..texts

Е.В. ЧЕРНОСВИТОВ
К истокам русской духовности?

К 110-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ И 80-ЛЕТИЮ СО ДНЯ СМЕРТИ С. ЕСЕНИНА

О, электрический восход,
Ремней и труб глухая хватка.
С. Есенин. Сорокоуст

Черный человек!
Ты прескверный гость.
Эта слава давно
Про тебя разносится.
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу...
(С. Есенин. Черный человек)

В «Медицинской газете» от 22 декабря 1989 г. в беседе обозревателя Н. Сафроновой с судебно-медицинским экспертом профессором Борисом Сергеевичем Свадковским под заголовком «Версии или пересуды? О смерти Сергея Есенина» читаем: «Смерти такого рода, как выпала большому нашему национальному поэту, имеют право на уважение их тайны». Может быть, сказано и красиво, но в связи со смертью Есенина это кощунство.

Однако не только эта статья побудила меня как врача и философа, родившегося через 20 лет после смерти С.А. Есенина, написать эти строки.

Ошибаются те, кто думает, что пересуды вокруг смерти Есенина — искусственное явление нашего «смутного» времени. Давно существует мнение, что поэт покончил жизнь самоубийством, повесившись в «Англетере». Было и стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья...», написанное кровью накануне этого события. Был и «Черный человек», были и психушки.

А вот сейчас, когда стираются «белые пятна нашей истории», некоторые люди, пользуясь моментом, утверждают: «Есенин был убит».

Я еще не раз вернусь к вышеназванной статье, ибо в ней сказано: «...речь идет не просто об ошибках в терминологии. Важна позиция по существу». Что ж, позиция по существу — дело важное, но какова она?

Мысль о причинах гибели Есенина, начиная с того предновогоднего дня 1925 года, не переставала тревожить всех, кому дорого имя поэта. Думаю, не были спокойны и его враги. Современники его не верили, что Сергей Есенин повесился. «Есенин не был слабаком — изучите его биографию... И врут те, кто говорит, что у него нервишки шалили, — говаривал мой отец. — А если он и шел в больницу, то только для того, чтобы спрятаться там и отсидеться, когда загоняли в угол».

Для самоубийства всегда должны быть веские причины. Самоубийство вызывают только два рода причин: внешние обстоятельства и психическая болезнь. Всякие другие слова типа «слабодушие», «душевный кризис», «переоценка ценностей», «подведение жизненного итога», «разочарование в жизни», «крах жизненных планов», «потеря смысла жизни» — это лишь термины, называющие чрезвычайные внешние обстоятельства, в которых единственный выход для личности (чтобы сохранить свое достоинство, свои убеждения, себя, наконец, как личность) — это самоубийство.

В чрезвычайных обстоятельствах у человека, доведенного до «последней черты», есть кроме самоубийства и другой выбор — убийство. Суицид (самоубийство) и гомицид (убийство) — крайние формы реагирования личности на эти обстоятельства. И они, эти формы поведения, в подобных случаях доказывают сохранность человека как личности, защиту своего достоинства. А если один выбирает самоубийство, а другой — убийство, то это дело совести и конкретных обстоятельств.

Психические заболевания различны. И далеко не все могут явиться причиной самоубийства. Лишь некоторые болезненные душевные состояния и расстройства могут окончиться трагедией. И врачам эти состояния хорошо известны.

Могу сказать со всей ответственностью: Сергей Александрович Есенин никакой психической болезнью не страдал. И если его смерть — результат самоубийства, то рассматривать самоубийство нужно только как поступок сильной личности в чрезвычайных обстоятельствах. Это не требует никаких доказательств и расследований (если, конечно, не нужно убеждать кого-нибудь в том, что Есенин не был сумасшедшим).

Для того, чтобы человек мог покончить с собой, не будучи психически больным, всегда нужен кто-то, кто «поможет» ему в этом. Обстоятельства в конечном итоге — это живые, конкретные люди, желающие смерти того, кого они доводят до самоубийства.

Но доведение до самоубийства — одна из форм убийства. Убийства изощренного. Это хорошо знают юристы. Поэтому пересуды вокруг гибели Есенина и сводятся, в принципе, к одной версии — версии убийства. В противном случае это были бы пересуды о том, был Есенин сумасшедшим или не был.

Корреспондент «Медицинской газеты» спрашивает Б.С. Свадковского: «Итак, мнение Ваше, Борис Сергеевич, однозначно: "версия" убийства Сергея Есенина несостоятельна?»

И уважаемый судмедэксперт отвечает: «Для признания ее нет никаких медицинских научно обоснованных, взвешенных, четких аргументов». А его коллега, также профессор-патологоанатом Ф.А. Морозов (см.: «Труд». 1989. № 101, 178) считает иначе: «Есенин был сильно избит, а потом задушен, возможно, подушкой». Но Свадковский, полемизируя со своим оппонентом, полагает, что такой вывод «...не выдерживает никакой критики с точки зрения судебно-медицинской экспертизы. Он годится только... для практикума студентам, изучающим эту специальность». Да, именно так дискутирует Б.С. Свадковский с Ф.А. Морозовым. При этом первый безответственно относится и к студентам, изучающим судмедэкспертизу. Выходит, по Свадковскому, они занимаются не наукой. В чем безусловно прав Свадковский, так это в том, что когда речь идет о таких личностях, как Есенин, то важны не термины, а позиция. А как же с истиной — может быть, и она не важна? И поэт нам все «безоглядно доверил в стихах», и «смерть имеет право на тайну». Да и «всегда загадочны утраты». Вот что внушают нам Б.С. Свадковский и Н. Сафронова в своей беседе. И еще запугивают (если кто-то вздумает заниматься расследованием причин смерти Есенина): «Только, не дай бог, чтобы снова, как в 30-е, 40-е, 50-е, давили на наше сознание призраки, мерещились заговоры». И еще: «Пока получается нечто похожее на приглашение в печально известную теорию косвенных доказательств, творцом которой был великий теоретик дутых процессов нашего недавнего еще прошлого А.Я. Вышинский...»

