4274. Раткевич. Есенин и Дункан (Женщины Есенина)

..texts

Александр РАТКЕВИЧ
ЕСЕНИН И ДУНКАН
(Из цикла документальных новелл «Женщины Есенина»)

Все люди на свете делятся на поэтов и непоэтов. Поэты мешают жить непоэтам. Непоэты мешают поэтам. Первые раздражают вторых. И наоборот. А ведь планета одна, и приходится им жить вместе. Но как трудно им ужиться. Особенно когда (для большинства – вдруг) выясняется, что и поэты, и непоэты смертны, то есть равны...

Сергей Есенин воплотил в себе яркий синтез знакового поэта и, не менее, знакового, непоэта – рядового человека с присущими ему бытовыми желаниями и страстями. И только прожжённые невежи смеют и могут видеть в этом принижение значимости и знаковости Есенина как Поэта, совершившего после Пушкина вторую в русской поэзии революцию и (одновременно) эволюцию.

Когда модная гадалка в Лондоне напророчила американской танцовщице, основоположнице школы танца модерн Айседоре Дункан (1877-1927), что она вскоре выйдет замуж и произойдёт это именно в России, то реакция Дункан была однозначна: она дерзко рассмеялась в лицо гадалке и ушла, не заплатив. В этом её поступке была определённая логика – несколько лет назад она пережила страшную трагедию: в Париже в автомобильной катастрофе погибли её дети, мальчик и девочка. Теперь она в счастье не верила.

В Россию Дункан приехала в середине июля 1921 года (до этого она здесь гастролировала в 1905,1907 и 1914 годах) по приглашению наркома просвещения А. Луначарского с целью организации в Москве частной студии современного пластического танца (балетной школы) для пролетарских детей от 4 до 10 лет. Дункан считала, что обучение искусству танца должно также входить в систему всеобщего образования, как обучение чтению и письму. «По пути в Россию, – пишет Дункан в своей книге воспоминаний «Моя исповедь», – я чувствовала то, что должна испытывать душа, уходящая после смерти в другой мир. Я думала, что навсегда расстаюсь с европейским укладом жизни. Я верила, что идеальное государство, каким оно представлялось Платону, Карлу Марксу и Ленину, чудом осуществилось на земле. Со всем жаром существа, разочаровавшегося в попытках претворить в жизнь в Европе свои художественные видения, я готовилась ступить в идеальное царство коммунизма… По мере того, как пароход уходил на север, я с жалостью и презрением вспоминала старые привычки и основы жизни буржуазной Европы, которую покидала… Прощай неравенство, несправедливость и жестокость старого мира, которые сделали создание моей школы невозможным». [1]

Сразу после приезда в Россию Дункан дала интервью иностранным корреспондентам. Вопросы были такого плана: на каком уровне, по её мнению, искусство в советской России, впечатление от полуголодной Москвы, цель приезда и планы. Дункан ответила, что голода не боится, так как выросла в семье бедной учительницы музыки, где танец и песня часто заменяли еду. «Несмотря на лишения, русская интеллигенция с энтузиазмом продолжает свой тяжёлый труд по перестройке жизни. Мой великий друг Станиславский, глава художественного театра, и его семья с аппетитом едят бобовую кашу, но это не препятствует ему творить величайшие образы в искусстве». [2]

Журналисты отмечали: «Её гениальное тело сжигает нас пламенем славы». Для удобства общения танцовщицы как в быту, так и в общении с деловыми людьми, к ней советским правительством был приставлен секретарь, переводчик и импресарио Илья Шнейдер. Естественно, Дункан выступала на сцене. «Свои выступления в России она объясняла, как попытку вырваться из тисков коммерческого искусства, чтобы создать Великую Школу танца для воспитания гармоничного человека. Её давний романтизм заботливые комиссары и чекисты вплели в коммунистические идеи... Она сделалась одной из самых дорогостоящих и бесшабашных комиссарш, каких знала российская революция. Получала бесчисленные «оклады» деньгами и натурою за какие-то художественно-административные синекуры и за театральные выступления (нередко – перед пустыми залами)... Из кремлёвских складов везли ей награбленные в магазинах меха, шелка, духи, вина, всякую всячину». [3]

На одном из выступлений танцовщицы побывал Есенин и был ошеломлён её необычным стилем и очарован ею как женщиной. К тому же в знаменитом литературном кафе «Стойло Пегаса» (собственность имажинистов) прошёл диспут о танце Дункан. Своими впечатлениями о концертах Дункан поделился с Есениным во время одной из встреч Андрей Белый, восторгавшийся танцем оригинальной американки. Поэтому, когда однажды (в конце июля-начале августа 1921 года) поэт и его друзья-имажинисты прогуливались по Эрмитажу, а подошедший к ним художник Георгий Якулов предложил познакомиться с Дункан, Есенин неописуемо обрадовался. Но, то ли Якулов пошутил, то ли Дункан уже ушла, знакомство не состоялось, отчего Есенин был крайне огорчён и расстроен. Однако жажда встречи с этой женщиной у поэта не утихала. И вот, 3 октября (в день рождения Есенина) Якулов в своей студии в доме №10 на Большой Садовой решил устроить вечеринку (чаепитие). Кстати, это был именно тот дом, который изображён в романе М.Булгакова «Мастер и Маргарита», где, по уверениям великого прозаика, обитала нечистая сила.

Якулов пригласил, конечно, и Дункан, предупредив, что с нею очень хочет познакомиться знаменитый русский поэт. По своей натуре Дункан являлась человеком богемным. Поэтому среди писателей, художников, артистов она была как дома. В студию Якулова Дункан приехала в первом часу ночи в сопровождении Шнейдера, в танцевальной тунике и алым шарфом в волосах. Её губы были накрашены ярко-красной помадой – любимый цвет Дункан. «Красный, мягкими складками льющийся хитон, красные с отблеском меди волосы, большое тело, ступающее легко и мягко. Она обвела комнату глазами, похожими на блюдца из синего фаянса, и остановила их на Есенине. Маленький нежный рот ему улыбнулся. Изадора легла на диван, а Есенин у её ног. Она окунула руку в его кудри и сказала: «Solotaia golova!». Было неожиданно, что она, знающая не больше десятка русских слов, знала именно эти два. Потом поцеловала его в губы. И вторично её рот, маленький и красный, как ранка от пули, приятно изломал русские буквы: «Anguel!». Поцеловала ещё раз и сказала: «Tschort!»». [4]

Дункан подали стакан водки – она его осушила. Есенин старался не отставать. Поэт читал американке стихи. Они разговаривали жестами, так как присутствие переводчика здесь было неуместно, и вполне достаточно друг друга понимали. Шнейдер отметил в своих воспоминаниях: «Он читал мне свои стихи, – говорила мне в тот вечер Айседора, – я ничего не поняла, но я слышу, что это музыка и что стихи эти писал genie!» [5]

Всем своим обликом Есенин сильно напоминал Дункан её маленького погибшего сына. А «для Есенина не меньшее значение имело ощущение не столько женской, сколько материнской ласки, которой ему так не хватало в детстве». [6]

Художественная богема умеет веселиться. А тут – революционная Россия, «сухой закон»!.. В четвёртом часу утра Есенин и Дункан уехали к ней в особняк на Пречистинке (ныне ул.Кропоткина). Это был бывший дом балерины Балашовой, предоставленный Дункан под школу-студию, которую возглавила приёмная дочь Айседоры – Ирма. Сама же Дункан жила в раззолоченных комнатах этого особняка. «Роскошь Дункан, её попойки, её романы, её дом, с утра до вечера и с вечера до утра набитый комиссарами, имажинистами, кокаинистами, пьяными актёрами и пьяными чекистами, – всё это мозолило глаза обнищалой и обозлённой Москве». [7]

«В квартире Дункан всегда царил полумрак, создаваемый драпировками.   Поражало отсутствие женщин. Дункан всегда оставалась единственной женщиной среди окружавшей её богемы. При всей солидности своего возраста она сумела сохранить внешнее обаяние. Одетая в полупрозрачную шёлковую тунику, она ласково бросала каждому, кто, сопровождая Есенина, приезжал к ней в гости, обе руки и, смущаясь незнанием русского языка, с трудом говорила: "Есенин ти друг? Ти тоже друг? Изадора
любит Есенин!..» [8]

Благодаря Есенину, Пречистинка стала своеобразным местом сбора имажинистов. Тем более что здесь всё подавалось бесплатно, ведь питание и спиртное привозилось из Кремля. Есенин встречался с Дункан постоянно. С нею он чувствовал себя совершенно раскованно. Можно сказать, раскованно до неприличия, чем крайне напугал своих друзей-имажинистов. «Соединение имени Есенина и Дункан, которой я восхищался ещё будучи подростком, казалось непостижимым и неприятным парадоксом. Моё недоверчивое удивление по поводу его близости с Айседорой Дункан вызвало с его стороны целый ряд тёплых и почти умиленных слов об этой женщине. Ему хотелось защитить её от всякой иронии. В его голосе звучало и восхищение, и нечто похожее на жалость: «Ты не говори, она не старая, она красивая, прекрасная женщина. Но вся седая (под краской), вот как снег. Знаешь, она настоящая русская женщина, более русская, чем все там. У неё душа наша»». [9]

Поэтому Есенину было очень неприятно, когда его собратья по перу, явно назло ему, напевали частушки о «Дуне на Пречистенке». Или: «Не судите слишком строго, Наш Есенин не таков. Айседур в Европе много – Мало Айседураков». (А.Мариенгоф)

В ноябре 1921 года Дункан по-своему, оригинально, пригласила Есенина на концерт. В приглашении она отмечала: «Если существует опьянение от вина, то существует ещё и другое – я сегодня была пьяна оттого, что ты подумал обо мне. Если Бахус не окажется сильнее Венеры, то приходи сегодня со всеми друзьями ко мне на спектакль, а затем домой – ужинать». [10]

