncomfortable. Arrived after midnight in Oklahoma City. Hotels had no vacancies-drat those conventions-and so we were forced to spend the night in what looked suspiciously like a disreputable house, dirty as Hell.
..
Воскресенье, 28 января.
Мы провели весь день в дневном тренинге на Санта-Фе, который неизменно поздно и неудобно. Прибыли после полуночи в Оклахома-Сити. В отелях не было свободных мест - были эти конвенции - и поэтому мы были вынуждены переночевать в том, что выглядело подозрительно, как непристойный дом, грязный, как Ад.

Monday, Jan. 19.
A perfectly glorious day, warm and sunny spring-like weather. We decided to enjoy it and rented an open car for an hour's drive to get some fresh air in our lungs after those long train rides and soak up the sunshine. Evening performance at Overhulser (what a name!) Opera House and leaving immediately afterwards for Tulsa, another big "oil town."
..
Понедельник, 19 января.
Прекрасный славный день, теплая и солнечная весенняя погода. Мы решили насладиться этим и арендовали открытый автомобиль на час езды, чтобы получить свежий воздух в наших легких после этих длинных поездок и понежиться на солнце. Вечерний спектакль в Оверлуссере (какое имя!) Оперном театре и сразу же после этого отправились в Тулсу, ещё один большой «нефтяной город».

One had to be very young and healthy for that kind of a life. The dancing was always a pleasure but oh, those train rides! And the incessant packing and unpacking, since we had no maid and had to do everything ourselves. We always envied George Copeland, whose traveling companion acted as his valet. He went through none of the frenzy of having to change costumes while performing. He always appeared cool and col1ected. His favorite pastime during the interminable train rides consisted in a game of cards; he was also a collector of fine antique jewelry. In the end, he came out far ahead of us girls financially. We had to pay not only our own traveling expenses but his and those of a stage crew of three men. We carted our own decor with us everywhere.
..
Нужно было быть очень молодым и здоровым для такой жизни. Танцы всегда были удовольствием, но, о, эти едущие поезда! И непрекращающаяся упаковка и распаковка, так как у нас не было горничной и приходилось делать всё самим. Мы всегда завидовали Джорджу Коупленду, чей путешествующий компаньон действовал как его камердинер. Он не прошел через безумие необходимости менять костюмы во время выступления. Он всегда казался крутым и собранным. Его любимое времяпрепровождение во время бесконечных поездок проходило в карточной игре; он также был коллекционером прекрасных античных ювелирных изделий. В конце концов, он, в финансовом отношении, ушел далеко вперёд нас, девочек. Мы должны были оплатить не только наши собственные командировочные расходы, но и его и экипаж из трёх человек. Мы вешали наш собственный декор.

From Tulsa we proceeded to St. Louis, and from there to Ohio, via Hamilton, making large jumps through the Middle West. When we arrived in Detroit on January 27, we discovered to our great annoyance that we had a whole long week to wait before our performance there. A full week's delay meant more expense, and it also increased our impatience to return home as soon as possible.
..
Из Тулсы мы отправились в Сент-Луис, а оттуда в Огайо через Гамильтон, совершая большие прыжки через Средний Запад. Когда мы прибыли в Детройт 27 января, мы обнаружили наше большое раздражение, что у нас была целая долгая неделя, чтобы ждать начала нашего выступления. Задержка на всю неделю означала больше расходов, а также увеличила наше нетерпение как можно скорее вернуться домой.

Wienold Reiss had been commissioned by Otto Baumgarten, the owner of the new Crillon Restaurant on East Fifty-third Street in New York, to paint our individual portraits. On his way north, he told us that they had been installed in the blue and gray "Duncan Room" at the fashionable restaurant. We were dying to see this, for fame seemed to have caught up with us.
..
Отто Баумгартен, владелец нового ресторана Криллон на Пятьдесят третьей улице Ист в Нью-Йорке, заказал Уинольду Рейссу нарисовать наши индивидуальные портреты. По пути на север он сказал нам, что они были установлены в сине-серой «комнате Дункан» в модном ресторане. Мы умирали, чтобы увидеть это, потому что слава, казалось, догнала нас.

Wednesday, Jan. 29.
Snow and very cold here in Detroit and found an influenza epidemic raging. Oh, how I long for sunny California! We shall have to stay at the Tuller Hotel for a week, with nothing to do but go to the movies. They are showing Theda Bara in "The Blue Flame" and "Don't Change Your Husband" with Gloria Swanson and my favorite-Tom Meighan.
Tuesday, Feb. 3.
Evening performance at the Powers Theatre in Grand Rapids. A sold-out house! Erica became suddenly very sick; we called doctor and he says she has to have her appendix out at once! Erica went to the hospital alone, for the rest of us had to leave for Toledo. Poor Erica!
..
Среда, 29 января.
Снег и очень холодно здесь, в Детройте, и обнаружили, что бушует эпидемия гриппа. О, как я мечтаю о солнечной Калифорнии! Мы должны будем остаться в отеле Туллер на неделю, и вам нечего делать, кроме как пойти в кино. Они показывают Теду Бару в «Голубом пламени» и «Не меняй своего мужа» с Глорией Свансон и моим любимым Томом Мейганом.
Вторник, 3 февраля.
Вечерний спектакль в Театре Силвер в Гранд-Рапидс. Аншлаг! Эрика внезапно сильно заболела; мы позвонили доктору, и он говорит, что она должна немедленно пройти осмотр аппеникса! Эрика отправилась в больницу в одиночку, потому что все остальные должны были уехать в Толедо. Бедная Эрика!