И это все в небольшой «беседе» по поводу гибели С.А. Есенина, в которой не нашлось ни одного слова, сказанного профессионалом по существу. Ведь заверения типа: «А что касается "построений", которые в изобилии производились вокруг данных экспертизы А.Г. Гиляревского (судмедэксперта, производившего вскрытие трупа С.А. Есенина. — Б.Ч.), они несерьезны» — вряд ли кого могут удовлетворить.

И последнее. Б.С. Свадковский высказал сожаление, «что так или иначе благодаря средствам массовой информации в обсуждение оказались вовлечены множество людей». Это что же — отстаивание пресловутого права «на уважение тайны» гибели поэта? Иными словами, нежелание, чтобы мы все узнали истину о трагической смерти С.А. Есенина?

Прежде чем обратиться к статье Эдуарда Хлысталова, следователя, разрабатывающего версию убийства С. А. Есенина («Тайна гостиницы "Англетер"». История одного частного расследования // Москва. 1989. № 7), вернемся к событиям, непосредственно предшествующим гибели Есенина.

Вот как описывает предысторию «англетеровской трагедии» наш известнейший есениновед (о нем позже будет разговор особый) Юрий Львович Прокушев в своей книге «Сергей Есенин. Образ. Стихи. Эпоха» (М.: Молодая гвардия, 1989): «7 декабря Есенин отправил из Москвы ленинградскому поэту В. Эрлиху телеграмму: "Немедленно найди две комнаты. 20 числах переезжаю жить Ленинград. Телеграфируй. Есенин".

21 декабря Есенин оставляет клинику. Он снимает со сберкнижки деньги. Они необходимы ему для поездки.

23 декабря Есенин, будучи в Госиздате, сообщает о своем отъезде и договаривается о том, что как только будут готовы гранки первого тома его собрания сочинений, их направят ему в Ленинград. В тот же день, незадолго до отъезда, на квартире у С.А. Толстой, встретившись с Наседкиным (мужем старшей сестры поэта. — Е.Ч.), Есенин, как свидетельствует последний, "дает мне госиздатовский чек на семьсот пятьдесят рублей — он не успел сегодня заглянуть в банк — и едет в Ленинград почти без денег. Просил выслать завтра же. Через две недели мы должны были встретиться в Ленинграде"...»

«Все это говорит за то, — уверяет Ю.Л. Проку шев, — что в Ленинград поэт ехал не умирать, а работать!»

Читаем дальше: «24 декабря Есенин в Ленинграде. Эрлих пока не успел найти для него и одной комнаты. Есенин решает поселиться в гостинице "Англетер". Здесь в это время жили близкие знакомые поэта: писатель и журналист Г.Ф. Устинов и его жена Е.А Устинова. В своих воспоминаниях "Четыре дня Сергея Александровича Есенина" она рассказывает:

"...Утром, в 10—11 часов, к нам почти вбежал в шапке и шарфе сияющий Есенин.

—  Ты откуда, где пальто, с кем?

—  А я здесь остановился. Сегодня из Москвы, прямо с вокзала. Мне швейцар сказал, что вы тут, а я хотел быть с вами и снял пятый номер. Пойдемте ко мне. Посидим у меня, выпьем шампанского. Тетя (так звал Есенин автора воспоминаний. — Ю. П.), ведь это по случаю приезда, а другого вина я не пью.

Пошли к нему. Есенин сказал, что он из Москвы уехал навсегда, будет жить в Ленинграде и начнет здесь новую жизнь — пить вино совершенно перестанет. Со своими родственниками он окончательно расстался, к жене не вернется, словом, говорил о полном обновлении своего быта. У него был большой подъем..."

25, 26, 27 декабря Есенин встречался со своими ленинградскими знакомыми и друзьями... На второй день после приезда Есенин вместе с Эрлихом навестил Клюева. Потом они втроем вернулись в гостиницу. Вскоре подошел художник Мансуров. "Есенин, — вспоминает Вольф Эрлих, — читал последние стихи.

—  Ты, Николай, мой учитель. Слушай.

Учитель слушал...

Ушел Клюев в четвертом часу. Обещал прийти вечером, но не пришел. Пришли Устиновы. Елизавета Алексеевна принесла самовар. С Устиновыми пришел Ушаков и старик-писатель Измайлов. Пили чай. Есенин снова читал стихи, в том числе и "Черного человека". Говорил:

—  Снимем квартиру вместе с Жоржем (Г.Ф. Устиновым. — Ю.П.). Тетя Лиза (Устинова) будет хозяйка. Возьму у Ионова журнал. Работать буду. Ты знаешь, мы только праздники побездельничаем, а там — за работу".

Утро 27 декабря. Тот же В. Эрлих рассказывает в своей книге "Право на песнь": "Стоим около письменного стола: Есенин, Устинова и я... Кажется, в комнате была прислуга. Он (Есенин. — Ю.П.) говорит:

—  Да! Тетя Лиза, послушай! Это безобразие! чтобы в номере не было чернил! Ты понимаешь? Хочу написать стихи — и нет чернил. Я искал, искал, так и не нашел. Смотри, что я сделал!

Он засучил рукав и показал руку: надрез. Поднялся крик. Устинова рассердилась не на шутку. Кончили они так:

—  Сергунька! Говорю тебе в последний раз! Если повторится еще раз такая штука, мы больше не знакомы!

—  Тетя Лиза! А я тебе говорю, что если у меня не будет чернил, я еще раз разрежу руку! Что я, бухгалтер, что ли, чтобы откладывать на завтра!

—  Чернила будут. Но если тебе еще раз взбредет в голову писать по ночам, а чернила к тому времени высохнут, можешь подождать до утра. Ничего с тобой не случится.

На этом порешили. Есенин нагибается к столу, вырывает из блокнота листок, показывает издали: стихи. Говорит, складывая листок вчетверо и кладя его в карман моего пиджака:

—  Тебе.

Устинова хочет прочесть.

—  Нет, ты подожди! Останется один, прочитает».

Далее Ю. Л. Прокушев приводит воспоминания Е.А. Устиновой, а затем подводит черту: «Если судить по этим рассказам, то при разночтении в деталях и частностях, почти неизбежных в таких случаях, казалось, ничто не предвещало надвигающейся катастрофы».