Однажды в начале декабря, вечером, Есенин пришёл к Дункан с Мариенгофом. Её прислуга пригласила их в спальную комнату. Есенин был доволен за такое доверие к его закадычному другу. И пока Мариенгоф рассматривал комнату вдоль и поперёк, Есенин уселся на кровать – и вдруг обнаружил на прикроватной тумбочке в большой красивой рамке портрет бывшего мужа Дункан Гордона Крэга. Она объяснила, что он писатель, много пишет. И вообще – гений. Тут, видимо, самолюбие поэта было задето. «И я гений!.. Есенин гений... Гений – я!.. Есенин – гений, а Крэг – дрянь!». И засунул портрет под кипу лежавших тут же журналов. Но этого Есенину было мало, и он приказывает Дункан танцевать. «Дункан надевает есенинские кепи и пиджак. Музыка чувственная, незнакомая, беспокоящая… Страшный и прекрасный танец. Узкое и розовое тело шарфа извивается в её руках. Она ломает ему хребет, судорожными пальцами сдавливает горло. Беспомощно и трагически свисает круглая шёлковая голова ткани». [11]

Вообще, Есенин был крайне ревнив. Когда ему попадались фотографии многочисленных любовников Дункан, он бледнел, его губы дрожали. Ещё об одной поездке Есенина с друзьями к Дункан рассказывает С.Городецкий: «Я был у него в магазине на Никитской. Маленький стол был завален пачками бумажных денег. Торговал он недурно. Тут же собрал все свои книги и сделал нежнейшие надписи: на любимой тогда его книге «Ключи Марии» – «С любовью крепкою и вечною»; на «Треряднице» – «Наставнику моему и рачителю»... Он повёз меня вместе с Клычковым и ещё кем-то к Коненкову. Там пили, пели и плясали в промёрзлой мастерской. Оттуда отправились в пятом часу утра на Пречистенку к «Дуньке» (так он в шутку называл Дункан), о которой он мне говорил уже как о факте, который все знают. Скажу, что по всем моим позднейшим впечатлениям это была грубая взаимная любовь. Конечно, Есенин был влюблён столько же в Дункан, сколько в её славу, но влюблён был не меньше, чем вообще мог влюбляться. Женщины не играли в его жизни большой роли... Припоминаю посещение Айседорой Есенина, когда он был болен. Она приехала в платке, встревоженная, со свёрточком еды и апельсином, обмотала Есенина красным своим платком. Я его так зарисовал, он называл этот рисунок – «В Дунькином платке». В эту домашнюю будничную встречу их любовь как-то особенно стала мне ясна». [12]

А вот как взаимоотношения Есенина и Дункан увидел другой друг поэта: «Есенин свои чувства к Айседоре выражал различно: то казался донельзя влюблённым, не оставляя её ни на минуту при людях, то наедине он подчас обращался с ней тиранически грубо, вплоть до побоев и обзывания самыми площадными словами. В такие моменты Изадора бывала особенно терпелива и нежна с ним, стараясь всяческими способами его успокоить». [13]

В подтверждение её терпеливости и особой настойчивости по отношению к Есенину можно привести несколько строк, записанных Дункан на листке из блокнота, сохранившемся в московской школе танцев: «Я готова целовать следы твоих ног!!!», «Ты должен знать, что когда ты вернёшься, ты можешь войти в этот дом так же уверенно, как входил вчера и войдёшь сегодня», «Я тебя не забуду и буду ждать! А ты?». [14]

Но более всех старался видеть взаимоотношения Есенина и Дункан в чёрном цвете Мариенгоф, и это понятно: они были очень близкими друзьями, а тут появляется «какая-то» Дункан и запросто «уводит» Есенина. «Ему было приятно и лестно ходить с этой мировой славой под руку вдоль московских улиц, появляться в кафе поэтов, в концертах, на театральных премьерах, на вернисажах, и слышать за своей спиной многоголосый шёпот, в котором сплетались их имена: «Дункан – Есенин... Есенин – Дункан»...» Это пишет самый близкий друг. А дальше – ещё «сильнее»: «С ней, с этой постаревшей модернизированной Венерой Милосской, Есенину было противно есть даже «пищу богов», как он называл холодную баранину с горчицей и солью. Недаром и частушку сложил: «Не хочу баранины, Потому что раненый, Прямо в сердце раненый Хозяйкою баранины!»». [15]

Не смотря на подобного рода обращения Есенина к Дункан, она проявляла к нему самое доброе отношение, в частности, щедрость. «Дункан была удивительной, интеллигентной женщиной» – вспоминала Анна Никритина, актриса Камерного театра, на которой женился Мариенгоф. – Она прекрасно понимала, что для Серёжи она представляла страстное увлечение и ничего больше и что его подлинная жизнь лежит где-то отдельно. Когда бы они ни приходили к нам, она усаживалась на нашу разломанную тахту и говорила: «Вот это нечто настоящее, здесь настоящая любовь!». Она очень хотела подарить мне подвенечную фату и говорила: «Для женщины очень важно быть последней любовью, а не первой». Она явно ощущала, что я последняя любовь Мариенгофа. И в то же самое время она понимала, что самое главное для них (Мириенгофа и Есенина) их творчество, а не женщины…». [16]

Как-то в начале 1922 года Есенин и Дункан зашли в книжный магазин «Колос», где поэт обнаружил полное собрание сочинений своего любимого Гоголя («Всё больше и больше моим любимым писателем становится Гоголь»). [17]

И когда Есенин сказал Дункан о своём желании приобрести это собрание, она, не задумываясь, заплатила за книги. И вообще, Дункан во многом уступала поэту, старалась приглушить свою гордыню (вечного врага во взаимоотношениях людей). Есенин частенько после очередной ссоры уходил от Дункан к друзьям, забрав в свёртке свои пожитки: несколько рубашек, брюки, носки и т.п. В такие дни он говорил, почти кричал: «Окончательно... так ей и сказал: «Изадора, адьо!»». Но вскоре от Дункан прибывал швейцар с запиской. Есенин, через него же, передавал отрицательный ответ. Тогда появлялся секретарь Дункан, Илья Шнейдер, тоже отправлявшийся ни с чем. Наконец, заявлялась сама Дункан со слезами на глазах. «Она опускалась на пол около стула, на котором сидел Есенин, обнимала его ногу и рассыпала по его коленям красную медь своих волос: «Anguel». Есенин грубо отталкивал её сапогом. «Пойди ты к...», – и хлестал отборной бранью. Тогда Изадора улыбалась ещё нежнее и ещё нежнее произносила: «Serguei Aleksandrovitsh, lublu tibia». Кончалось всегда одним и тем же. Эмилия снова собирала свёрток с движимым имуществом». [18]

К сожалению, в их совместной жизни сцены счастья обычно перемежались сценами пьянства и ссор. Но «несмотря на то, что подле Есенина Айседора казалась всегда рабою, покорной собачкой, бредущей за своим господином, на самом деле, конечно, командовала она». [19]

В начале февраля 1922 года Дункан получила приглашение приехать в Петроград и дать несколько представлений для тамошней публики. Есенин согласился поехать с нею. В Петроград они приехали 9 февраля в 10 часов вечера и поселились в лучшем номере гостиницы «Англетер» (В спальне этого номера поэт погибнет 27 декабря 1925 года). Дункан разрешала Есенину заказывать всё, что он хочет и когда хочет. Щедрость её не имела пределов. Таким образом, когда она возвращалась с концертов, то видела его в достаточно выпившем состоянии, а иногда разгуливающим в номере совершенно голым или ведущего себя буйно в холле гостиницы. Есенин «был капризным, упрямым маленьким ребёнком, а она была матерью, любящей его до такой степени, что смотрела сквозь пальцы и прощала все его вульгарные ругательства и мужицкое рукоприкладство». [20]

Петроградские гастроли Дункан закончились 13 февраля. В этот же день знаменитая пара вернулась в Москву. 12 апреля 1922 года Дункан получила печальную весть из Парижа: умерла её мать. Вскоре Дункан заговорила о том, что ей необходимо на какое-то время выехать из России. К тому же, долго оставаться в Москве артистка не имела возможности, так как по условиям заключённого контракта ей необходимо было в мае 1922 года гастролировать в Западной Европе и США. А тут ещё ухудшилось её здоровье и финансовое положение школы танцев. Есенин решил ехать с Дункан. Поэтому 25 апреля он получил паспорт №5072 для выезда за границу. В заявлении на имя Луначарского о выдаче паспорта Есенин подчеркнул, что собирается позаботиться в Берлине об издании книг русских поэтов. За несколько дней до этого состоялся обмен телеграммами между Дункан и её импрессарио об условиях поездки её и Есенина, а также Ирмы Дункан и детской школы современного танца в Англию, Францию и США. В Нью-Йорк: «Предлагаю турне на 12 недель или дольше я Ирма великий русский поэт Есенин и двадцать учениц Минимум четыре представления в неделю Вы гарантируете 1200 долларов за представление Вы оплачиваете все театральные расходы в том числе переезд больших городах оркестр малых пианиста». В Париж: «Harle мне телеграфирует что вы можете устроить специально утреннее выступление для меня Ирмы и двадцати учениц мае или июне Телеграфируйте мне непосредственно Москва Пречистинка 20». В Нью-Йорк: «Принимаю ваше предложение Подразумевается что турне будет продолжаться три месяца Вы оплачиваете все расходы и переезд из Риги меня Есенина секретаря Ирмы 20 учениц двух гувернанток Если хотите я могу выступать в маленьких городах одна с Есениным и пианистом Реклама и фото отправлены». [21]

Есенин был нужен Дункан за границей ещё и потому, что он умел устраивать скандалы, что возбуждало внимание прессы. Дерзость Есенина, репутация революционного поэта одновременно не церемонящегося с советской властью, по мнению артистки, будут создавать дополнительную рекламу её выступлениям. Но ехать Есенину за границу с Дункан, не зарегистрировав с нею брак, было опасно. Они хорошо знали «опыт» А.М.Горького и М.Ф.Андреевой, появившихся в Америке без заключения брака – американской «полиции нравов» одной любви недостаточно. 2 мая «Айседора Дункан, артистка, и Сергей Александрович Есенин, литератор», согласно официальному свидетельству, сочетались законным браком в загсе Хамовнического Совета, находившемся недалеко от дома Дункан. «Загс был сереньким и канцелярским. Когда их спросили, какую фамилию они выбирают, оба пожелали носить двойную фамилию – «Есенин-Дункан»». [22]

Кстати, этот брак не был расторгнут до самой смерти поэта. И ещё один важный момент: перед бракосочетанием Дункан попросила своего секретаря И.Шнейдера слегка изменить её год рождения. Так в день бракосочетания Дункан стала не на 18, а всего на 9 лет старше Есенина. (Когда однажды Дункан сказали, что Есенин женился не на ней, а на её славе, она саркастически заметила, что у Есенина есть своя собственная слава. Вторая ему не нужна). Там, за границей, поэт рассчитывал установить творческие контакты с издательствами и редакциями. Например, с просоветской газетой «Накануне». Революционные органы России уже активно работали в Европе над нейтрализацией русской эмиграции. Одним из таких «посланников» был поэт-имажинист А.Кусиков, уже долгий срок проживавший в Берлине. Есенин перед отъездом посылает ему письмо, в котором просит объявить в газетах о подготовке совместных поэтических вечеров.