Wednesday, Feb. 4.
Toledo. We received a wire from Erica's doctor. The operation was successful and she is O.K. Gave a performance at Coliseum Hall. It is freezingly cold here and for that reason had not a big audience.
Thursday, Feb. 5.
In Cleveland at the Hotel Statler. Danced to a sold-out house at the new Masonic Temple with a nice ample stage but, alas, poor lighting. Many of the music critics here are Copeland's friends.
Saturday, Feb. 7.
The critics wrote only about George; didn't mention us girls at all. Heard from Erica. She is quite out of danger and sitting up in a chair already. I see in the papers that they are having terrible blizzards in New York. Am not too anxious now to return would much rather go back to California. Depart for Utica on Sunday.
Monday, Feb. 9.
Encountered a heavy snowstorm in Utica. Tonight we are giving our 62nd performance on this trip. Full house and a nice audience. Left for home.
..
Среда, 4 февраля.
Толедо. Мы получили телеграмму от доктора Эрики. Операция прошла успешно, и она в порядке. Дали представление в зале Колизея. Здесь жутко холодно, и по этой причине не было большой аудитории.
Четверг, 5 февраля.
В Кливленде в отеле Статлер. Танцевали с аншлагом в новом Масонском Храме с хорошей просторной сценой, но, увы, плохое освещение. Многие из музыкальных критиков здесь - друзья Коупленд.
Суббота, 7 февраля.
Критики писали только о Джордже; вообще не говорили о нас девушках. Слышала от Эрики. Она совершенно вне опасности и уже сидит в кресле. Я вижу в газетах, что у них ужасные метели в Нью-Йорке. Я не слишком хочу сейчас возвращаться, скорее вернусь в Калифорнию. Вылет в Утику в воскресенье.
Понедельник, 9 февраля.
В Ютике произошла сильная метель. Сегодня вечером мы даем нашу 62-ю работу в этой поездке. Аншлаг и хорошая аудитория. Осталась дома.

Tuesday, Feb. 10.
We arrived an hour late at Grand Central Station. Back at last! Nearly all our friends there to greet us. Gus and Margherita, Stephan, Bill, Arnold, Stuart etc. We all had dinner together in the famous "Duncan Room" at the Crillon. Otto Baumgarten gave us a fine dinner with wine and liqueurs. Grossing seventy-five thousand dollars on this tour we only deposited twelve thousand to our credit at the Guaranty Trust.
..
Вторник, 10 февраля.
Мы приехали на Центральный вокзал на час позже. Наконец-то! Почти всех наших друзей там поприветствовали там. Гас и Маргерита, Стефан, Билл, Арнольд, Стюарт и т.д. Мы все обедали вместе в знаменитой «комнате Дункан» в Крильоне. Отто Баумгартен дал нам прекрасный обед с вином и ликерами. Получив чистый доход в семьдесят пять тысяч долларов в этом туре, мы сдали только 12 тысяч долларов на наш кредит в Гарантийный фонд.

We rented a small furnished apartment on West Fifty-eighth Street near the Plaza. Our former English teacher from Geneva, Miss Annie von Stockhausen, acted as chaperone. Here we often entertained our various friends for tea, cocktail parties being unknown in those days. We were celebrities in our own right and attracted much attention wherever we went as a group. The fashionable, glossy magazines frequently reproduced our photographs, most of them by Arnold Genthe. Like other attractive young women in the limelight, we too had a number of admirers; some with serious intentions, others not. Of the latter species Isadora, who always acted much as any bourgeois mother toward her adopted daughters, would warn us by saying, "They are men who only care to profit by your youth and give you nothing in return. It sickens me when I think of it and raises my indignation."
..
Мы арендовали небольшую меблированную квартиру на Уэст Пятьдесят восьмой улице рядом с площадью. Наш бывший учитель английского языка из Женевы мисс Энни фон Штокхаузен выступала в роли сопровождающего. Здесь мы часто развлекали наших разных друзей за чаем, коктейльные вечеринки были неизвестны в те дни. Мы были знаменитостями сами по себе и привлекали много внимания, куда бы мы ни пошли, как группа. Модные глянцевые журналы часто воспроизводили наши фотографии, большинство из них - Арнольд Генте. Как и у другие привлекательные молодые женщины в центре внимания, у нас тоже было множество поклонников; некоторые с серьезными намерениями, другие - нет. Из последних поучений Айседоры, которая всегда действовала так же, как любая буржуазная мать к её приёмным дочерям, предупредила бы нас, говоря: «Это люди, которые только хотят получать прибыль от вашей юности и не дают вам ничего взамен. У меня это вызывает отвращение, когда я думаю, и это вызывает моё негодование».

However, none of us had any immediate plans for marriage. Too immersed in our burgeoning careers, anxious to build a little financial security for ourselves, we were quite content to turn all our efforts in that direction. Everybody made much of us on our return from a successful tour. For a while we led a gay social life, as can be seen from my diary notes:
..
Однако ни у кого из нас не было планов немедленного вступления в брак. Слишком погрузившись в нашу растущую карьеру, стремясь создать для себя небольшую финансовую безопасность, мы были вполне довольны, что все наши усилия были направлены в этом направлении. Каждая из нас сделала многое из нашего возвращения из успешного тура. Некоторое время мы вели веселую социальную жизнь, как видно из моих дневников:

Feb. 12.
We had tea at Stuart Benson's place. Johnny Aubert [Erica's beau from Geneva] is in town. He has already given several piano recitals. We shall hear him on Saturday.
Feb. 14.
Went over to Brooklyn to hear Johnny Aubert with the Symphony Orchestra, Stransky conducting. A concerto by Grieg. He seems to have put on some weight but otherwise looks the same. He is a good musician and very charming young man, I like him. He is going to dine with us on Thursday, the day Erica returns from Grand Rapids.
..
12 февраля.
У нас был чай у Стюарта Бенсона. Джонни Обер [франт Эрики из Женевы] находился в городе. Он уже дал несколько фортепианных концертов. Мы услышим его в субботу.
14 февраля.
Пошли в Бруклин, чтобы послушать Джонни Оберта с Симфоническим оркестром, дирижирование Странский. Концерт Грига. Кажется, он набрал вес, но в остальном выглядит также. Он хороший музыкант и очень обаятельный молодой человек, он мне нравится. Он собирается обедать с нами в четверг, в тот день, когда Эрика возвращается из Гранд-Рапидс.