Юрий Львович формулирует здесь вопрос, который, я убежден, всегда висел в атмосфере народной скорби о С.А. Есенине: «Что могло произойти в те немногие часы, когда Есенин остался один в номере гостиницы? Какие черные силы толкнули поэта к роковой черте?»

Стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья...», по признанию В. Эрлиха, было прочитано им лишь 28 декабря, когда он узнал о смерти Есенина. Впервые это стихотворение было напечатано в «Красной газете» 29 декабря и сразу же стало известно повсеместно как «завещание» поэта.

Раскрыв 7-й номер журнала «Москва» за 1989 год, сразу наткнулся на заголовок: «Тайна гостиницы "Англетер". История одного частного расследования». Первая мысль была — «перевели Агату Кристи». Только затем резануло —«Англетер»! Это ведь о Есенине... Прочитав первые две страницы, хотел отложить — какие-то вещи не вызывали доверия. Преодолевая внутреннее сопротивление, все же решил прочитать это сочинение бывшего следователя и инспектора МВД (может быть, лишь потому, что и я 11 лет проработал в системе МВД СССР). Но не мог я поверить и в то, что следователю «лет десять назад... в следственное управление неизвестное лицо прислало конверт с двумя фотографиями. На них изображен Есенин...».

Потом, при личной нашей встрече, Эдуард Александрович признался, что «все это нужно было, чтобы интереснее подать жестокий материал». Нужно ли? Не думаю. Ведь маленькая ложь вызывает большое недоверие. Так, кажется, говорят англичане. А этих «маленьких неправд» в статье Э. Хлысталова, увы, предостаточно.

Э. Хлысталов убежден, что Есенин убит и что это было «политическое убийство». Он составил биохронику последних дней поэта, тщательно собирая различного рода документы вплоть до счетов в ресторанах, и знает, где, кода, с кем и как долго был Сергей Александрович. Читаешь внимательно его «судебный очерк», слушаешь его как увлеченного рассказчика и приходишь к убеждению, что организатором и исполнителем травли поэта было ГПУ и что Есенина окружали явные и тайные враги, в том числе агенты ЧК и ГПУ, что, скажу откровенно, и с моей точки зрения «имело место быть». Но моя мысль об Агате Кристи возникла не случайно. Именно в ее духе и по ее детективной логике (индуктивный метод великого собрата Шерлока Холмса — Эркюля Пуаро) написана «Тайна гостиницы "Англетер"».

Прочитав этот очерк и вспомнив вышеприведенные рассказы о последних днях Есенина, написанные Ю.Л. Прокушевым, любой не искушенный в делах сыска человек невольно придет к выводу, что если Есенин убит, то не исключено: убийцами (или причастными к убийству) являются В. Эрлих, чета Устиновых, художник Мансуров, старый писатель Измайлов и... Николай Клюев. Эдуард Александрович (и выглядит это опять же в духе Агаты Кристи) предполагает, что был еще «некто загадочный». «Работник гостиницы? Женщина? — спрашивает Э. Хлысталов. — Неизвестный врач?..» «Я не исключаю, что именно заявление неизвестного врача о том, что смерть наступила за 5—7 часов до обнаружения трупа, дало алиби В. Эрлиху».

Рассматривая ГПУ как организатора и исполнителя убийства, естественно, следователь МВД Э.А. Хлысталов как профессионал уличает их, то есть сотрудников ГРУ, милиционеров:

а)  в небрежности (составления акта осмотра места происшествия);

б)  в сокрытии документов (показаний свидетелей) и подлоге, вплоть до акта судмедэкспертизы А.Г. Гиляревского («Поэтому можно категорически утверждать, что было еще одно заключение о причинах трагической гибели С.А. Есенина, которое в настоящее время неизвестно»);

в)  в умышленном отказе разрабатывать версию об убийстве (даже следователь не занимался «делом Есенина», а всего лишь дознаватель). «Длинные руки у ГПУ, и хорошо следы заметали».

Вот еще одно открытие Э. Хлысталова: «Собирая материал для очерка, знакомясь со множеством публикаций о С.А. Есенине, я обнаружил одну печальную закономерность: во всех опубликованных в нашей печати посмертных фотографиях поэта отсутствуют следы травм на его лице». И он задает вопрос: «Печатались такие фотографии, где этих травм и ожогов не было видно. Или они тщательно ретушировались?»

Э. Хлысталов пишет, что не берет ответственности судить о качестве выводов А.Г. Гиляревского. И все же «нервом» его заметок является интерпретация именно акта судмедэкспертизы. И это несмотря на то, что у него «нет уверенности, что акт написан рукой Гиляревского», что «создается впечатление, что акт Гиляревским А.Г. был написан под чьим-то давлением, без тщательного осмотра тела и до вскрытия».

Здесь нужно сказать, что автор этих строк, взявший на себя смелость и ответственность проанализировать все, что сейчас творится вокруг двух великих для России имен — Есенина и Шукшина, чтобы затем выбраться на путь, ведущий через их творчество и судьбу к истокам русской духовности, начал свою медицинскую практику именно как судмедэксперт, работая сначала в Еврейской автономной области, а затем в Николаевске-на-Амуре, обслуживая прилежащие к этому городу пять районов, граничащих с Якутией и Магаданской областью, вскрыл своими руками не одну тысячу трупов, в том числе несколько сотен повешенных.

И вот передо мной акт вскрытия трупа Сергея Александровича Есенина, подписанный судмедэкспертом Гиляревским, и одна из фотографий, любезно предоставленных мне Э. Хлысталовым (в его очерке она фигурирует как фотография из архива Ю.Б. Юшкина — «С. Есенин в морге Обуховской больницы Ленинграда (28.12.1925); вместе с ней опубликована фотография посмертной маски С. Есенина). Эдуард Александрович хотел знать мое мнение об акте А.Г. Гиляревского. Он — за гласность в отношении дела о гибели С.А. Есенина. Я с ним совершенно согласен: время идет, а вопрос о смерти Есенина остается актуальным...