За границу молодая чета решила лететь на самолёте. Что примечательно, между Москвой и Германией до этого момента не было ни одного частного пассажира, а цена одного билета составляла около тысячи золотых рублей. Дункан ко всему прочему была ещё и безоглядно отчаянной. Друзья присоветовали ей написать завещание. Посмеявшись над ними, она всё же написала: «Это моё последнее желание и завещание. В случае моей смерти я оставляю всю мою собственность и имущество моему мужу, Сергею Есенину. В случае нашей одновременной смерти это имущество остаётся моему брату Августу Дункану. Написано с чистой совестью. Айседора Есенина-Дункан. Засвидетельствовано: И.И.Шнейдером, Ирмой Дункан. 9 мая 1922 года, Москва».

И вот, 10 мая в 9 часов молодожёны с аэродрома имени Троцкого в шестиместном аэроплане «Фоккер», прощально махая рукой детям танцевальной школы (ученикам школы не разрешили выезжать за границу), поднялись в воздух. Дункан была одета в специально для этого пошитом дорожном костюме, Есенин надел тёплый лётный костюм. Раньше он никогда в самолётах не летал и потому достаточно сильно волновался. Самолёт держал курс на Кёнигсберг с двумя остановками – в Смоленске и Полоцке, однако в Полоцке самолёт не приземлялся. Между прочим, это был первый российский международный авиарейс. Вскоре Есенин и Дункан прибыли в Кёнигсберг. Этот факт зафиксирован журналом «Театральная Москва»: «В тот же день в 8 часов вечера Айседора Дункан была уже в Кёнигсберге, спустившись только один раз за весь путь в Ковно (теперь – Каунас)… Вместе с Дункан вылетел в Берлин поэт Сергей Есенин, с которым она недавно вступила в брак по советским законам». [23]

Из Кёнигсберга супружеская пара сразу же на поезде выехала в Берлин, куда прибыла на следующее утро, в 8 часов. Они поселились в двух больших комнатах отеля «Адлон» на главной улице германской столицы. В те годы в Берлине работали русские театры и школы, русские кабаре и библиотеки, издавались русские газеты. Есенин быстро сориентировался и, не теряя времени, сразу же направился в редакцию эмигрантской газеты «Накануне», где дал интервью «У Есенина». Интервьюировал его А.В. (А.Ветлугин или А.Вольский). Есенин, в частности, говорил: «Имажинисты – выразители и дети своей эпохи. По словам Ленина, они «больные эпохой мальчики», по словам Луначарского – «аморальные типы». В настоящее время имажинизм – преобладающее течение русской поэзии, в одной Москве группа имажинистов насчитывает около 100 человек; провинция тоже «работает под имажинистов». Появились имажинисты сарты, узбеки, татары и киргизы». [24]

Затем Есенин наладил контакты с соотечественниками. На следующий день он и Дункан посетили литературный вечер в берлинском Доме искусств. В зал сначала вошёл Есенин, затем – Дункан (по западным меркам, муж с женой так не ходят). Войдя, Есенин высокопарно посмотрел на А.Толстого и Минского, кивнул головой, как закадычному другу, Эренбургу. Обнялся с Кусиковым – всё-таки имажинисты. В зале, конечно, были как сторонники, так и противники Есенина. Поэтому эмигрантам удалось сразу спровоцировать Есенина на скандал. Вот как об этом писала газета «Накануне»: «Кто-то выкрикнул: «Интернационал!» Начался шум, свист. Есенин вскочил на стул и стал читать на исконную русскую тему – о скитальческой озорной душе. А тем, кто свистел, он крикнул: «Всё равно не пересвистите. Как засуну четыре пальца в рот и свистну – тут вам и конец. Лучше нас никто свистеть не умеет». Есенин и дальше продолжал эпатировать публику, заявив: «В России, где теперь трудно достать бумагу, я писал свои стихи вместе с Мариенгофом на стенах Страстного монастыря или читал их вслух на бульварах. Лучшие поклонники поэзии – это проститутки и бандиты»». И хоть после чтения Есениным своих стихов, вся публика была покорена волшебством его поэзии, потом всё-таки «определённые» люди доложили куда надо о скандале. Есенину пришлось обратиться (вместе с Дункан) к заместителю наркома иностранных дел М.Литвинову с письмом: «Обещаю держать себя корректно и в публичных местах «Интернационал» не петь». [25]

В газете «Накануне» №40 от 14 мая в заметке «Залётные гости» помещалась беседа с Есениным и Дункан. Танцовщица восклицала: «Я так люблю Россию... Я влюблена в Есенина». [26]

Вскоре в литературном приложении к газете появились стихотворения «Не жалею, не зову, не плачу...», «Всё живое особой метой...». В последующие дни Есенин устраивал публичные чтения своих стихов. Он имел такой успех, что сразу же удалось договориться о выпуске однотомника в Берлине. Финансирование издания гарантировала, естественно, Дункан. Вообще, в Берлине Есенину удалось заключить договор на издание «Собрания стихов и поэм» и подготовить его к печати. Он также написал и опубликовал автобиографическую заметку. В то же время, Дункан открыла Есенину кредит у портного, и поэт сразу проявил себя безудержным богачом: он заказал себе такое количество костюмов, что их не износить даже за всю жизнь. Дункан, однако, не удивилась: «Он такой ребёнок, и он никогда ничего не имел в жизни. Я не могу упрекать его за это». «Апартаменты, занимаемые ими и оплачиваемые Айседорой, стоят в день столько же, сколько получает в месяц банковский служащий. Счета от бармена не меньше. Прибавьте по-царски щедрые чаевые швейцару и дежурному на этаже, которым приходится вносить поэта в номер мертвецки пьяного, раздевать и укладывать в постель. И мадам тоже… иногда». [27]

17 мая Есенина и Дункан пригласили к себе А.Толстой и его жена. Там же был и Горький. «Дункан пришла обтекаемая многочисленными шарфами пепельных тонов, с огненным куском шифона, перекинутым через плечо, как знамя. В этот раз она была спокойна, казалась усталой. Грима было меньше, и увядающее её лицо, полное женственной прелести, напоминало прежнюю Дункан». Завтрак был на славу. Однако, «беспокойство внушал хозяин завтрака, непредусмотрительно подливавший водку в стакан Айседоры (рюмок для этого напитка она не признавала). Следы этой хозяйской беспечности были налицо». [28]

В этот вечер Есенин прочёл неподражаемую «Песнь о собаке». Дункан сквозь слёзы спросила: «»Сергей, чтобы ты сказал, если б такое случилось с женщиной?» – «С женщиной? – Есенин сплюнул на пол. – Женщина – кусок дерьма! Но собака. Ах... Собака – это другое дело!»»... Вскоре Дункан предложила Горькому выпить за русскую революцию, и добавила, что она будет танцевать только для русской революции. «Дункан я видел на сцене за несколько лет до этой встречи, – вспоминал Горький, – когда о ней писали как о чуде... У Толстого она тоже плясала, предварительно покушав и выпив водки. Пляска изображала как будто борьбу тяжести возраста Дункан с насилием её тела, избалованного славой и любовью. За этими словами не скрыто ничего обидного для женщины, они говорят только о проклятии старости. Пожилая, отяжелевшая, с красным, некрасивым лицом, окутанная платьем кирпичного цвета, она кружилась, извивалась в тесной комнате, прижимая к груди букет измятых, увядших цветов, а на толстом лице её застыла ничего не говорящая улыбка. Эта знаменитая женщина, прославленная тысячами эстетов Европы, тонких ценителей пластики, рядом с маленьким, как подросток, изумительным рязанским поэтом являлось совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно... Разговаривал Есенин с Дункан жестами, толчками колен и локтей. Когда она плясала, он, сидя за столом, пил вино и краем глаза посматривал на неё, морщился... Потом Дункан, утомлённая, припала на колени, глядя в лицо поэта с вялой, нетрезвой улыбкой. Есенин положил руку на плечо ей, но резко отвернулся... Приласкав Дункан, как, вероятно, он ласкал рязанских девиц, похлопав её по спине, он предложил поехать: «Куда-нибудь в шум», – сказал он. Решили: вечером ехать в Луна-парк. Когда одевались в прихожей, Дункан стала нежно целовать мужчин. «Очень хороши рошен, – растроганно говорила она. – Такой – ух! Не бывает...». Есенин грубо разыграл сцену ревности, шлёпнул её ладонью по спине, закричал: «Не смей целовать чужих!». Мне подумалось, что он делал это лишь для того, чтоб назвать окружающих людей чужими». [29]

(После ухода Есенина и Дункан Горький записал в своём блокноте: «Она глупа, как пробка, и при этом вечно улыбается без причины»). Иной раз есенинская ревность принимала слишком крутой оборот и уже без всякого намёка на розыгрыш. «В один прекрасный день, придя в гостиничный номер и найдя свою жену рыдающей над альбомом, в котором были портреты её незабвенных Дейрдре и Патрика, <дети Айседоры, трагически погибшие в 1913 году в Париже>, он безжалостно выхватил его у неё и, швырнув в огонь, заорал в пьяной злобе, держа её сзади и не давая спасти драгоценную память: «Ты слишком подолгу думаешь об этих... детях!»» [30]