Sunday, Feb. 15.
The other girls have all gone to Tenafly for a visit with the Rousseaus and their two little children Marta and Theodore Jr. I have the blues and remained at home. Freddo Sides who works for Alavoine's called and invited me to luncheon. We talked about Isadora, he admires her tremendously. Likes my dancing too.
..
Воскресенье, 15 февраля.
Остальные девушки поехали в Тенафли с визитом, вместе с Руссоусом и их двумя маленькими детьми Мартой и Феодором младшим. У меня была хандра и я осталась дома. Фреддо Сайдес, который работает на Алавоина, позвонил и пригласил меня на обед. Мы говорили об Айседоре, он восхищается ею. Мои танцы тоже нравятся.

Feb. 17.
Expected Johnny for tea but he never showed up. W.R. [Wienold Reiss] came instead. Freddo sent me two seats for the Opera to see the Sakharoffs dance. They used an exact copy of our stage setting. Their dance had no continuity of movement-nothing but poses.
Feb. 25.
We all had dinner at Albert Rothbart's. He engaged an Egyptian necromancer to amuse us with tricks evoking spirits, etc. Quite funny.
Feb. 26.
I received a lot of flowers for my birthday. Miss Annie served tea. Arnold presented me with a new dance photo of myself.
..
17 февраля.
Джонни ожидали к чаю, но он так и не появился. Вместо него пришел В.Р. [Винольд Рейс]. Фреддо прислал мне два места в оперу, чтобы увидеть танец Сахарова. Они использовали точную копию нашей сцены. Их танец не имел непрерывности движения - ничего, кроме как позы.
25 февраля.
Мы все обедали у Альберта Ротбарта. Он привлек египетского некроманта, чтобы развлечь нас трюками, вызыванием духов и т.д. Довольно забавно.
26 февраля.
Я получила много цветов на день рождения. Мисс Энни подавала чай. Арнольд представил мне новую танцевальную фотографию.

Feb. 28.
Gave a children's matinee at 10:30 A.M. over in New Jersey at the Lyceum Theatre with Beryl Rubenstein at the piano. Miss N., the manager, a beast of a woman, spoiled the whole show by insisting on interrupting our dances in order to explain things to the children. When Anna objected she insulted her in front of the audience. Oh, it was dreadful. The stage and lights were pretty awful too and Beryl didn't play too well either-anyhow, what can one expect at ten in the morning!
..
28 февраля.
Давали детский утренник в 10:30 утра в Нью-Джерси в театре Лицея с Берил Рубенштейном на фортепиано. Мисс Н., менеджер, неприятная женщина, испортила всё шоу, настаивая на том, что нужно прерывать наши танцы, чтобы объяснить всё детям. Когда Анна возразила, она оскорбила её перед аудиторией. О, это было ужасно. Сцена и свет были довольно ужасны, и Берилл тоже не играл слишком хорошо - во всяком случае, чего можно ожидать в десять утра!

Sunday, Feb. 29.
Rosenbach, Genthe, the Sigmund Spaeths, came to tea with us here at our diggings. Our primitive way of making tea on a spirit lamp is quite interesting to watch. In the evening we girls had dinner at Billy and Mary Roberts' apartment on East I 8th Street. (How their wooden stairs do creak!)
..
Воскресенье, 29 февраля.
Розенбах, Гентх, Сигмунд Спаетс, пришли к нам с чаем в наше жилище. Весьма интересно наблюдать за нашим примитивным способом приготовления чая на спиртовой лампе. Вечером мы, девочки, пообедали в квартире Билли и Мэри Робертс на восточной восьмой улице. (Как скрипят их деревянные лестницы!)

March 1.
Johnny Aubert played for us tonight at our studio in Carnegie Hall. Bach, Mozart, Schumann and Chopin, very beautifully. He has much improved since we heard him in Geneva .... Tomorrow afternoon we have a dress rehearsal at Aeolian Hall with our conductor Edward Falck. We are going over the orchestra mUSIC.
..
1 марта.
Джонни Обер играл для нас сегодня в нашей студии в Карнеги-холле. Бах, Моцарт, Шуман и Шопен, очень красиво. Он значительно улучшился, как мы слышали его в Женеве... Завтра днём у нас будет генеральная репетиция в Эолийском зале с нашим дирижером Эдвардом Фальком. Мы перейдем к оркестровой музыке.

Sunday, March 7.
Rosenbach, Ordinsky, Johnny, Max Eastman and Eugene Boissevain for tea. Afterwards we girls had dinner at Max Eastman's apartment in Greenwich Village that he shares with Boissevain. He recited poems all evening by the fireside.
March 20.
Worked at the studio. Gene and Max came around later, and Lisa and I went for a drive with them out to the Bronx Zoo.
March 12.
At 8:30 performance at Carnegie Hall with orchestra. A wonderful performance to a capacity house. The audience actually cheered at the end. Supper party at Voisin's with friends afterwards.
..
Воскресенье, 7 марта.
Розенбаха, Ординского, Джонни, Макса Истмана и Евгения Буассеина пригласили на чай. Потом мы, девочки, пообедали в квартире Макса Истмена в Гринвич-Виллидже, где он делит место с Буассеваном. Весь вечер он читал стихи у камина.
20 марта.
Работали в студии. Джин и Макс пришли позже, и мы с Лизой отправились с ними в зоопарк Бронкса.
12 марта.
В 8:30 выступление в Карнеги-холле с оркестром. Прекрасное представление в солидном помещениии. Аудитория действительно приветствовала в конце. Ужин в Везине с друзьями.

The following day all the New York papers carried rave notices. Just for the record, it may not be amiss to quote a few lines. Heywood Broun, writing in the Tribune, said:
The Isadora Duncan Dancers made their first appearance of this season. . . . They have just got back from the Pacific coast and in the year of absence have made great steps towards artistic maturity .... The program was largely of ensembles from Gluck's Iphigenia, the Schmitt waltzes and a war horse of Johann Strauss's called "Southern Roses." For encores there were Chopin's Polonaise and the Marche Lorraine.
..
На следующий день все нью-йоркские газеты приносили восторженные отзывы. Просто для записи, возможно, было бы неправильно процитировать несколько строк. Хейвуд Брун, пишущий в Трибуна, сказал:
Танцоры Айседоры Дункан впервые появились в этом сезоне ... Они только что вернулись с тихоокеанского побережья, и за год отсутствия совершили большие шаги в направлении художественной зрелости ... Программа была в основном ансамблями из вальсов Глюка, вальсов Шмитта и военная кавалерия Иоганна Штрауса под названием «Южные розы». На бис были Полонез Шопена и Маршировка Лоррейн.