Так вот, следуя индуктивной логике детективного жанра, той «черной кошкой, которую ищут в темной комнате», должно являться стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья...». Здесь, по-моему, чутье профессионала-сыщика Э. Хлысталову не помогло. Он пишет: «Откровенно говоря, я не представляю, как можно написать стихотворение кровью из разрезанной вены...» (Мое мнение врача и эксперта — можно!) Дальше: «Дружбы с Эрлихом у Есенина не было, он устраивал Есенина как предприимчивый человек, поэтому писать ему кровью стихотворение гордый Есенин никогда бы не стал». И здесь Хлысталов не прав — был резон отдать это стихотворение не другу, а предприимчивому человеку, который вернее донесет его до широкой аудитории, что, кстати, Эрлих и сделал.

Так вот, окажись, что это стихотворение написано не Есениным, или не кровью Есенина, или кровью мертвого Есенина, — все встало бы на свои места в версии Э. Хлысталова.

Что касается акта судмедэксперта, то тут ситуация неоднозначная: ведь подменить его или «отредактировать» могли не только по соображениям сокрытия убийства, но и по другим мотивам... Так что судмедэкспертам вместе с есениноведами следовало бы, на мой взгляд, начинать именно со стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья...». Дело в том, что С.А. Есенин последние 2 года перед смертью неоднократно лечился, в том числе и в связи с травмой ноги, в больницах Москвы, а в 1923 году — в Европе. Современными методами можно установить, написано ли последнее стихотворение кровью и чья это кровь — С.А. Есенина или другого человека.

При первом взгляде на фотографию мертвого Есенина, которую дал мне Э. Хлысталов, бросается в глаза огромная вмятина на лбу поэта, идущая чуть ли не от волосистой части головы, захватывающая две трети правой надбровной дуги и переносье. Вряд ли это дефект эмульсионного слоя фотографии. Не зная содержания акта судмедэкспертизы, т.е. только на основании этой фотографии, я заключил бы, что это повреждение костей черепа посмертное и возникшее от сильного удара тупым твердым предметом или от удара о таковой. Будь повреждение прижизненным — не так выглядели бы глаза, нос и уши (избавляю читателя от подробностей, а тот, кто знаком с медициной или физиологией, легко дорисует картину).

Но сравнивая эту фотографию с посмертной маской С.А. Есенина, замечаешь явное несоответствие в повреждении: судя по маске (имеется в виду маска, представленная Ю.Б. Юшкиным), эта вмятина захватывает лишь кожные покровы.

А теперь что касается самого акта А.Г. Гиляревского. Во-первых, в нем нет ни малейших указаний на наличие черепно-мозговой травмы ни прижизненного, ни посмертного характера. Вдавление на лбу расценено как «вдавление при повешении» (о трубу отопления, к которой была привязана веревка. — Е.Ч.). Так действительно выглядят посмертные вдавления, возникающие в результате трупного окоченения.

Во-вторых, картина смерти от асфиксии (удушения) описана недостаточно полно и подробно, но все же, судя по акту, состояние внутренних органов именно такое, как бывает при смерти от асфиксии. Есть у меня замечания и по описанию странгуляционной борозды. Да, при такой странгуляционной борозде смерть могла наступить от асфиксии. Как ни крути, от этого не уйти, и все рассуждения Э. Хлысталова, касающиеся повреждений, найденных на трупе С.А. Есенина, ни в какую другую картину не укладываются.

И вот здесь я должен сделать одно чрезвычайно серьезное и ко многому обязывающее замечание. Акт Гиляревского неполный и по описанию картины смерти, и по сохранности (часть акта оторвана как раз в том месте, где описывается состояние мозга, перед заключением).

Тем не менее должен заявить, что описание состояния мозга не соответствует описанию состояния других органов. Для специалистов поясню: нет ни одного признака отека мозга, обязательного при асфиксии. Картина состояния мозга могла бы соответствовать смерти, например, от острой сердечно-сосудистой недостаточности (и то не полностью) или от отравления некоторыми быстродействующими ядами. Сразу оговорюсь — я не выдвигаю никаких новых версий, а констатирую факты. Конечно, нужно поднять другие акты судмедэкспертизы, написанные А.Г. Гиляревским, в том числе и повешенных, и сравнить их с этим актом. Но, думаю, тут дело в другом.

Склонен согласиться с Э. Хлысталовым, что на эксперта, проводившего вскрытие трупа С.А. Есенина, оказывали давление. Опять же оговорюсь: это давление могло иметь самые различные мотивы, а не только те, чтобы сокрыть убийство.

Если же говорить о несоответствии состояния мозга другим органам, то в этой связи многое в расследовании гибели поэта представляется в неожиданном свете. Подчеркиваю: я рассуждаю как практический врач, работающий в реальных условиях, и с этой точки зрения пытаюсь понять эксперта, составившего этот акт. Так вот, с моей точки зрения, не важно, кто составил данный акт — А.Г. Гиляревский или другой судмедэксперт. (А то, что акт этот написан не сотрудником ГПУ, а судмедэкспертом, не вызывает никакого сомнения.) Важно другое. Убежден, что бросающееся в глаза профессионалу несобтветствие патологоанатомических данных мозга и других внутренних органов — не небрежность и не показатель невежественности врача. Это сделано сознательно, преднамеренно. Это сделано как указание для всякого другого судмедэксперта, в руки к которому попадет данный акт, что документ не соответствует истине. Это послание коллеги коллеге — честное послание честного человека, вынужденного зашифровать, спрятать то, что ему известно, от профана и невежды, от злой правящей воли.

Во времена гитлеризма в Германии честные психиатры, чтобы их пациентов не уничтожали как неполноценных, придумывали различные термины. Напиши они в истории болезни «психопат» или «шизофреник» — и больной был бы уничтожен. А как изощрялись наши психиатры во времена «великого застоя», чтобы скрыть истину и оправдать инакомыслие! А.В. Снежневского, к примеру, обвиняют в том, что он придумал термин «вялотекущая шизофрения», чтобы всех инакомыслящих объявить сумасшедшими. Но это просто невежественно. Ведь по теории Снежневского страдающий вялотекущей шизофренией (вдумайтесь — «вялотекущей»!) — это очень-очень долго психически сохранный человек. Поставь такому человеку диагноз «шизофрения» (преждевременное слабоумие) — и сразу приговоришь к социальной смерти.