Несомненно, темпы их германской жизни оказались слишком активными. В эти дни в Есенине легко замечалась странная, несвойственная ему растерянность. Возможно, это происходило оттого, что здесь, за границей, он окунулся в атмосферу буржуазной богемы, барски расточительной жизни, которая ему была внутренне чужда. Но, скорее всего, причина таилась в том, что Есенин представлялся на Западе мужем знаменитой балерины, в то время как его поэзию никто, кроме некоторых эмигрантов, не знал. Его стихи тогда ещё не были переведены на европейские языки. «Я даже книг не захотел здесь издавать, – сообщал Есенин своему другу   А.Сахарову, – не смотря на дешевизну бумаги и переводов. Никому здесь это не нужно. Ну и е...л я их тоже с высокой лестницы... Конечно, кой-где нас знают, кой-где есть стихи переведённые, мои и Толькины, но на кой х... всё это, когда их никто не читает». [31]

В то же время Дункан была всегда весела и хороша, как говорится, в своей тарелке, но, одновременно, в её отношениях к Есенину уже появилось ощущение трагической алчности последнего чувства. Но чувства самодостаточного. Мэри Дести, компаньонка Дункан, отмечала, что Айседора «была не рабской породы, и в потасовках была его достойна». [32]

Однажды, после очередной ссоры, Есенин ушёл из отеля к поэту Кусикову (который, «как тень, всюду следовал за Есениным в Берлине»). [33] Вдвоём они «спрятались» в одном пансионе в надежде, что их там никто не найдёт. «Айседора села в машину и объехала за три дня все пансионы. На четвёртую ночь она ворвалась, как амазонка, с хлыстом в руке. Все спали. Только Есенин в пижаме, сидя за бутылкой пива в столовой, играл с Кусиковым в шашки... Увидя её, Есенин молча попятился и скрылся в тёмно коридоре. Кусиков побежал будить хозяйку, а в столовой начался погром. Айседора носилась по комнатам в красном хитоне, как демон разрушения. Распахнув буфет, она вывалила на пол всё, что было в нём. От ударов её хлыста летели вазочки, рушились полки с сервизами... Айседора бушевала до тех пор, пока бить стало нечего. Тогда, перешагнув через груды черепков и осколков, она прошла в коридор и за гардеробом нашла Есенина. «Покиньте немедленно этот бордель, – сказала она ему по-французски, – и следуйте за мной». Есенин надел цилиндр, накинул пальто поверх пижамы и молча пошёл за ней. Кусиков остался в залог и для подписания пансионного счёта». [34]

Затем эти дни глубокого кризиса сменились, как всегда, совместными похождениями. В июне поэт и танцовщица прошлись по кабакам. У Дункан много денег, а значит и много друзей. Есенин втягивался в эти кутежи, а вскоре и сам их устраивал. «Любопытный штрих – Есенин, которого в Берлине всё не интересовало, попросил Николая Набокова повести его и его «Кобылу» или «Суку» в клуб педерастов. «Мейерхольд говорил мне, – обронил он, – что они занимаются содомией прямо на сцене». В полумраке клуба Набоков заметил грубораскрашенных педерастов в коротких рубашках и белых передничках, с розовыми лентами в своих париках… ходили с подносами, присаживались к столикам. Есенин, попивая шампанское с водкой, рассматривал педерастов изумлёнными глазами. Было видно, что Есенин пьян, он вёл себя всё более шумно и буйно. Когда граф Кесслер, сидевший за соседним столиком, стал его разглядывать, Есенин закричал: «Скажи ему, чтобы он перестал смотреть на меня влюблёнными глазами, а не то я ему врежу!»». [35]

21 июня Есенин писал И.Шнейдеру: «Берлинская атмосфера меня издёргала вконец. Сейчас от расшатанности нервов еле волочу ноги... Жизнь не здесь, а у нас... Никакой революции здесь быть не может. Всё зашло в тупик... Изадора вышла за меня замуж второй раз и теперь уже не Дункан-Есенина, а просто Есенина». [36]

Повторный брак был регистрирован с целью получения разрешения для выезда во Францию. Но в Германии это сделать не удалось, поэтому знаменитая пара 4 июля выехала в Бельгию, где им удалось к концу июля выхлопотать визы во Францию. 13 июля Есенин (из Брюсселя) написал в письме И.Шнейдеру: «Изадора в сильном беспокойстве о Вас. При всех возможностях послать Вам денег, как казалось из Москвы, – отсюда оказывается невозможно. В субботу 15 июля мы летим в Париж. Оттуда через «АРА» сделать это легче. В одном пакете, который был послан аэропланным сообщением через бюро Красина, были вложены Вам два чека по 10 фунтов. Один Ирме, другой моей сестре... Со школой, конечно, в Европе Вы произведёте фурор. С нетерпением ждём Вашего приезда. Особенно жду я, потому что Изадора ровно ни черта не понимает в практических делах, а мне очень больно смотреть на всю эту свору бандитов, которая её окружает». [37]

Неожиданно выяснилось, что на парижский банковский счёт Дункан кредиторы наложили арест, а Есенину отказали во французской визе, так как он являлся гражданином не признанной Францией страны. Дункан решила одним жестом решить все проблемы – она продала трёхметровый шлейф красного бархата с золотым шитьём и драгоценными камнями, тот, что был от парадного платья русской царицы. Затем, благодаря природной напористости и, естественно, связям, ей удалось-таки добиться французской визы для Есенина.

27 июля Есенин и Дункан приехали в Париж, и вскоре отправились в Венецию, где прожили несколько дней в фешенебельном отеле «Лидо». Один из интереснейших эпизодов жизни в этом отеле записала в своих мемуарах полька Лола Кинель (в то время ей было 23 года), которая говорила и по-русски, и по-английски. Когда Дункан сказала, что «»большевики правы. Нет бога. Старо. Глупо». Есенин усмехнулся и сказал с иронией, как бы разговаривая с ребёнком, который старается казаться взрослым и умным: «Эх, Айседора! Ведь всё от Бога. Поэзия и даже твои танцы». «Нет, нет, – убеждённо ответила Айседора по-английски... – Откуда ты знаешь, что есть бог? Люди придумывают богов себе на радость. Других богов нет. Не существует ничего сверх того, что мы знаем, изобретаем или воображаем. Весь ад на земле. И весь рай». В это мгновение Айседора, прекрасная и яростная, была сама похожа на Кариатиду. И вдруг она простёрла руки и, указывая на кровать, сказала с огромной силой в голосе: «Вот бог!». Её руки медленно опустились. Она повернулась и вышла на балкон. Есенин сидел в своём кресле бледный, молчаливый, совершенно уничтоженный». Кинель называла Дункан «величайшей куртизанкой нашего времени». Здесь же, в Венеции, Кинель описывает одну из самых очаровательных ночей, проведённых с поэтом и танцовщицей. Однажды они втроём отправились на ночную прогулку на гондоле. Лагуна, как тёмная муаровая ткань, дышала звёздным небом и ночным ароматом. Айседора сидела одна ближе к корме гондолы, а Есенин с Кинель впереди. Поэт рассказывал о своей неподражаемой жизни: о детстве в Константинове, об учёбе в Спас-Клепиках, о первой любви. Вскоре он заговорил об истории слов, и о том, что некоторые слова, как и люди, умирают, а другие продолжают жить. Упомянул о языке крестьян, монахов, странников. Потом стал рассказывать сказки, которые ему поведала бабушка. И чувствовалась в Есенине загадочная, вселенская, глубинная мудрость творца слова. [38]

Затем супруги побывали в Риме, Неаполе, Флоренции. Счастливые влюблённые много дней проводили у моря. Но родина Данте Алигьери не вызвала поэтических ассоциаций в сознании Есенина – его мучила тоска по России. В это время Есенин старался как можно больше заключить договоров на печатание его стихов.   Благодаря Дункан, он провёл переговоры с бельгийским поэтом Ф.Хеленсом и его русской женой о переводе своих стихов на французский язык и возможности их публикации за счёт средств Дункан в русском издательстве «Вольница», что работало в Париже. Это был сборник «Исповедь хулигана». Свои впечатления от встреч с Есениным и Дункан бельгийских поэт отразил в мемуарах: «Помню вечер, когда мне открылась драма этих двух существ и подлинный характер Есенина. Я приехал, когда они ещё сидели за столом, и нашёл их в состоянии странного и мрачного юмора. Они почти не разговаривали со мной. Они прижимались друг к другу, как два молодых любовника, и ничто не говорило о ссоре. Спустя несколько минут Изадора сказала мне, что их жизнь отравляет прислуга, что вчера вечером имела место непереносимая для неё сцена, чрезвычайно расстроившая её. Она, как его жена, нервничала больше обычного… Есенин вбил себе в голову, что её надо напоить. У него не было дурных намерений, совсем наоборот. Он себе именно так успокаивал нервы. Он вкрадчиво, мягко поднимал бокал к губам своей жены. Когда влияние алкоголя дало себя знать, я прочитал в чертах лица танцовщицы отчаяние, которое она обычно умела скрывать под личиной спокойствия и улыбки. В тот вечер я понял, что эти два человеческих существа, несмотря на все различия между ними, никогда не разойдутся без трагедии». [39]

В середине августа Есенин и Дункан вернулись в город поэтов – Париж. Здесь Есенин устроил скандал на спектакле в «Комеди Франсез», объявив на весь зал: «Если это – французский национальный театр, а эта женщина (Сесиль Сорель) – величайшая французская актриса, то принесите мне выпить!». [40]

В Париже они прожили месяц и одновременно готовились к переезду в США. Вновь возникла проблема с документами, но при помощи знакомств давнишней подруги Дункан Сесиль Сорель из «Комеди Франсез» консульские визы были раздобыты. 27 сентября Дункан и её муж отплыли на борту парохода «Париж» и прибыли в Нью-Йорк 1 октября. (Группу учениц, которых Дункан планировала показать в Америке, не удалось вызвать из России). Американские власти не сразу разрешили Есенину и Дункан сойти на берег. Дункан протестовала, доказывала, что она коренная американка, а Есенин – её муж. Протестовал и поэт. Взглянув на статую Свободы, Есенин с насмешкой сказал: «Бедная старая девушка! Ты поставлена здесь ради курьёза!». И только после того, как Есенин и Дункан пообещали «не делать никому зла» и «ни в каких политических делах не принимать участия», они получили разрешение (лично от президента У.Гардинга) ступить на американскую землю. Капитан «Парижа» разрешил им провести ночь на корабле и даже пригласил поужинать вместе с ним, тем самым избавив изысканную пару от унизительной ночёвки в лагере на Эллис-Айленде, где американские власти держат иммигрантов до принятия решения, впустить их в страну или отправить обратно. Когда же утром Есенина и Дункан повезли на берег на катере, поэт демонстративно поклонился статуе Свободы. Супружескую пару поселили в нью-йоркской гостинице «Уолдорф Астория». Пресса им уделяла самое пристальное внимание. Нью-йоркские журналисты в своих репортажах, главным образом, отмечали, как одеты Есенин и Дункан. Она появилась «в полуварварском костюме русской танцовщицы, включая ярко раскрашенные сапожки из мягкой жёлтой кожи, волосы ярко-рыжие». «Нью-Йорк геральд» с иронией детально описывала типично русскую одежду Айседоры: «просторная синяя шерстяная юбка с вышивкой из белой ангорской шерсти, красные сафьяновые сапожки с золотистыми узорами и вкраплениями из нефрита, широкополая шляпа из белого фетра, из-под кторой выбивались пышные волосы, крашенные хной». [41]