In the ensemble dancing the personal idiosyncrasies of the dancers were properly subdued, but that Lisa must needs show off her jumping. . . . The dancers in the Gluck Amazon dance and the two encores gave the finest thrill that the present stage in this country can afford. . . .
..
В ансамблевом танце персональные особенности танцоров были должным образом подчинены, но Лизе, должно быть, нужно было продемонстрировать её прыжки... Танцоры в танце Амазонки Глюка и два вызова на бис дали самые острые ощущения, которые может позволить себе нынешний этап в этой стране...

A capacity audience first applauded, then cheered, then sat motionless at the end of the program till it got more dances. These children, who two years ago were pleading at our doorstep for attention, have gone in with tremendous blessings. Another reviewer, writing under the pseudonym The Listener, observed:
..
Многочисленная аудитория сначала аплодировала, затем подбадривала, а затем сидела неподвижно в конце программы, пока не получило больше танцев. Эти дети, которые два года назад умоляли нас навестить нас, пошли с огромными благословениями. Другой рецензент, пишущий под псевдонимом «Слушатель», заметил:

Without the aid of Isadora, the Isadora Duncan Dancers have, in a swift, hard working year, become the chief champions of that art which she revived. Today they are undoubtedly its most inspiring interpreters too. Youth, Grace, Beauty, a thorough schooling in aesthetics; a year ago they had all these as their assets. Today they have that one thing more necessary-a power of imagination which enables them to create, actually to create a sheer and independent beauty from out of the moments of their faith-fullest interpretations.
..
Без помощи Айседоры, танцоры Айседоры Дункан в трудный, тяжелый рабочий год стали главными защитниками этого искусства, которое она оживила. Сегодня они, несомненно, являются его наиболее вдохновляющими переводчиками. Юность, Благодать, Красота, тщательное обучение эстетике; год назад у них были все эти активы. Сегодня у них есть что-то более необходимое - сила воображения, которая позволяет им создавать, на самом деле создавать чистую и независимую красоту из моментов их самых верных интерпретаций.

Carnegie Hall held an audience of amazingly large size on Saturday night to see these young dancers . . . an audience which thundered and thirsted for more through a blue darkness and which found in the dances, both separate and ensemble, to Chopin's music a succession of glowing explanations. No explanation of Chopin alone-for that would be a sorry task to ask of youth-but for life itself and all it hides of poetry and beauty.
..
В субботу вечером в Карнеги-холле собралась аудитория удивительно больших размеров, чтобы увидеть этих молодых танцоров ... аудитория, которая гремела и жаждала большего в синей темноте и нашла это в танцах, как отдельных, так и ансамблевых, череда ярких объяснений к музыке Шопена. Никакого разъяснения, только Шопен - потому что это было бы печальным заданием для молодежи - но для самой жизни и всего того, что скрывает поэзию и красоту.

Sunday, March 21.
Gene has sent me a lovely Java Batik. He and Max invited Lisa and me to lunch at Longue Vue by the river. A sunny day, the first day of spring. Band I heard Jascha Heifetz at Aeolian Hall. We all had dinner together at St. Luke's Place and then went to another concert at the Hippodrome with the Ampico piano . . .
..
Воскресенье, 21 марта.
Джин послал мне прекрасный Ява Батик. Он и Макс пригласили нас с Лизой на обед в Лонг-Вью у реки. Солнечный день, первый день весны. Я слышала Сашу Хейфец в Эолийском зале. Мы все вместе обедали на площади Святого Луки, а затем отправились на другой концерт на ипподроме с пианино Ампико (American Piano Company, Американская Пианистическая Компания)...

March 27.
Margherita and Angus went with us to Boston, at the Copley Plaza. We gave a 3 o'clock matinee at Symphony Hall. Full house, great success. Beryl Rubinstein made good music at the piano for us. Many prominent people in audience including Senator Lodge. Leaving on the midnight train.
..
27 марта.
Маргерита и Ангус отправились с нами в Бостон, в Копли Плаза. Мы дали 3-часовой утренник в Симфоническом зале. Полный дом, большой успех. Берилл Рубинштейн приготовил для нас хорошую музыку на пианино. Многие видные люди в аудитории, включая Сенатора Лодж. Отправляемся полуночным поездом.

March 28.
We arrived early in New York on a beautiful day. Had luncheon at the Crillon with Otto, Miss Annie came too. Later we heard Galli-Curci at the Hippodrome.
Sunday, April 4.
Left early this morning for Croton with Anna, Lisa and Margot. A nasty, rainy day. Had lunch with Max Eastman at his bungalow and went for a drive afterwards, called on Isabelle and her baby. She is the same as she always was at school. After dinner went up the hill to Dudley Field Malone's house. Had drinks and danced. Motored back late at night. It was fun.
..
28 марта.
Мы прибыли в Нью-Йорк в прекрасный день. Пообедали у Криллона с Отто, мисс Энни тоже пришла. Позже мы услышали Галли-Курчи на ипподроме.
Воскресенье, 4 апреля.
Летом рано утром для Кротона с Анной, Лизой и Марго. Жестокий, дождливый день. Пообедали с Максом Истманом в его бунгало и пошли дальше, позвали Изабель и её ребёнка. Она такая же, как и всегда в школе. После обеда поднялись на холм в дом Дадли Фил Мэлоун. Выпивали и танцевали. Выдвинулись поздно ночью. Это было весело.