Судмедэксперт, написавший акт, подписанный фамилией Гиляревского, знал, что «дело» прикроют. И он оставил свой знак нам, потомкам. Наконец, пора высказать и свое мнение, т.е. ответить на извечный русский вопрос: «Что делать?»

Убежден, что выход один — необходимо повторное судебномедицинское исследование трупа С.А. Есенина, т. е. эксгумация.

Думаю, что попытки найти необходимую информацию у поэтов, художников, случайных людей, так или иначе соприкоснувшихся с фактом смерти Есенина, тщетны: «У страха глаза велики». Богатое воображение заставляет нас видеть то, чего нет («мраморное лицо», «исчезнувший пиджак», «ожог лица», «синяки» и т. п.)

Кстати, очерк Сергея Куняева «Смерть поэта. Версия. Хроника журналистского расследования» — это всплеск эмоций человека, которому гибель Есенина глубоко небезразлична. Но... в этой хронике, к сожалению, находим упоминание о «20 граммах мозга», вышедших через образование на лбу. Если бы автор был медиком, то он знал бы, что когда через повреждения лба выходит 20 граммов мозга, то весь остальной мозг «выходит» через рот, нос, уши, и вряд ли написал бы такое!

Предложение об эксгумации трупа С.А. Есенина было высказано мной Ю.Л. Прокушеву, В.И. Белову и племяннице С.А. Есенина Т.П. Флор-Есениной. Тогда я от них услышал, что все нужно взвесить, продумать и сделать спокойно и основательно. Ведь речь идет о нашей народной гордости и чести. Они согласились со мной, что нужно идти до конца. Говорил я об этом и со своими родными, друзьями и знакомыми — серьезных аргументов против эксгумации мне не высказывали, но не раз приходилось слышать сомнения такого рода: «Пошумите, попишите — и на этом все... Как со смертью Маяковского».

Поговорил и с представителями Русской Православной Церкви — у них аргументов против не было. Действительно, ведь вскрывают же могилы, когда переносят прах из одного места в другое, и не только по желанию умершего лежать в родной земле, но и просто из одного места в другое. Даже непосредственное воздействие на останки оказывается (хотя бы для того, чтобы их сохранить). Действительно, неужели тайна смерти какого-нибудь Тутанхамона нас больше волнует, чем тайна гибели Есенина?

С горечью думаю, что нам придется прикоснуться не к одной тайне смерти и не один прах подвергнуть строгой научной экспертизе... Например, меня как гражданина оскорбляет версия самоубийства декабриста М.С. Лунина, предложенная Натаном Эйдельманом и в изощренном виде представленная в спектакле «Смерть Жака».

«Тайна могилы» — суеверие. Предки наши предавали своих усопших огню, а в земле лишь сохраняли (отсюда и слово «хоронить») на время.

...Сподвиг меня на расследование гибели Есенина, узнав, что я в прошлом судмедэксперт и психиатр, В.И. Белов. Он первым поднял этот вопрос, выступив в своей родной Вологде («Пора снять с него клевету о самоубийстве»). Его поддержали В.Г. Распутин и И.С. Глазунов.

Тогда же Василий Иванович дал мне копию своего письма главному редактору «Огонька» В. Коротичу. Вот это письмо:

«Виталий Алексеевич! Шлю Вам привет.

Письмо с приглашением участвовать получил — спасибо. В "Огоньке" я ни разу не печатался. Попытки были безуспешные. Не вижу принципиальной разницы между временами, у вас пока сменилась одна форма.

У меня просьба к Вам и Евгению Александровичу: опубликуйте правду о смерти Есенина (пора снять с него клевету о самоубийстве). Это было бы совершенно в духе перестройки и гласности. Имеются и документы, и серьезные исследования, и живые свидетели.

Прошу, не отвечая пока по существу, подтвердить получение моего письма. Белов. 17.V.87».

Подтверждения Василий Иванович не получил. Правду о смерти С.А. Есенина «Огонек» не опубликовал.

На свою первую публикацию о смерти С.А. Есенина я получил много писем в поддержку. Противники, видимо, просто не писали. Одно письмо я бы особо выделил, так как его написал профессионал-филолог. (Имя его было мне неизвестно, не знали его и мои коллеги по ИМЛИ, где я работал старшим научным сотрудником, собирая коллектив для подготовки собрания сочинения В.М. Шукшина и неожиданным образом для самого себя оказавшись в есенинской группе по подготовке академического собрания сочинений поэта.)

Берем книгу «Сергей Есенин». (Собр. соч. В 2 т. Т. 1. Стихотворения, поэмы. — М.: Советская Россия, 1990). В ней: «Современник». Слово о поэте Ю.В. Бондарева. Составление, вступительная статья и комментарий Ю.Л. Прокушева. Читаем начало поэмы «Черный человек»:

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.

Стоп! На этом прервем, как сейчас говорят наши «лидеры», судьбоносную для Есенина поэму (к ней мы еще вернемся). Дальше пойдет текст письма ко мне неизвестного филолога из Одессы (я спросил ведущих советских есениноведов, работающих над академическим собранием сочинений С.А. Есенина, знают ли они литератора и филолога Анатолия Яни, оказывается, не знают и слыхом не слышали.

А. Яни озаглавил письмо «Самоубийство бродяги? (Записки одесского филолога о стихах, жизни и смерти Сергея Есенина)». Он пишет: «Я очень рад и сердечно благодарен редакции еженедельника "Ветеран", врачу и философу Евгению Черносвитову за то, что в № 4 за 1990 год опубликованы его размышления о гибели Сергея Есенина.

К предложению Евгения Черносвитова об эксгумации трупа хотел бы присовокупить и "эксгумацию" рукописей любимого поэта. Изучение их, надеюсь, очистит личность замечательного лирика от многочисленных навешенных на него ярлыков».

«Самоубийство бродяги» — именно так о С.А. Есенине написал некий неизвестный мне Б.Л. Розенфельд через 5 лет после трагической гибели поэта, рассуждая в обширной статье в «Литературной энциклопедии» (т. 4, с. 82) о «мотивах бродяжничества и хулиганства». «Перед нами оказывается бродяга и вор», — пишет Б.Л. Розенфельд.

Но что же Есенин украл и у кого? Какие есть доказательства?