О Есенине сообщалось несколько иначе. Газета «Нью-Йорк уорлд», к примеру, писала: «Вошёл муж мадам Дункан. Он… выглядит мальчишкой, который был бы отличным полузащитником в любой футбольной команде, ростом он примерно 5 футов 10 дюймов, блондинистые хорошо постриженные волосы, широкие плечи, узкие бёдра и ноги, которые могут пробежать сотню ярдов за десять секунд». А газета «Нью-Йорк геральд» отмечала: «Изадора заявила, что считает своего мужа величайшим из живущих русских поэтов, который входит в группу имажинистов. Она показала журналистам томик его стихов, переведённых на французский язык… Её муж, гибкий, атлетически сложенный, с широкими плечами и тонкой талией, разговаривал с Изадорой главным образом через её секретаря. Есенин выглядит моложе своих 27 лет. В одежде он ничем не отличается от обычного американского бизнесмена, будучи в простом сером твидовом костюме. Хотя он не говорит по-английски, он склонился над своей супругой и с улыбкой одобрял всё, что она говорила репортёрам. Оба они выглядели искренне влюблёнными и не старались скрывать это… Молодой русский поражён панорамой небоскрёбов Манхэттена и сказал, что будет писать о них. Он говорит, что предпочитает сочинять стихи «о бродягах и попрошайках», но он не похож на них. Он сказал также, что его обожают бандиты и попрошайки, собаки, коровы и другие домашние животные. В прессе его называли меланхоличным, но он, похоже, самый весёлый большевик, который когда-либо пересекал Атлантику». [42]

В США они пробыли четыре месяца. С октября по декабрь побывали в Чикаго, Бостоне, Филадельфии, Индианополисе, Луисвилле, Канзас-Сити, Детройте, Мемфисе, Балтиморе, Кливленде и других городах, в которых Дункан давала гастроли. «Есенин объездил ряд городов в восточных и центральных штатах, сопровождая Айседору в её турне. Иногда она его выводила на сцену и произносила экспромтом коротенькую речь, в которой он упоминался как «второй Пушкин»! Если верить газетной заметке, на её первом выступлении (7-го октября в Карнеги Холл в Нью-Йорке) Есенин был в высоких сапогах, русской рубашке и шея его была обмотана длиннейшим шарфом. Но вряд ли роль «мужа своей жены» была по душе Есенину. К тому же во время поездки по Америке ему почти не с кем было обменяться словом. Как известно, с женой у него буквально не было общего языка. Это, может быть, тоже способствовало его злоупотреблению спиртными напитками». [43]

Сама Дункан частенько говорила о Есенине, что это чёрт и ангел вместе. (В подтверждение этой мысли достаточно привести такой эпизод: «На Садовой в комнате Жоржа Якулова собрались гости: легко в те годы уже пьяневший Якулов, Есенин с Айседорой, вернее, Айседора с Есениным. Она танцует. На полуноте Сергей одёргивает пианиста и кричит Айседоре: «Брось задницей вертеть! Ведь старуха! Сядь! Лучше я буду стихи читать!». Лёгкое смущение. Айседора послушно садится. Сергей читает одно, другое, третье стихотворенье. И сразу: «Танцуй, Айседора! Пусть все знают, какая ты у меня!»») [44]

Америка Есенина сильно раздражала, особенно её сухой закон. А когда он, при случае, сообщал американцам, что пишет стихи и является национальным поэтом, его странно спрашивали: «»А чем же вы зарабатываете себе на жизнь?». Однажды Есенин сказал Дункан: «Хорошо бы сделать небоскрёб Вульворта моим надгробным камнем – я спрыгну с его крыши с последним стихотворением, которое напишу»». [45]

Затем Есенин побывал на знаменитой нью-йоркской бирже, которая произвела на него неприятное впечатление. Поэт интересовался достопримечательностями в городах, где он бывал. Но и в Америке Есенин не забывал об издании своих стихов. В первой половине ноября Есенин встретился с заведующим славянским отделом Публичной библиотеки в Нью-Йорке Авраамом Ярмолинским и предложил ему издать книгу «Стихи и поэмы» (восемь стихотворений в переводе на английский язык). Ранее (в 1921 году) Ярмолинский выпустил антологию русской поэзии «Мodern Russian Poetri» в английском переводе, которая включала и стихи Есенина. Когда поэту прочитали и перевели (сам он не знал иностранных языков) его стихи, он был очень разочарован – не было национального колорита и подлинной есенинской изящности. 12 ноября поэт написал из Нью-Йорка письмо Мариенгофу: «Я уже начинаю учиться говорить себе: застегни, Есенин, свою душу, это также неприятно, как расстёгнутые брюки... Не желаю говорить на этом проклятом аглицком языке. Кроме русского, никакого другого не признаю, и держу себя так, что ежели кому-нибудь любопытно со мной говорить, то пусть учится по-русски... Здесь имеются переводы тебя и меня в издании «Мodern Russian Poetri», но всё это убого очень. Знают больше по имени, и то не американцы, а приехавшие в Америку евреи. По видимому, евреи самые лучшие ценители искусства, потому ведь и в России, кроме еврейских девушек, никто нас не читал... Изадора прекраснейшая женщина, но врёт не хуже Ваньки. Все её банки и замки, о которых она пела нам в России, – вздор. Сидим без копеечки, ждём, когда соберём на дорогу и обратно в Москву. Лучше всего, что я видел в этом мире, это всё-таки Москва». [46]

В Америке Есенин изрядно пристрастился к «зелёному змию», посещая подпольные бары. Впрочем, и Дункан порой не отставала от него. В ночь на Рождество она выступала в музыкальной академии города Бруклина в явно пьяном виде и по этой причине столкнулась с роялем. Вскоре дебоши Есенина вынудили супругов переехать из отеля «Уолдорф» в «Бреворт» на 5-й авеню. Но это мало что изменило. Вот как пишет директор школы Дункан в Нью-Йорке М.Мерц (он застал Дункан, спасающуюся от побоев мужа): «Я поговорил с ней по душам и посоветовал не мириться со столь неподобающим обращением. Она ответила со свойственной ей кроткой улыбкой: «Знаешь, Есенин всего лишь русский мужик, а русскому мужику свойственно напиваться по субботам и поколачивать свою жену!»». [47]

28 декабря Есенин вместе с Д.Бурлюком и А.Ветлугиным принял участие в вечере, который посвящался 250-летию русского театра «Ревизор» в Нью-Йорке. В январе 1923 года супружеская чета жила в Нью-Йорке в отеле The Great Northern Hotel на 56-й улице. Есенин также активно принимал участие в литературных вечерах. В конце января он и Дункан были приглашены в дом поэта Мани-Лейба (М.Л. Брагинского), уроженца Черниговской губернии. Есенин прочёл первую сцену «Страны негодяев», Мани-Лейб познакомил присутствующих с переводами некоторых стихотворений поэта на идиш. Правда, и на этом литературном вечере не обошлось без скандала. После того, как Дункан по просьбе гостей (а тут были и представители печати) исполнила страстный танец, Есенин ударил её в лицо, закричав, что нечего выделываться перед всякими там евреями. И тут же порвал на своей жене платье... На следующий день многие газеты писали о скандальном поведении русского поэта, избивающего свою жену, знаменитую Дункан. Его представляли «антисемитом и большевиком». А через день, в воскресенье, у Есенина произошёл эпилептический припадок – в том числе и от содержания газетных статеек. Когда его состояние улучшилось, он воскликнул: «У меня дети от еврейки, а они обвиняют меня в антисемитизме». Надо полагать, стихи Есенина натолкнулись на труднопреодолимый языковой барьер, что явилось для него разочарованием, более того, стрессом. Потому, не покорив Америку своей поэзией, Есенин стал привлекать к себе внимание резким поведением и скандалами. Ощущая себя неоценённым и непонятым заокеанскими жителями, поэт, скорее всего, внушил себе мысль, что Америка вообще не понимает и не воспринимает искусство. Но был и другой мотив. Возможно, более болезненный для Есенина. В этом смысле характерен ответ Есенина на вопрос Вс.Рождественского: что делал поэт за границей, что видел там и чему удивился? «Америки я так и не успел увидеть. Остановились в отеле. Выхожу на улицу. Темно, тесно, неба почти не видать. Народ спешит куда-то, и никому до тебя дела нет – даже обидно. Я дальше соседнего угла и не ходил. Думаю – заблудишься тут к дьяволу, и кто тебя потом найдёт? Один раз вижу – на углу газетчик, и на каждой газете моя физиономия. У меня даже сердце ёкнуло. Вот это слава! Через океан дошло. Купил я у него добрый десяток газет, мчусь домой, соображаю – надо тому, другому послать. И прошу кого-то перевести подпись под портретом. Мне и переводят: «Сергей Есенин, русский мужик, муж знаменитой, несравненной, очаровательной танцовщицы Айседоры Дункан, бессмертный талан которой…» и т.д. и т.д. Злость меня такая взяла, что я эту газету на мелкие клочки изодрал, и долго потом успокоиться не мог. Вот тебе и слава! В тот вечер спустился я в ресторан и крепко, помнится, запил. Пью и плачу. Очень уж мне назад, домой, хочется». [48]