April 6.
Performance at the Metropolitan Opera House with orchestra, danced Symphony by Schubert. A big success. What a thrill it was to dance again at the Met, what memories of our appearances together with Isadora l Had supper party at Reiss' studio in the village.
April 10.
We received a cable from Isadora. She wants us to come over and work with her in France from June to October on new programs and also give performances.
..
6 апреля.
Выступление в Метрополитен-опера с оркестром, танцевальная симфония Шуберта. Большой успех. Какое волнение было снова танцевать в «Метро», какие воспоминания о наших выступлениях вместе с Айседорой. Ужин в студии Рейсса в деревне.
10 апреля.
Мы получили телеграмму от Айседоры. Она хочет, чтобы мы приехали и работали с ней во Франции с июня по октябрь на новых программах, а также давали представления.

Happy in the thought of seeing Isadora again and craving the fresh inspiration working with her would bring us, we girls nonetheless found ourselves in a quandary. Should we accept her offer or decline it? We had several important factors to consider. Knowing our foster mother as well as we did, we had no assurance that she would let us return to the States at the appointed time. Sol Hurok, our new manager, had signed us up for another season, a commitment we intended to keep at all costs. Our newly won emancipation and financial independence had to be maintained, come what might. There was also the question of citizenship papers. Would the State Department allow us to leave? I especially held back from committing myself to this trip abroad. I voiced my doubts to Gus, who wrote his sister: "All the girls are willing to accept your offer. Only Irma is 'holding out.'"
..
Счастливы мысли о том, что мы снова увидим Айседору и жаждем свежего вдохновения, работая с ней, но мы, девочки, все же оказались в затруднительном положении. Должны ли мы принять её предложение или отклонить его? У нас было несколько важных факторов для рассмотрения. Зная нашу приёмную мать так же хорошо, как и себя, мы не были уверены, что она позволит нам вернуться в Штаты в назначенное время. Сол Хурок, наш новый менеджер, подписал нас на следующий сезон, - обязательство, которое мы намеревались выполнить любой ценой. Наша вновь завоеванная эмансипация и финансовая независимость должны быть сохранены, что бы ни случилось. Был также вопрос о гражданстве. Разве Государственный департамент позволит нам уйти? Я особенно воздерживалась от того, чтобы посвятить себя этой поездке за границу. Я выразила свои сомнения Гасу, который написал его сестре: «Все девушки готовы принять ваше предложение. Только Ирма «воздерживается».

I insisted on a written contract from Isadora, stating the conditions and guaranteeing our release at the end of the season, so we could return in time for our winter engagements. Being a bit psychic, I could not suppress a distinct feeling that, once in Isadora's grip, we would not be able to extricate ourselves. To my utter surprise, she readily agreed to signing a contract with us. But once I held it in my hands, I instantly realized the complete futility of this gesture. It was just a piece of paper.
..
Я настояла на письменном контракте с Айседорой, заявив об условиях и гарантируя нам освобождение в конце сезона, чтобы мы могли вернуться вовремя к нашим зимним боям. Будучи немного экстрасенсом, я не могла подавить явное чувство, что однажды оказавшись в руках Айседоры, мы не сможем вырваться. К моему полному удивлению, она с готовностью согласилась заключить с нами контракт. Но как только я держала его в руках, я мгновенно осознала полную тщетность этого жеста. Это был просто лист бумаги.

In my diary for May 15, I noted, "Our last performance of the season at Carnegie Hall"-not suspecting in the least what my inner voice kept trying to tell me: namely, that this was indeed the end of the Isadora Duncan Dancers as a group of six. The first link in the chain would be broken by Erica. She and Margot never having been particularly outstanding in the dance, Erica decided to make an end of her own dance career. Her ambition now was to study painting with Wienold Reiss. This she did after a summer vacation in Switzerland. As for myself, little did I dream that with destiny pulling unseen strings, I would not set foot on American soil for many years. Here are the last entries of my diary before I left:
..
В своем дневнике от 15 мая я отметила: «Наше последнее выступление в сезоне в Карнеги-холле» - нисколько не подозревая, что мой внутренний голос всё время пыталась сказать мне: именно, что это действительно был конец танцовщиц Айседоры Дункан - как группы из шести человек. Первое звено в цепочке будет нарушено Эрикой. Она и Марго никогда не были особенно выдающимися в танце, Эрика решила покончить с собственной танцевальной карьерой. Теперь ей предстояло изучать живопись с Винольдом Рейсом. Это она сделала после летних каникул в Швейцарии. Что касается меня, я мало думала о том, что с судьбой, тянущей невидимые струны, я не ступлю на американскую землю в течение многих лет. Вот последние записи моего дневника до моего отъезда:

April 20.
To Baltimore. It is always lovely in Baltimore, but we had a poor house. And this was a Benefit performance for our manager Mr. Hurok at the Lyric Theatre.
April 21.
Took an early train to Washington. Gus went with us. Matinee at Poli-Schubert Theatre-an old place but a good house. The audience not quite so enthusiastic as last year. Here we met Mr. F. Howe again former Immigration Commissioner when we landed on Ellis Island. He wants to help us with obtaining passports for France. We have still two years to go before we become citizens. So it is necessary to get special permission in order to leave the country.
April 22.
It is so lovely in Washington, everything green and in blossom. Went for a long drive into the surrounding country, after a bit of sight-seeing. Leaving on the midnight train for Altoona. Saturday we dance in Lancaster, Pennsylvania. And then home.
..
20 апреля.
В Балтимор. Это всегда мило в Балтиморе, но у нас был бедный дом. И это было выгодным выступлением для нашего менеджера г-на Хурока в Лирическом театре.
21 апреля.
Взяли ранний поезд в Вашингтон. Гас поехал с нами. Ужин в Театре Поли-Шуберт - старое место, но хороший дом. Аудитория не так восторженно, как в прошлом году. Здесь мы снова встретили г-на Ф.Хоу, когда-то бывшего комиссара по вопросам иммиграции, когда мы высадились на острове Эллис. Он хочет помочь нам получить паспорта для Франции. У нас ещё есть два года, прежде чем мы станем гражданами. Поэтому для того, чтобы покинуть страну, необходимо получить специальное разрешение.
22 апреля.
В Вашингтоне так прекрасно, всё зеленое и цветущее. Поехали в долгий путь в соседнюю страну, после небольшого осмотра достопримечательностей. Выезд полуночным поездо до Алтуны. Субботу мы танцуем в Ланкастере, штат Пенсильвания. А потом домой.