Во-первых, поэтические образы в стихах, лирических героев и персонажи в произведениях нельзя грубо отождествлять с самим поэтом. Во-вторых, образ так называемого хулиганства можно понимать в стихах Есенина как метафору, как его сомнение в счастливой ломке дореволюционной Руси при наступлении на нее «железного врага». Хулиганство — это неравнодушие, небезразличие к меняющейся судьбе страны, свое собственное, особенное, нешаблонное понимание революции. Вероятно, это инакомыслие и давало право говорить о психической болезни Есенина. Но скандалил он отнюдь не как сумасшедший. На скандалы сумасшедшего никто не обращал бы внимания — в крайнем случае поместили бы надолго в психушку.

Мне кажется, чтобы понять настроения С.А. Есенина в послереволюционный период, нужно сравнить их с послереволюционными настроениями И.А. Бунина, описанными в его «Окаянных днях». Бунин враждебно встретил Октябрьскую революцию. Не в силах восторгаться ею был и Есенин. У него болела душа, но это вовсе не значит, что был он душевнобольным. Почему не убежал за границу? На это есть ответ в стихах: «Не вылечить души пустыней и отколом». Без Родины жизнь — пустыня, хотя и на Родине она — «обман с чарующей тоской». Писать «агитки», как это делал Ефим Алексеевич Придворов (Демьян Бедный), Есенин технически мог бы, но он не желал создавать строки по велению ума, а не сердца. Не то он, Есенин, к своему 40-летию был бы награжден орденом Трудового Красного Знамени и «жил бы долго и счастливо», но тогда не был бы Есениным.

Что с попом, что с кулаком —
Вся беседа:
В брюхо толстое штыком
Мироеда!
Не сдаешься? Помирай,
Шут с тобою!
Будет нам милее рай,
Взятый с бою...

Автора приведенных выше строк никто никогда не называл и не называет ни хулиганом, ни скандалистом, хотя Д. Бедный пропагандирует злодейское убийство. Что же это за странное понимание задач поэзии? Басни и частушки вошли в прижизненный 19-томник Д. Бедного, но любит ли кто-нибудь стихи этого агитатора так же, как стихи Есенина? Да, было время, когда распевали «агитки Бедного Демьяна», а стихи подлинного поэта никому не нужны были. Что оставалось делать Есенину? Нет, не вспарывать сытые брюшные полости штыком, а желать молодому поколению здоровья:

Цветите, юные. И здоровейте телом.
У вас иная жизнь, у вас другой напев.
А я пойду один к неведомым пределам,
Душой бунтующей навеки присмирев.

Есенин хотел разобраться в самом себе, ощущая себя иностранцем в родной стране. И как только ни называли поэта: идеологом упадничества, деклассированным представителем кулачества и циничного апофеоза разврата, завсегдатаем «удушливой мути кабаков и притонов». Что ж, если стихи его не принимались тогда «благородным» обществом, он их читал проституткам.

В 1916 году журнал «Вестник Европы» называл Есенина «народным златоцветом», а при Советах даже после смерти он остался неугодным. Для чего он уехал из Москвы в Ленинград? Видимо, в Москве сложились серьезные обстоятельства, сделавшие его жизнь и творческую работу невозможной. А он собирался жить и работать — ведь для самоубийства в другие города не уезжают. Тончайший лирик, обращаясь к своему сердцу, писал:

Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь...
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.

Преждевременно уходить из жизни он не собирался:

Видно, так заведено навеки —
К тридцати годам перебесясь,
Все сильней, прожженные калеки,
С жизнью мы удерживаем связь.

«Счастья нет, но горевать не буду...», — обещает поэт.

У него болела нога, и в связи с этой травмой он лежал в больнице. Именно из московской клиники он решил ехать в Ленинград. И тут я хочу коснуться поэтических строк Есенина, в которых появилась «нога», а вернее, «ноги». Есть такое народное выражение: «Откуда растут ноги?»

Речь пойдет всего лишь об одной-единственной букве, но на примере ее подмены я попытаюсь показать, как идеал психического здоровья можно превратить кривотолками о том, был ли Есенин умалишенным, в порядке ли был, как говорит фольклор, его «чердак». Иначе не возникала бы версия изощренного, умышленного убийства поэта, физической расправы над ним.

Кампания по психопатологизации русских писателей и поэтов началась задолго до революции. В 1916 году некая Т. Розенталь написала статью «Эпилептик Ф.М. Достоевский: обусловленность творчества болезнью». Чтобы защитить Пушкина, Гоголя и Достоевского, русский психиатр В.Ф. Чиж пишет статьи «Пушкин как идеал психического здоровья», «Гоголь как психопатолог», «Достоевский как психопатолог» (все опубликовано в Юрьеве в сборниках статей в 1896 — 1899 гг.).

Что же это за буква, о которой я хотел рассказать? Я обращался к рукописям Есенина, изучал его почерк. Буквы «г» и «ч» он писал почти одинаково, идентично. В одном из стихотворений о любви Есенин пишет:

Ночи теплые — не в воле я, не в силах,
Не могу не прославлять, не петь их.

Он любил ночи. Не раз описывал месяц, луну:

Какая ночь! Я не могу.
Не спится мне. Такая лунность.

В этом же стихотворении встречаю и слово «ноги»:

Любить лишь можно только раз,
Вот отчего ты мне чужая,
Что липы тщетно манят нас,
В сугробы ноги погружая.

Вы заметили: ночи и ноги. Меняется одна буква. Много раз в стихах Есенина фигурирует и то, и другое слово. Читаются в рукописях слова эти формально (по почерку) одинаково, и только по смыслу возможно понять, где «ноги», а где «ночи». Вчитаемся же в известные строчки поэта:

Голова моя машет ушами,
как крыльями птица.
Ей на шее ноги маячить больше невмочь...

Себя поэт сравнил с птицей, у которой, естественно, есть шея и голова. Голова на шее. И вдруг, откуда ни возьмись, возникает «нога»...

 «...И шея, оказывается, относится к... ноге! "Шея ноги". Вот так бред!