Другой характерный в этом смысле пример приводит Кусиков, который как-то раз приглашал Есенина посмотреть Версаль: «Неделю я его уламывал. Уломал… двинулись… добрались до этого самого ресторанчика… тут Есенин заявил, что проголодался… сели завтракать – Есенин стал пить, злиться, злиться и пить… до ночи… а ночью уехали обратно в Париж, не взглянув на Версаль; наутро трезвым он радовался своей хитрости и увёртке… Так проехал Сергей по всей Европе и Америке, будто слепой, ничего не желая знать и видеть». [49]

В конце января Дункан давала прощальные концерты. «Изадора Дункан отложила свою поездку в Сов. Россию для того, чтобы в пятницу 2 февраля 1923 г. в Лексингтон-театре, 51-я ул. и Лексингтон авеню, дать специальное представление в пользу сирот. Исключительно русская программа. Русский симфонический оркестр под управлением Модеста Альтшулера. Знаменитый русский поэт Сергей Есенин (муж Изадоры Дункан) будет говорить о своих впечатлениях в Соединённых Штатах». [50]

Однако, утомлённая ведущейся против неё кампанией в американской печати (на многих своих выступлениях Дункан, размахивая над головой красным шёлковым шарфом, кричала: «Он красный! Я тоже красная! Это цвет жизни и мужества. Вы когда-то были отважными. Не позволяйте приручить вас!»), волнуясь о физическом и психическом состоянии Есенина (в конце февраля 1923 года парижский доктор, осматривая поэта, поставил диагноз – эпилепсия), артистка решила, что пришло время покинуть Америку, тем более что Департамент труда пообещал лишить Дункан американского гражданства за то, что она вступила в брак с Есениным. Через месяц это было осуществлено. На одном из своих последних концертах Дункан, перед уходом со сцены, заявила зрителям: «Мой менеджер сказал мне, что, если я буду произносить речи, моё турне кончится. Очень хорошо, турне кончилось. Я вернусь в Москву, где есть водка, музыка, поэзия и танцы… Да, и Свобода!»

Эти гастроли позволили Дункан заработать немало денег, но большинство из них ушло на развлечения, дорогое жильё, подарки, шикарную одежду и т.д. Много потратил и Есенин. Достаточно сказать, что он без разрешения взял у Дункан 8 тысяч долларов. Присвоил, как это ни досадно, почти половину её гардероба (с целью передать присвоенное своим сёстрам). Прожив в США четыре месяца, Есенин и Дункан на пароходе «Джордж Вашингтон» отплыли в Европу. Во Францию они прибыли 11 февраля и поселились в парижском Hotel Crillon . Но отношения между ними явно ухудшились. Продолжались конфликты. «Совместная жизнь Есенина и Дункан сложилась неудачно для них обоих. Здесь сказалась разница в культуре и жизненных навыках, противоречивость взглядов на искусство. По-видимому, имело немаловажное значение и то обстоятельство, что супруги объяснялись друг с другом, главным образом, мимически, жестами, так как Дункан почти не научилась говорить по-русски, а Есенин не мог и не хотел объясняться ни на каком другом языке, кроме русского. Кочевой образ жизни без своего угла, богемность, космополитичность Дункан, не имевшей родины, оторванность от родины Есенина, – всё это обострило их отношения. Есенин очень тосковал за границей, скучал по Москве, презирал уклад западной жизни, мало писал и много пил, как пила, впрочем, и Айседора Дункан, за много лет артистической жизни привыкшая начинать свой день с коньяка и заканчивать его на рассвете шампанским. Есенина пугало творческое, как ему казалось, бессилие, ему нужно было окружение родной стороны, его тянуло домой к друзьям. Дункан всё оттягивала возвращение в Москву, связанная многочисленными контрактами. Между ними учащались недоразумения, переходящие в ссоры, назревал острый конфликт». [51]

Вскоре вечером, «перед самым ужином, на который Айседора пригласила всех своих парижских друзей, Есенин незаметно исчезает. Айседора спокойна: такие исчезновения становятся делом привычным. Но когда гости вошли в большую столовую отеля, то увидели Есенина, висящим на люстре. Его тотчас отвязывают. Айседора, полуживая от страха, вызывает врача, и тот её успокаивает. Поэт отделался синяками на шее, ничего опасного. Что касается свидетелей сцены, они единодушно утверждают: не беспокойтесь, он просто хотел вас испугать». [52]

Два дня спустя Есенин, будучи пьян, устроил дебош и разгромил номер в отеле: зеркала и стёкла были разбиты, кровати сломаны, простыни разорваны. Дункан, чтобы не попасть под горячую руку мужа, уехала в Версаль. Потом журналисты писали с её слов: «Я никогда не верила в брак и теперь верю в него ещё меньше, чем когда-либо... Некоторые русские не могут быть пересажены с родной почвы... Все знают, что Есенин сумасшедший. В Москве он может крушить всё на свете, и никто не будет обращать на него внимания, потому что он – поэт». [53]

Есенин, видимо, затаил злобу и решил при удобном случае отомстить Дункан за это интервью. В середине февраля Есенин и Дункан были приглашены на корпоративную вечеринку к профессору Ключникову, где поэта попросили прочитать «Пугачёва». «Есенин лицом к стене, хрипло читает; лицо нарочито искажено. Спокойное самодовольство А.Дункан. Французские парламентарии. Подчёркнутое уважение к Дункан, Есенин же для них – нечто вроде юного дикаря, вывезенного прихотливой принцессой. У меня – вспышка ненависти к Дункан, к иностранцам, к корректным хозяевам. Я тяну Есенина за рукав. Мы выходим в другую комнату и садимся в углу. Он полупьян... Дункан мешает нам разговаривать. Я слышу невероятный на фоне парижских смокингов и украшенного цветами стола диалог. Он произносится вполголоса; парламентарии его не слышат. «Ты – сука», – говорит Есенин. «А ты – собака», – отвечает Дункан. Она ревнует ко всякому и ко всякой. Она не отпускает его от себя ни на шаг. Есенин прогоняет её – взглядом... Минуту спустя. Дункан ласково отвлекает его от меня. Он уже беззлобен. Тих и кроток – да, печально кроток». [54]

В конце февраля супруги перебрались в Берлин. И здесь Есенин по-свойски отплатил Дункан. Корреспонденту одной из немецких газет он дал интервью под своеобразно-оригинальным заголовком «Лучше в Сибирь, чем в мужья к Айседоре», где любопытные могли прочитать: «Россия большая, в ней я всегда найду место, где эта жуткая женщина меня не достанет... Она никогда не желала признавать мою индивидуальность и всегда стремилась властвовать надо мною». В другом интервью Есенин обвинял Дункан в приверженности к алкоголю: «Я безумно люблю Изадору, но она так много пьёт, что я не мог больше терпеть этого». В Германии Есенин развернул большую активность: в марте подписал с берлинским издательством И.Благова контракт на печатание книги «Стихи скандалиста»; посетил Горького и прочитал ему новую поэму «Чёрный человек»; принял участие в концерте в зале германского аэроклуба (11марта) – читал стихи из цикла «Москва кабацкая»; выступил перед российским студенчеством в Klindwort-Scharwenka-Saal. 10 апреля супружеская чета вернулась в Париж. Но устроиться ни в одном отеле им не удалось, так как администрация не хотела рисковать своим имуществом. В результате они поселились в доме Дункан на Рю де ла Помп. Чтобы иметь средства к существованию, пришлось распродавать свои ценные вещи. Но наилучшие заработки приносили выступления. 13 мая Есенин брата Айседоры – Раймонд Дункан устроил вечер поэзии в Академии на улице Сенн. «Одетый элегентный серый двубортный костюм, Есенин читал с энтузиазмом, но без позёрства и излишней нервозности. Юношеская грация поэта, пряди светлых волос и лицо словно с картин Рафаэля, сразу вызвали симпатию аудитории. Прежде чем читать стихи, он произнёс по-русски небольшую речь, которую никто не понял, но в которой то и дело звучало слово «Америка» с эпитетами, произнесёнными столь энергично, что отрицательное отношение поэта к американцам стало очевидным. Затем мадам Лара из «Комедии Франсез» прочла несколько стихов, переведённых на французский и вызвавших бурные аплодисменты и даже крики «браво!». В первом ряду восторженных поклонников сидела сияющая Айседора». [55]

Через две недели давала концерты Дункан. «После своего первого выступления в Париже в зале «Трокадеро» 27 мая 1923 года Айседора устроила приём для нескольких своих близких друзей – небольшой группы артистов и поэтов. Есенину это общество пришлось не по вкусу, и он удалился наверх в свою комнату. Позже, когда кто-то играл сонату Бетховена, он ворвался туда с дикими глазами и взъерошенными волосами и заорал по-русски: «Банда надутых рыб, грязные половики для саней, протухшие утробы, солдатское пойло – вы разбудили меня!» И, схватив канделябр, он швырнул им в зеркало, которое посыпалось на пол. Несколько мужчин постарались справиться с брыкающимся неистовым мужиком, а один из слуг позвонил в ближайший комиссариат. Вскоре прибыли на велосипедах четверо ажанов, и Есенина вынесли, тихо бормочущего на ломаном французском языке: «Хорош полиция... Идти с вами!» На следующее утро Айседора по совету своих друзей занялась хлопотами о перевозке своего мужа из полицейского участка в психиатрическую больницу... Поведение Айседоры, при всей сложности обстоятельств её отношений с Есениным, характеризовалось преданностью, терпимостью и великодушием в любви». [56] В начале июля Есенин вновь столкнулся с полицейскими и его отправили в участок...