Sunday, May 2.
Got up early to go to Yonkers by train where Gene and Max met us with their car. We motored over to Connecticut to visit Art Young than back to Croton for lunch, out of doors picnic style. Dudley Field Malone came. He promised to help with the passports.
..
Воскресенье, 2 мая.
Поехали рано, чтобы отправиться в Йонкерс на поезде, где Джин и Макс встретили нас со своей машиной. Мы отправились в Коннектикут, чтобы посетить Арт Янг, затем обратно в Кротон на обед на открытом воздухе, в стиле пикника. Пришел Дадли Филд Мэлоун. Он пообещал помочь с паспортами.

May 27.
Anna returned from her trip to Washington where she had an interview with Secretary of State Polk. He gave her a letter with permission to leave the country only temporarily for the purpose of engagements abroad. So all is well. This is Isadora's birthday.
May 29.
Motored out to the U ntermeyer estate in Yonkers to have our pictures taken for Vogue in the Greek Garden by Arnold Genthe. We have another cable from Isadora saying she sent the contracts for us to sign.
June 22.
Goodbye America. Sailing at 1 o'clock on the S.S. Leopoldina for France.
..
27 мая.
Анна вернулась из своей поездки в Вашингтон, где она имела интервью с государственным секретарем Полком. Он дал ей письмо с разрешения покинуть страну только временно для целей заграничных отношений. Так что всё хорошо. Это день рождения Айседоры.
29 мая.
Двигались в поместье Унтермейер в Йонкерсе, чтобы наши фотографии были сделаны для Вог (Мода) в Греческом саду Арнольдом Генте. У нас есть ещё одна телеграмма от Айседоры, говорящая, что она отправила нам контракты на подпись.
22 июня.
До свидания, Америка. Отплываем в 1 час на С.С.Леопольдина во Францию.

[211], p.187-197 * DUNCAN DANCER * Demeter and Persephone *

-=12=-

Demeter and Persephone
Деметра и Персефона

EVER since she went to Greece in 1904, when she thought of founding a school, Isadora had dreamed of bringing her pupils there some day. Soon after we joined her in Paris, she said, "Let us all go to Athens and look upon the Parthenon. I may yet found a school there."
..
C тех пор как она поехала в Грецию в 1904 году, когда она подумала о создании школы, Айседора мечтала привезти своих учеников туда однажды. Вскоре после того, как мы присоединились к ней в Париже, она сказала: «Давайте все отправимся в Афины и посмотрим на Парфенон. Возможно, я нашлf там школу».

With the sale of her property at Bellevue-sur-Seine to the French government (something she had been trying to negotiate unsuccessfully for a long time), her dream was to be realized. Her plans called for our departure at the end of July. I remember Paul Poiret giving a fancy farewell party for us with some of his beautiful models at the Oasis Club-a very chic place. As bad luck would have it, that same night poor Anna was stricken with an inflamed appendix. This necessitated a change of plans.
..
С продажей её собственности в Бельвю-сюр-Сен французскому правительству (это то, о чём она пыталась договориться безуспешно в течение долгого времени), её мечта должна была быть реализована. Её планы привели к нашему отъезду в конце июля. Я помню, как Пол Пуарет давал нам причудливую прощальную вечеринку с некоторыми из его прекрасных моделей в Оазис Клаб - очень шикарном месте. Как бы не повезло, в ту же ночь бедная Анна была поражена воспаленным аппендиксом. Это потребовало изменения планов.

Isadora had to stay, but she sent Lisa and me, chaperoned by Christine Dallies, ahead to Venice. She told us to wait there. The rest, including her friend and pianist Walter Rummel, intended to follow when Anna could make the journey. Once again, exact details of our trip to Italy and Greece escape me, and I must needs consult my faithful diary.
..
Айседоре пришлось остаться, но она послала нас с Лизой, сопровождаемой Кристин Даллис, вперед в Венецию. Она сказала нам подождать там. Остальные, включая её друга и пианиста Уолтера Руммеля, намеревались следовать, когда Анна могла бы совершить путешествие. Ещё раз, точные подробности нашей поездки в Италию и Грецию убегают от меня, и мне нужно проконсультироваться с моим верным дневником.

July 31, 1920.
Departing for Venice tonight via Milano. Arrived on Sunday Aug. 1, in a downpour. To make matters worse I caught a painful cinder in my eye. Eager to catch my first sight of the Queen of the Adriatic, I leaned too far out of the train window completely disregarding the warning below, "E pericoloso sporghesi!" A motorboat whisked us out to the Lido and the Hotel Excelsior. Got only a glimpse and even less because of the cinder which inflamed my eye. But what a mysterious, fascinating place is Venice!
..
Июль 31, 1920.
Отправляемся в Венецию сегодня вечером через Милан. Прибыли в воскресенье 1 августа в ливень. Что еще хуже, я поймала болезненное попадание паровозной гари в глаза. Стремясь поймать мой первый взгляд на королеву Адриатики, я наклонилась слишком далеко от окна поезда, совершенно не обращая внимания на предупреждение ниже: «Опасная копоть!» Моторная лодка отвезла нас в Лидо и в отель Эксельсиор. Получила только мимолетное впечатление и даже меньше из-за золы, которая воспалила мой глаз. Но какое таинственное, увлекательное место - Венеция!