А есениноведы пишут о "наивно-образном реализме" Есенина, о "примитивном субъективизме, не знающем абстрактного понятия", о том, что есенинскому мышлению свойственна конкретность, лежащая в основе его "поэтической гносеологии". Что же это за "предметный реализм", маячащий "на шее ноги"? Мыслимо ли такое вообразить?

А что если весь "фокус" — в букве: на шее не какой-то там "ноги" и не какие-то "ноги", а "ночи"? Начертания этих двух букв у Есенина очень похожи... Тогда все становится понятным: заумь исчезает вместе с "ногой" и возникает совершенно естественный в данном контексте образ ночи. Невмочь, невмоготу, совсем нет возможности, нет сил терпеть целые ночи. По ночам бедной голове надоело виднеться вдали.

Будучи студентом-филологом университета, я предложил эту версию своим педагогам. Ученые-литературоведы всполошились, но вместо того чтобы обоснованно и объективно доказать, прав я или нет, кто-то из них заявил: какая, дескать, разница, "ноги" там или "ночи", "шея ноги" или "шея ночи". Конечно, вырванная из контекста "шея ночи" — тоже чепуха, ибо у ночи тоже нет шеи. Как и у ноги. Но дело здесь совершенно в другом: слово "ночи" автор употребил в именительном падеже множественного числа, а не в родительном единственного.

Вероятно, когда-то кому-то было угодно и выгодно хоть этой "шеей ноги" подчеркнуть, что у Есенина случались "заскоки". Нам, читателям, внушали, что Есенин повесился в гостинице "Англетер", будучи "в болезненном состоянии", т. е. имея серьезную психическую болезнь?

Больше полустолетия прошло с того трагического дня, когда жизнь поэта оборвалась. Но почему-то за все эти годы не появилось ни одного фундаментального исследования причин гибели Сергея Есенина? Не потому ли, что поиск истины, как это нередко бывает, запрещен? Можно говорить все, что угодно, лишь вокруг да около, но только не по существу — со всеми соответствующими подробностями и фактами.

Характер Есенина, как мне представляется, сродни характеру Владимира Высоцкого: оба по натуре — врожденные оптимисты... Володя Высоцкий в детстве был большим озорником. Есенин вспоминает, что был "большим драчуном и ходил всегда в царапинах". Роднят их и бесшабашная удаль, смелость, непринужденность, раскованность, да еще увлечение поэзией и собственное яркое творчество. У обоих было некоторое пристрастие к алкоголю и даже схожие сердечные увлечения известными зарубежными актрисами: Есенин был влюблен в Айседору Дункан, а Высоцкий обожал Марину Влади?.

Но можно ли хоть на секунду представить себе, чтобы Высоцкий, как и Есенин, повесился? Неслыханно глупая версия. Можно ли говорить об "упаднических настроениях" поэта, кровь которого кипит, бурлит, горит? Между тем ярлык "упадничества" не раз привязывали к шее Есенина, как галстук.

В "Литературной энциклопедии" 1930 года вышеупомянутый Б. Розенфельд неизвестно на основании каких данных и источников сообщает: "Богема и принимавший все более острые формы наследственный алкоголизм привели Есенина к гибели: под влиянием тяжелых психических переживаний он покончил жизнь самоубийством".

Как же мог неизлечимый алкоголик и шизофреник одновременно быть обладателем вдохновенного пера, тружеником, который четким аккуратным почерком выписывал каждую отдельную буковку своей замечательной лирики? За какие качества человека с тяжелым психическим заболеванием да еще с острой формой наследственного алкоголизма смогла полюбить прославленная танцовщица? Только ли за "золотую голову"? Известны ли до конца биография и творческий путь Есенина? О какой "пассивности" и "практической бездеятельности" Есенина (терминология того же Б. Розенфельда) можно рассуждать? На основании каких бесспорных фактов? Неужто лишь на основании того, что 18-летним юношей он смело отправился в Петербург "побивать" свою поэзию? Пассивность ли это? Бездеятельность ли?

Скорее, совсем наоборот — целеустремленность и полет духа! Автор энциклопедической статьи иронически называет эту есенинскую целеустремленность "охотой к перемене мест". По этой же причине, видно, и директор вечерней школы Василий Шукшин поменял Алтайский край на Москву, где окончил режиссерский факультет ВГИКа, а потом снял героическую эпопею "Они сражались за Родину"? Значит, можно какие угодно ярлыки приклеивать, какие угодно уничтожающие формулировки выдумывать?

Лирическое "я" в стихах и песнях, как говорил о себе Высоцкий, часто не совпадает с жизнью самого автора. Следует отнести это и к Есенину. Если в стихах можно найти желание лирического персонажа быть "бродягою и вором", то это не значит, что Есенин — бродяга и вор.

Философ и врач-психиатр с 20-летним стажем Е.В. Черносвитов заканчивает работу над большой и серьезной рукописью, основанной на скрупулезном изучении и анализе документальных материалов, — "С.А. Есенин как идеал психического здоровья". Полагаю, что этот научно медицинский очерк высветит многие психологические аспекты личности поэта, чтобы все раз и навсегда поняли, что никакой психической болезнью Есенин не страдал. А затем можно будет подойти ближе к тайне, которую хранит его могила».

Анатолий Яни, литератор

Я привел все письмо А. Яни потому, что автор по воле логики своего повествования о С.А. Есенине (подчеркиваю, именно повествования) коснулся многих моментов, сопричастных и моему исследованию. Думаю, что Высоцкий и Шукшин появились у Яни не случайно, особенно если учесть, что это в русле размышлений о гибели Есенина. Вернусь я и к этому странному есенинскому написанию букв г и ч, когда речь пойдет о наших академиках-есениноведах.

А теперь о статье «Оскорбление легендой» (это название предложила редакция журнала «Ветеран» вместо моего «Есенин как идеал психического здоровья». Главный редактор сказал мне: «Нет, это слишком... Не поймут»).

Напомню свое основное положение, на котором я настаиваю: «Для того, чтобы человек, не будучи психически больным, мог покончить с собой, всегда нужен кто-то, кто "поможет" ему в этом. Обстоятельства в конечном итоге — это живые, конкретные люди, желающие смерти того, кого они доводят до самоубийства. Но доведение до самоубийства — одна из форм убийства. Убийства изощренного. Это хорошо знают юристы. Поэтому пересуды вокруг гибели Есенина и сводятся, в принципе, к одной версии — убийства. В противном случае это были бы пересуды о том, был ли Есенин сумасшедшим или не был».