После полугодового пребывания во Франции и Германии Дункан решила, что ей следует сдать в аренду свой парижский дом на длительный срок и ехать в Россию с Есениным. И вот они в поезде, который вёз их из Кёнигсберга до Риги. Затем 2 августа супруги миновали Полоцк, Витебск и Оршу. После того, как поезд пересёк границу и остановился на первой российской станции, Есенин вышел из вагона, упал на колени и поцеловал русскую землю. 3 августа1923 года супруги прибыли в Москву (Всего за границей они пробыли около пятнадцати месяцев). Однако, перед выходом на перрон они, видимо, сверхмеры поссорились и Есенин, хоть и не принял алкоголя ни капли, прежде чем покинуть вагон, разбил окно в своём купе. «Вот, я привезла этого ребёнка на его родину, – сказала Дункан по-немецки, – но у меня нет более ничего общего с ним…» [57]

А когда приехали в особняк на Пречистенку (туда же было отправлено большое количество чемоданов и сумок), поэт, даже не взяв с собой никаких вещей, ушёл от своей жены (Когда ранее поэт настойчиво говорил Дункан, что по возвращении домой он с нею расстанется, она не верила и считала, что Есенин не способен на такой шаг). Своим друзьям Есенин таким образом объяснял свои заграничные скандалы: «Да, я скандалил, мне это нужно было. Мне нужно было, чтобы они меня знали, чтобы они меня запомнили. Что, я им стихи читать буду? Американцам стихи? Я стал бы только смешон в их глазах. А вот скатерть со всей посудой стащить со стола, посвистеть в театре, нарушить порядок уличного движения – это им понятно. Если я это делаю, значит, я миллионер, мне, значит, можно. Вот и уважение готово, и слава и честь! О, меня они теперь лучше помнят, чем Дункан». [58]

Странно, но «друзья с трудом узнавали его. Он сохранил манеры денди, он меняет по несколько костюмов на дню, сильно пудрится, чтобы скрыть красноту лица, завивает поседевшие волосы… И ум и тело потеряли былую свежесть. Речь стала путанной, неуверенной. Он долго подыскивает слова, не может закончить начатую фразу. От этого и раздражительность, проявляемая даже в отношении самых дорогих друзей». [59]

Через три дня Есенин вернулся на Пречистинку, но только для того, чтобы взять кое-какую одежду. 14 августа Дункан отправлялась на гастроли в Крым и на Кавказ. Поэт каким-то образом узнал, что южный экспресс, на котором едет его жена, отходит с Казанского вокзала, и перед самым отправлением поезда появился на платформе. Дункан сияла от радости, и упрашивала мужа ехать с нею, объясняя, что ему нужно отдохнуть от всех скандалов, волнений, ссор... Есенин отказался, но пообещал появиться в Крыму позже. Они простились нежно и дружелюбно. Дункан долго махала Есенину своим шикарным шарфом из окна удаляющегося поезда.   На юге, когда Дункан выступала в Кисловодске, вышла неприятность. Танцуя «Славянский марш», она использовала некоторые строки из царского гимна, поэтому чекисты пригрозили ей арестом. К счастью, в эти же дни в Кисловодске отдыхал Л.Троцкий, который и спас танцовщицу.

16 августа Есенин перебрался на своё прежнее местожительство (Богословский пер., 3) к любезному другу Мариенгофу, перевезя все свои большие американские чемоданы. Это говорило об одном – ехать на юг Есенин не собирался. Через несколько дней Есенин сказал Мариенгофу: «Я устроил перевод твоих стихов… но это бессмысленно – поэзия там никому не нужна… Что же касается Изадоры – то адью!». Мариенгоф был очень рад встрече со старым другом, однако, отметил: «Вот только глаза… Я не мог понять их… странно, но это были не его глаза». Вечер они провели в одном из московских кабаков. Есенин расслабился, напился, по обыкновению перебил много посуды, поломал стулья, опрокинул несколько столов и даже рвал и разбрасывал червонцы. Домой его отвезли в бессознательном состоянии, изо рта шла пена. А утром, на свежую голову, поэт решил окончательно, что больше никогда не вернётся к Дункан. Однако у Дункан были иные планы – она изо всех сил пыталась удержать около себя молодого мужа. В начале октябре 1923 года из Тифлиса она телеграфировала Есенину по поводу его дня рождения: «Поздравляю тебя с этим самым счастливым днём. Хочу, чтобы этот день чаще повторялся. Люблю тебя. Изадора». «Дорогая Изадора! – Сообщал поэт супруге. – Я очень занят книжными делами, приехать не могу. Часто вспоминаю тебя со всей моей благодарностью тебе. С Пречистенки я съехал... Дела мои блестящи... мне дают сейчас большие средства на издательство. Желаю успеха и здоровья и поменьше пить. Привет Ирме и Илье Ильичу. Любящий С.Есенин». [60]

Из Крыма Дункан постоянно отправляла поэту-мужу телеграммы. Есенин 11 октября телеграфировал: «Я люблю другую женат и счастлив». (Первоначальный текст телеграммы был более резок: «Я говорил ещё в Париже, что в России я уйду. Ты меня очень озлобила. Люблю тебя, но жить с тобой не буду. Сейчас я женат и счастлив. Тебе желаю того же. Есенин»). [61]

И больше не откликался. Южное турне Дункан завершилось в Батуми, где она проживала в доме молодого грузинского поэта и где его друзья-поэты избрали её своей Музой. Возвратившись в Москву в середине октября, Дункан попыталась вернуть к себе Есенина. Но теперь это не удалось. Есенина не смогли найти ни на прежней квартире, ни в кафе, где он был завсегдатаем. «Через некоторое время, когда однажды днём Айседора сидела в своей комнате с несколькими гостями, Есенин явился – требовать свой бюст. Он громко требовал его сейчас же и, наконец, пьяным ворвался в комнату. Бюст, гениально вырезанный Коненковым из огромного куска дерева, стоял на высоком старинном шкафу в углу комнаты. Айседора просила Есенина прийти в другой раз, когда он будет более в состоянии нести его, но он приволок стул в угол и нетвёрдыми ногами взгромоздился на него. Однако когда он дотянулся до бюста трясущимися руками и схватил его, вес оказался слишком велик для него. Он зашатался и рухнул со стула, покатившись вверх тормашками на пол. Злобный и трясущийся, он поднялся на ноги и затем, пошатываясь, вышел из комнаты, крепко прижимая к груди свой деревянный образ. Это был последний раз, когда Айседора Дункан видела своего мужа и поэта, Сергея Александровича Есенина». [62]

В письме к Дункан Есенин исповедовался: «Часто вспоминаю тебя со всей моей благодарностью к тебе».   Финальным жестом внимания Есенина к Дункан была дарственная надпись «За всё, за всё, за всё тебя благодарю я...» на книге «Пугачёв», которую он подарил Дункан во время их последней встречи в конце октября 1923 года. «На берега Невы приехал А.Я.Таиров с Камерным театром. – Сообщает об этом эпизоде писатель Н. Никитин. – Он позвонил мне из гостиницы «Англетер» и сказал, что ждёт меня к обеду, на котором будет и Айседора Дункан. Мне очень захотелось пойти. Я никогда в жизни её не видел. Но у меня сидел Есенин, и я сказал Таирову об этом. – Хочешь прийти с ним? Ради бога, не надо. Не зови его, будет скандалить. Изадора и он совсем порвали друг с другом... Есенин, сидевший рядом с телефоном, очевидно, слышал весь разговор с Таировым и стал меня упрашивать взять его с собой. Я протестовал. Но, в конце концов, всё вышло так, как он хотел. В номере Таирова Есенин не подошёл к Айседоре Дункан. Этому способствовало ещё то, что кроме Таирова, А.Г.Коонен и Дункан за обеденным столом сидели некоторые актёры и актрисы Камерного театра. Среди них и затерялся Есенин. Я смотрел на Дункан. Передо мной сидела пожилая женщина, как я понял впоследствии – образ осени. На Изадоре было тёмное, как будто вишнёвого цвета, тяжёлое бархатное платье. Лёгкий длинный шарф окутывал её шею. Никаких драгоценностей. И в то же время мне она представлялась похожей на королеву Гертруду из «Гамлета».

Есенин рядом с ней выглядел мальчиком... Но вот что случилось. Не дождавшись конца обеда, Есенин таинственно и внезапно исчез. Словно привидение. Даже я вначале не заметил его отсутствия. Неужели он приезжал лишь затем, чтобы хоть полчаса подышать одним воздухом с Изадорой?..». [63] Галине Бениславской Есенин признавался: «Была страсть, и большая страсть. Целый год это продолжалось, а потом всё прошло и ничего не осталось, ничего нет. Когда страсть была, ничего не видел, а теперь...». [64]

И наиглавнейшее: именно общение Есенина с Дункан явило миру самый пронзительный и невероятный стихотворный цикл «Москва кабацкая». К сожалению, здоровье Есенина ухудшалось. В медицинской справке Московской психиатрической клиники, в частности, отмечалось, что поэт «страдает серьёзным нервным и психическим заболеванием, выражающихся в серьёзных приступах психического расстройства, в навязчивых идеях и отклонениях». А Дункан продолжала гастролировать по советской стране. В первом квартале 1924 года она выступила в Киеве и Харькове. Затем последовало турне по Волге и Туркестану. Последнее её выступление состоялось 29 сентября в Большом театре, куда были приглашены 4 тысячи пионеров и школьников. Присутствовали даже вожди большевистской партии. А на следующий день Дункан уже была на борту самолёта, который вылетал в Кенигсберг. Все, кто её видели в те дни, высказывались примерно одинаково: «На сегодняшний день танцы Айседоры Дункан напоминают осенние листья…», «Она лежала, большая, с затуманенными глазами, не совсем трезвая, в дешёвом номере второклассного берлинского отеля, из которого она не может выехать, так как у неё нет денег, чтобы заплатить по счёту…», «Она больше не завораживает зрителей своими порывами. Её силы убывают…». Сама Дункан о себе была не лучшего мнения: «Я вишу на конце верёвки… Я готова продать любовные письма, адресованные мне, – это всё, что у меня осталось, – у меня их не меньше тысячи».

Весть о смерти Есенина Дункан получила в Париже. Она обратилась в парижские газеты с таким письмом: «Известие о трагической смерти Есенина причинило мне глубочайшую боль. У него была молодость, красота, гений. Неудовлетворённый всеми этими дарами, его дерзкий дух стремился к недостижимому, и он желал, чтобы филистимляне пали пред ним ниц. Он уничтожил своё юное и прекрасное тело, но дух его вечно будет жить в душе русского народа и в душе всех, кто любит поэтов. Я категорически протестую против легкомысленных и недостоверных высказываний, опубликованных американской прессой в Париже. Между Есениным и мной никогда не было никаких ссор, и мы никогда не были разведены. Я оплакиваю его смерть с болью и отчаянием. Айседора Дункан». Своей Ирме она сказала иначе: «Я рыдала о нём много долгих часов, сколько могла... Сейчас у меня полоса сплошных страданий и невзгод, поэтому меня часто посещает искушение последовать его примеру. Только я уйду в море». [65]

Вскоре она в Ницце предприняла попытку самоубийства – зашла далеко в море. Но её спасли. Дункан, как жене поэта, принадлежало право его наследства. А оно, благодаря огромным переизданиям его книг в последний год, достигло 300-400 тысяч франков. В ноябре 1926 года Дункан получила из Москвы извещение на получение денег. И хоть она сильно нуждалась, а её дом в Нью-Йорке из-за долгов был выставлен на продажу, она всё же отказалась от наследства в пользу родных поэта: матери и сестёр.