Aug. 2.
Sasha and Dolly Votichenko are also staying at the Lido. Could hardly wait to get back to Venice. St. Mark's is perfectly adorable, the Palais des Doges lovely. I am crazy about Venice and its atmosphere of an operatic stage setting. Had tea at Florian's on the piazza. Did some shopping and had dinner at Bonevechiatti's. Wonderful moonlight ride in gondola along the Grand Canal.
..
2 августа.
Саша и Долли Вотиченко также находятся в Лидо. Не могла дождаться возвращения в Венецию. Сан-Марко совершенно очарователен, Дворец Дожей прекрасен. Я без ума от Венеции и её атмосферы оперной сцены. Был чай у Флориана на площади. Делала некоторые покупки и ужинала в БоневЧиатти. Замечательная лунная прогулка в гондоле вдоль Большого канала.

Aug.3.
Went bathing in the blue Adriatic at Lido Beach directly in front of hotel. After lunch returned to town. Tea at Florian's. Some more shopping and a lengthy promenade around town. Dined again on the little open terrace of Bonevechiatti, an excellent restaurant. The risotto is superb, exactly the way I like it.
Aug. 5.
To Venice and stopped at Florian's for an ice cream. Then down the canal to the station to meet Margot and Theresa. The others won't be long in joining us, they said. Anna is rapidly mending.
..
3 августа.
Пошли купаться в голубой Адриатике на пляже Лидо прямо напротив отеля. После обеда вернулись в город. Чай у Флориана. ещё несколько магазинов и длинная прогулка по городу. Обед снова на небольшой открытой террасе БоневЧиатти, отличный ресторан. Ризотто превосходно, точно так, как мне нравится.
5 августа.
В Венецию, и остановились у Флориана за мороженым. Затем вниз по каналу на станцию, чтобы встретиться с Марго и Терезой. Они не будут долгое время присоединяться к нам, сказали они. Анна быстро поправляется.

Aug. 7.
Visited the church of San Marco and the Palais des Doges. At Florian's as usual. We expected Isadora today but no sign of her yet.
Sunday, Aug. 8.
They came today. We all went bathing together except Anna who still looks frail and very pale. Isadora invited me for a gondola ride. We dined at the Danieli and watched the Tom bola on the piazza afterwards. She appeared to be in a state of shock. Very taciturn and morose. It seems she and the Archangel [Walter Rummel] had a serious quarrel.
..
7 августа.
Посетили церковь Сан-Марко и Дворец Дожей. У Флориана, как обычно. Мы ожидали Айседоры сегодня, но её пока нет.
Воскресенье, 8 августа.
Они прибыли сегодня. Мы все купались вместе, кроме Анны, которая всё ещё выглядит хрупкой и очень бледной. Айседора пригласила меня на поездку на гондоле. Мы пообедали у Даниэли и после этого наблюдали за Томом Болой на площади. Казалось, она в шоке. Очень молчаливый и угрюмый. Кажется, она и Архангел [Уолтер Руммель] провели серьезную ссору.

Aug. 10.
Who would surprise us today but George Copeland and his friend Arthur. Both have been in Venice for weeks. We introduced him to Isadora since they had not met before. We invited them to luncheon. There is dancing on the terrace tonight. George made a date with us for tomorrow's lunch at Vapois in Venice including Sasha, Dolly and Isadora.
..
10 августа.
Кто был сюрпризом сегодня, - Джордж Коупленд и его друг Артур. Оба были в Венеции в течение нескольких недель. Мы познакомили их с Айседорой, так как они не встречались раньше. Мы пригласили их на обед. Сегодня вечером на террасе танцуют. Джордж отправился с нами на завтрашний обед в Вапоис в Венеции, включая Сашу, Долли и Айседору.

Friday, Aug. 13.
Unlucky Friday! And how!! Seems that Anna and the Archangel have fallen in love. Isadora is awfully jealous. She made us all move to the Danieli, forsaking the Excelsior and the Lido. I told Christine: "Cette histoire avec Anna et l' Archangel est vraiement embetante. ll parait qu' elle est amoureuse de lui, mais lui aime encore beaucoup Isadora. Grande tragedie!"
..
Пятница, 13 августа.
Невероятная пятница! И как!! Кажется, что Анна и Архангел влюбились. Айседора ужасно ревнива. Она заставила всех перебраться к Даниэли, оставив Эксельсиор в Лидо. Я сказала Кристине: «Эта история с Анной и Архангелом действительно раздражает. Кажется, она любит его, но Айседора тоже до сих пор очень любит его. Великая трагедия!»

Aug. 14.
After a good luncheon at our favorite place-Bonevechiatti-we went, accompanied by Sasha to show us the way, to the famous Fortuni Shop. We each bought a different color dress. Mine is rose-colored. I love it.
..
14 августа.
После хорошего завтрака в нашем любимом месте - Боневехиатти - мы пошли вместе с Сашей, чтобы показать нам дорогу к знаменитому магазину Фортуни. Мы каждая купили разные цветные платье. Мне розовое. Я люблю это.

The pleated Fortuni gown came into existence in 1910, when Signor Fortuni designed the first one for Isadora, in the hope she would display it in her performances and help to make him famous. She did not, however, consider his gowns suitable for dancing professionally, and never wore one on the stage. She did invariably wear them at home or to parties and frequently was photographed in one of Fortuni's creations made of fine India silk, often gold-stenciled and with Venetian beads along the sides.
..
Гофрированное платье Фортуни появилось в 1910 году, когда Синьор Фортуни создал первое для Айседоры, в надежде, что она представит его на своих выступлениях и поможет сделать его знаменитым. Однако она не посчитала свои платья подходящими для профессиональных танцев и никогда не носила их на сцене. Она неизменно носила их дома или на вечеринках и часто фотографировалась в одном из творений Фортуни, выполненном из прекрасного индийского шелка, часто с золотым рисунком и с венецианскими бусами по бокам.

It amused us to see how the gowns were twisted together and tied with a belt-an exact imitation of the way we treated our dance tunics. To achieve the same pleated effect observed on Greek statuary, we started out by sprinkling the tunics with water. Two girls then got hold of the ends, folding one tiny pleat upon the other, and then gave the whole thing a twist, held together by a ribbon. This had to be repeated after each performance, so the tunics would be in proper shape for the next one. With so many tunics involved, it was a laborious and patience-demanding process. Isadora herself taught us this trick. She must also have shown it to Fortuni, who invented a secret process to keep the gowns artificially though not permanently pleated.
..
Это забавляло нас, когда мы видели, как платья были скручены вместе и перевязаны поясом - точное подражание тому, как мы относились к нашим танцевальным туникам. Чтобы достичь такого же складчатого эффекта, наблюдаемого в греческой скульптуре, мы начинали с опрыскивания туники водой. Затем две девушки схватывали концы, сложив одну крошечную складку на другую, а затем всё закреплялось лентой. Это нужно было повторять после каждого выступления, поэтому туники были в правильной форме для следующего [выступления]. С таким большим количеством туник, это был трудоемкий и терпеливый процесс. Сама Айседора научила нас этому трюку. Она также должна была показать это Фортуни, который изобрел секретный процесс, чтобы сохранять [структуру] платья искусственно, хотя и не надолго.

We girls always longed to own one of these long, clinging tunics that give women the beauty of archaic Greek statues. Only now could we afford to buy them. We soon discovered their one big flaw. It was absolutely fatal to sit down in these gowns-the pleats all disappeared! If I may be allowed a bad pun: an un-fortuniate situation, indeed, which permanent pleating corrects in modern dresses.
Society ladies with an artistic bent eventually took up the fad of wearing Fortuni dresses, another instance of the influence exerted by Isadora Duncan on the world of fashion.
..
Мы, девочки, всегда жаждали иметь одну из этих длинных, цепляющихся туник, которые придают женщинам красоту архаичных греческих статуй. Только теперь мы можем позволить себе их купить. Вскоре мы обнаружили их один большой недостаток. Было совершенно смертельно сесть в этих халатах - складки исчезали! Если мне может быть позволен плохой каламбур: действительно неудобная ситуация, которую в современных платьях исправляет постоянная складка (плиссировка).
Общество дам с художественным уклоном в конце концов начали носить модные платья Фортуни, что было ещё одним примером влияния Айседоры Дункан на мир моды.

Monday, Aug. 16.
After luncheon we rented a gondola for the Lido where we met Isadora. At sunset we returned and had dinner on Isadora's balcony at the Hotel Britannia. Steichen arrived tonight. We are getting ready to leave for Greece tomorrow.
Aug. 17.
We got up at six A.M. only to find that all the motorboats are on strike. Were obliged to rent gondolas with all our baggage and row way out into the middle of the harbour in order to board the Austrian vessel, S.S. Canonia. Luckily it was a lovely warm day. The Adriatic's deep blue color is quite startling to see after the dull, muddy waters of the canal.
..
Понедельник, 16 августа.
После обеда мы арендовали гондолу для Лидо, где мы встретили Айседору. На закате мы вернулись и поужинали на балконе Айседоры в отеле Британия. Штайнэн прибыл сегодня вечером. Мы собираемся завтра отправиться в Грецию.
17 августа.
Мы встали в шесть утра, чтобы обнаружить, что все моторные лодки объявили забастовку. Мы, со всем нашим багажом, были вынуждены арендовать гондолы и прокладывать путь в середину гавани, чтобы сесть на австрийское судно Канония. К счастью, это был прекрасный теплый день. Глубокий синий цвет Адриатики довольно поразителен, когда видишь такое после тусклых, грязных вод канала.

Aug. 18.
Reached Bari late in the day. A hot little town. Had dinner and went to the hot little theatre where we saw a Neapolitan group of actors perform a completely incomprehensible play with all the exaggerations of a Polichinelle show. Didn't like it. Tomorrow we expect to reach Brindisi.
Aug. 19.
Brindisi looks exactly the way I remembered it from my last visit on our way to Egypt. Same old place with same old stairs leading up to an uninteresting town.
Aug. 20.
Stopped at Corfu for a few hours, visited the former German Kaiser's villa-the Achillion. Wonderful view from up there. The sea so blue and the islands in the distance like rosy clouds.
..
18 августа.
Дошли до Бари в конце дня. Горячий городок. Пообедали и отправилимь в горячий маленький театр, где мы увидели, как неаполитанская группа актёров исполняет совершенно непонятную пьесу со всеми преувеличениями шоу Поличинелле. Не понравилось. Завтра мы ожидаем достичь Бриндизи.
19 августа.
Бриндизи выглядит точно так, как я это помню, с моего последнего визита по дороге в Египет. Это же старое место с той же старой лестницей, ведущей в неинтересный город.
20 августа.
Остановившись на Корфу в течение нескольких часов, посетили бывшую немецкую кайзерскую виллу - Ахиллион. Прекрасный вид оттуда. Море такое синее и острова вдали, как румяные облака.

Sunday, Aug. 22.
Passed the Isthmus of Corinth very early in the morning. At high noon in ferocious heat set foot on Attic soil. Landed at Piraeus and immediately motored out to Falerone near the sea. Not much of a place. I didn't care for it nor did the other girls. We returned to Athens and engaged rooms at the Grande Bretagne. The ones that face the square and open into a long balcony-terrace. Isadora occupied the end suite on the right. At the Zappeion Garden we bought the fragrant white jasmine blossoms for our hair from the boy flower vendors who followed us-shouting with shrill, high voices: "Smeen! Smeen!" until we gave in. Had a gay dinner there. Greek food-caille aux riz, black olives, stuffed eggplant washed down with Resin wine and to the accompaniment of Greek zither music. Afterwards looked at the Temple of Zeus in the moonlight. Beautiful!
..
Воскресенье, 22 августа.
Прошли перешеек Коринфа очень рано утром. В полдень при свирепой жаре ступили по аттической почве. Приземлились в Пирее и сразу же отправились к Фалерону у моря. Не так много места. Меня и других девушек это не взволновало. Мы вернулись в Афины и заняли комнаты в Гранд-Бретани. Те, которые стоят на площади и открываются в длинную балконную террасу. Справа Исадора заняла конечную квартиру. В саду Заппейон мы купили ароматные белые цветы жасмина для наших волос, у продавцов цветов, мальчишек, которые следовали за нам