Прошло чуть более года, и Дункан взялась за воспоминания о своей жизни, о большевистской России, о Есенине. Но она успела написать только первую страницу... Однажды Дункан решила проехаться в гоночном автомобиле. «Айседора вышла из отеля в Ницце 14 сентября 1927 года с повязанным вокруг шеи красным шарфом, села в спортивную машину «Бугатти», за рулём которой находился молодой водитель-итальянец, в которого Айседора была влюблена. Автомобиль тронулся, затем внезапно остановился, прохожие увидели, как голова танцовщицы резко дёрнулась и упала на край дверцы. Красный шарф попал на ось колеса и, затянувшись, задушил её. Прибывший врач констатировал мгновенную смерть. Для того чтобы освободить голову актрисы, шарф пришлось перерезать». [66]

Поэт и танцовщица – навеки муж и жена.
_____________

1) Дункан Айседора. Моя исповедь. В кн.: Есенин и Айседора Дункан. М., Алгоритм, 2007. С.259.
2) Эвентов И.С. Сергей Есенин. М., Просвещение, 1987. С. 76.
3) Сидорина Н.К. Златоглавый. Тайны жизни и гибели Есенина. М.,Классика плюс, 1995. С.90, 88
4) Мой век, мои друзья и подруги. Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. М.,1990. С.389-390.
5) Шнейдер И.И.. «Встречи с Есениным». В кн.: С.А.Есенин в воспоминаниях современников. М., Художественная литература, 1986. Т.2. С.36.
6) Куняевы С.Ю. и С.С. Жизнь Есенина. М., Центрполиграф, 2002. С.257.
7) Сидорина Н.К. Златоглавый. Тайны жизни и гибели Есенина. М.,Классика плюс, 1995, С.89.
8) Белоусов В.Г. Сергей Есенин. Литературная хроника. Часть 2. М., Советская Россия, 1970.С.28.
9) Чернявский В.С. Три эпохи встреч. В кн.: С.А.Есенин в воспоминаниях современников. М., Художественная литература, 1986. Т.1 С.223,228.
10) Соколов Б. Сергей Есенин. Красная нить судьбы. М., «Эксмо», «Яуза», 2005, с.209.
11) Мой век, мои друзья и подруги. Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. М., Московский рабочий, 1990. С.391.
12) Городецкий С.М. О Сергее Есенине. В кн.: С.А.Есенин в воспоминаниях современников. Художественная литература. М. 1986. Т.1. С.182-183.
13) Старцев И.И. Мои встречи с Есениным. В кн.: Белоусов В.Г. Сергей Есенин. Литературная хроника. Советская Россия. М.1970. С.28.
14) Соколов Б. Сергей Есенин. Красная нить судьбы. М., «Эксмо», «Яуза», 2005, с.219.
15) Мой век, мои друзья и подруги. Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. М., Московский рабочий, 1990. С.220.
16) Грибанов Б.Т. Женщины, которые любили Есенина. М., Вече, 2006. С.123-124.
17) Розанов И.Н. Воспоминания о Сергее Есенине. В кн.: С.А.Есенин в воспоминаниях современников. Художественная литература. М. 1986. Т.1. С. 441.
18) Мой век, мои друзья и подруги. Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. М.1990. С.395-396
19) Там же. С.580.
20) И.Дункан, А.Р.Макдугалл. «Русские дни Айседоры Дункан и её последние годы во Франции». 1929.
21) Белоусов В.Г. Сергей Есенин. Литературная хроника. Часть 2. М. Советская Россия. 1970. С.253.
22) Шнейдер И.И.Встречи с Есениным. В кн.: С.А.Есенин в воспоминаниях современников. Художественная литература. М. 1985. Т.2. С.42.
23) Журнал «Театральная Москва» №40, 1922. С.16.
24) Сергей Есенин. ПСС в 7 тт. Т.7. М., 1999. С.346.
25) Есенин С.А. Собрание сочинений в 6-ти томах. Художественная литература. М. 1980. Т.6. С.122.
26) Есенин С.А. ПСС в 7 тт. Т.7. М., 1999. С.552.
27) Левер Морис. Айседора Дункан. Роман одной жизни. М., Молодая гвардия, 2006. ЖЗЛ. С.
28) Крандиевская-Толстая Н.В. Сергей Есенин и Айседора Дункан. В кн.: С.А.Есенин в воспоминаниях современников. Художественная литература. М. 1985. Т.2. С.14-15.
29) М.Горький. Сергей Есенин. В кн.: С.А.Есенин в воспоминаниях современников. Художественная литература. М. 1986. Т.2. С.6-10.
30) И.Дункан, А.Р.Макдугалл. «Русские дни Айседоры Дункан и её последние годы во Франции». 1929.
31) Есенин С.А. ПСС в 7 тт. Т.6. С.123.
32) Desti M. The Untold Story. The Life of Isadora Duncan, 1921-1927. N.Y. Liverigt, 1929.
33) Крандиевская-Толстая. Сергей Есенин и Айседора Дункан. В кн.: С.А.Есенин в воспоминаниях современников. Художественная литература. М. 1986. Т.2. С.15.
34) Там же. С.18-19.
35) Грибанов Б.Т. Женщины, которые любили Есенина. М., Вече, 2006. С.139.
36) Есенин С.А. Собрание сочинений в 6-ти томах. Художественная литература. М. 1980. Т.6. С.120-122.
37) Там же. С.127.
38) Кинель Л. Айседора Дункан и Сергей Есенин. Ж.«Звезда». 1995, №9. С.150-164.
39) Грибанов Б.Т. Женщины, которые любили Есенина. М., Вече, 2006. С.158.
40) Соколов Б. Сергей Есенин. Красная нить судьбы. М. «Эксмо», «Яуза», 2005. С.230.
41) Левер Морис. Айседора Дункан. Роман одной жизни. М., Молодая гвардия, 2006. ЖЗЛ. С.236.
42) Грибанов Б.Т. Женщины, которые любили Есенина. М., Вече, 2006. С.161-162
43) Ярмолинский А. Есенин в Нью-Йорке. В кн.: Белоусов В.Г. Сергей Есенин. Литературная хроника. Часть 2. М. Советская Россия. 1970. С.70.
44) Мой век, мои друзья и подруги. Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. М.1990. С.582.
45) Соколов Б. Сергей Есенин. Красная нить судьбы. М. «Эксмо», «Яуза», 2005. С.232.
46) Есенин С.А. Собрание сочинений в 6-ти томах. Художественная литература. М. 1980. Т.6. С.133-135.
47) Соколов Б. Сергей Есенин. Красная нить судьбы. М. «Эксмо», «Яуза», 2005. С.233.
48) Вс.Рождественский. Сергей Есенин. В кн.: С.А.Есенин в воспоминаниях современников. Художественная литература. М. 1986. Т.2. С.114-115.
49) Мой век, мои друзья и подруги. Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. М.1990. С.402.
50) Газ. «Русский голос». Нью-Йорк, 1923, №2063. В кн.: Белоусов В.Г. Сергей Есенин. Литературная хроника. Часть 2. М. Советская Россия. 1970. С.72.
51) Вольпин В.И. Сергей Есенин и Айседора Дункан. В кн.: Белоусов В.Г. Сергей Есенин. Литературная хроника. Часть 2. М. Советская Россия. 1970. С. 75.
52) Левер Морис. Айседора Дункан. Роман одной жизни. М., Молодая гвардия, 2006. ЖЗЛ. С.258.
53) Соколов Б. Сергей Есенин. Красная нить судьбы. М. «Эксмо», «Яуза», 2005. С.242.
54) Лундберг Е. Записки писателя. 1920-1924. Т.II. 1930. В кн.: Белоусов В.Г. Сергей Есенин. Литературная хроника. Часть 2. М. Советская Россия. 1970. С.73.
55) Левер Морис. Айседора Дункан. Роман одной жизни. М., Молодая гвардия, 2006. ЖЗЛ. С.259.
56) Desti M. The Untold Story. The Life of Isadora Duncan, 1921-1927. N.Y. Liverigt, 1929.
57) Шнейдер И.И. Встречи с Есениным. В кн.: С.А.Есенин в воспоминаниях современников. Художественная литература. М. 1986. Т.2. С.35.
58) Соколов Б. Сергей Есенин. Красная нить судьбы. М. «Эксмо», «Яуза», 2005. С.247.
59) Левер Морис. Айседора Дункан. Роман одной жизни. М., Молодая гвардия, 2006. ЖЗЛ. С.263.
60) Есенин С.А. Собрание сочинений в 6-ти томах. Художественная литература. М. 1980. Т.6. С.138.
61) Бениславская Г.А.Воспоминания о Есенине. В кн.: С.А.Есенин в воспоминаниях современников. Художественная литература. М. 1986. Т.2. С.59.
62) И.Дункан, А.Р.Макдугалл. «Русские дни Айседоры Дункан и её последние годы во Франции». 1929.
63) Никитин Н. Н. О Есенине. В кн.: С.А.Есенин в воспоминаниях современников. Художественная литература. М. 1986. Т.2. С.135-136.
64) Бениславская Г.А. Воспоминания о Есенине. В кн.: С.А.Есенин в воспоминаниях современников. Художественная литература. М. 1986. Т.2. С.65.
65) Соколов Б. Сергей Есенин. Красная нить судьбы. М. «Эксмо», «Яуза», 2005.С.261.
66) Маслов А.В. «Загадочная петля. Кому выгодно «убить» поэта?». Ростов-на-Дону: Феникс, 2006. С.224 .

Впервые опубликовано в журнале «Западная Двина», Минск, №2(11)2007, с.150-169.

http://ratkevich.org/proza/prd02.pdf

..texts
http://idvm.narod.ru
http://troul.narod.ru/center.htm
..index