Допустим, мы не знаем, что произошло в ночь с 27 на 28 декабря 1925 года в ленинградской гостинице «Англетер». Зададим себе вопрос: когда эти два слова — «самоубийство» и «Есенин» — были соединены? Находим четкий ответ: тогда, когда Есенин был впервые объявлен сумасшедшим. Все по-житейски банально и просто и лежит на поверхности: почти во всех книгах о Есенине этот факт проходит красной нитью, но тем не менее никак и никем не связывается с трагедией в «Англетере». Почему?

Сразу оговорюсь: никаких новых версий о смерти С.А. Есенина я не предлагаю. Только размышляю, насколько мне позволяет опыт врача-психиатра и философа.

Cherchez la femme, — говорят французы. «Ищите женщину», — советовал еще Сократ. А на Руси в давние времена говорили более определенно: «Ищите ведьму...»

Первым человеком, кто связал «самоубийство» с именем Есенина, была американская балерина Айседора Дункан. Она же первая на весь свет объявила Есенина сумасшедшим, показывая его психиатрам Америки, Франции и Германии, заявляя о его безумии в интервью и в письмах протеста в богатейшие и модные газеты Европы.

? См: Яблокова М. Женщины погибших поэтов: Гончарова, Дункан, Влади. // Россия молодая. 1991. № 5.

После тщательного изучения многих документов попробую объяснить, как мне представляются взаимоотношения поэта и «босоножки» (так называли Дункан, танцевавшую босиком).

Айседора Дункан приехала в Россию в 1922 году по приглашению А.В. Луначарского и организовала в Москве балетную школу. 2 мая 1922 года Есенин и Дункан поженились, а 10 мая уехали за границу — сначала в Америку, затем в Европу, где пробыли до августа 1923 года. В 1922 году Дункан было 45, Есенину — 27 лет. Айседора была известной танцовщицей, но суперзвездой не была никогда. На приглашение Луначарского приехать в революционную Россию она откликнулась не случайно: ее творческие поиски продолжались, своего «потолка» она еще не достигла. У нас она танцует «Марсельезу», потом «Интернационал». Брак с молодым, красивым и талантливым русским поэтом, крестьянином, «мужиком из красной России»... Она «спасает» талант Есенина — везет его за границу, чтобы показать всему свету. Надеется, что он будет ошеломлен и покорен цивилизацией и культурой Запада и Нового света.

Но все сразу же оборачивается иначе: Есенин не в восторге от «заграницы». Наоборот, он органически ее неприемлет. Ему плохо и дискомфортно в Америке. Он хочет назад, в Россию. Сначала Дункан считает, что это просто его причуды, показной патриотизм, дикие выходки мужика. Начинаются скандалы. Есенин, несмотря на «сухой закон» в Америке, начинает пить. Айседора быстро соображает, что нельзя показывать «свету» их ссоры, — «свет» должен видеть необыкновенную любовь двух великих талантов. Нельзя этому «свету» показать и то, что русский поэт, красный крестьянин, этот «свет» не признает и скучает. Лучше объявить Есенина... сумасшедшим! Это никак не повредит ни репутации русского поэта, ни ее собственной репутации. Больше того, в глазах «света» придаст пикантность их отношениям. Расчет прост и верен — в начале XX века гений и безумие считались синонимами?.

Объявив Есенина, своего мужа, сумасшедшим, страдающим madness (припадками безумия, бешенства), и показывая его американским психиатрам, Дункан таким образом начала создавать себе и Есенину типично американскую рекламу terrible infants (дети, внушающие ужас)?.

И цель достигнута — внимание к Дункан приковано вновь! И не беда, что американские психиатры, проконсультировавшие Есенина, отказываются его лечить, заключив, что он здоров. Главное, что о них заговорили в полусвете, свете, в печати. Красивая по тем временам легенда о гениально-сумасшедшем русском поэте, «красном» Дориане Грее, создана, работает, значит, будет приносить капитал. К тому же есть что возразить на «гнусную клевету» поэтам Мережковскому и Гиппиус, когда те заявили, что «Дункан и Есенина выпроводили из Америки из-за пьяных кухонных скандалов и драк между собой».

После скандалов в Америке Дункан выступила перед прессой, одетая во все ярко-красное, словно обернутая советским флагом, и гневно сказала: «Америка — страна бандитов!» С этими словами она покинула Штаты. Но самый грандиозный скандал разразился в парижском отеле «Крийон». Крупнейшие американские газеты, такие как «Нью-Йорк таймс» и «Нью-Йорк Геральд», сразу же откликнулись на него сообщениями под огромными заголовками: «Айседорин поэт впадает в бешенство в парижском отеле», «Он рехнулся!» («...поэт разносит в щепки мебель в отеле. Танцовщица заявляет, что брак между ними дальше невозможен»).

Действительно, в номере, где остановились Дункан и Есенин, в ночь с 16 на 17 февраля 1923 года была разрушена вся мебель, разбиты зеркала и стекла, разорваны шторы, т. е. был совершен настоящий погром. Но Айседору волновало только одно: как бы не подумали, что она и ее милый Сереженька ссорятся. Она дала интервью французским, американским и немецким репортерам, развивая легенду о помешательстве Есенина и обогащая ее новыми и новыми подробностями: «...Это трагедия. И это абсолютная ложь, что мы ссоримся. Не выразить словами, через какие испытания прошел Серж во время войны, каким шокам подвергалась его тонкая поэтическая натура. Во время войны он был трижды ранен, получил тяжелое повреждение головы. Не меньше он пострадал и во время революции» («Международные новости»).

И все же это была ссора — мебель и зеркала в отеле,  по-видимому, били оба.  Есенин после этого уехал в Германию, бросив Дункан и, как говорили злые языки, прихватив с собой «в качестве сувенира» ее очаровательную 17-летнюю служанку. Дункан и этот факт объяснила исключительно припадками безумия Есенина. Она обвинила Америку в том, что Есенин сошел с ума «из-за дурацкого "сухого закона", ... в Америке он вынужден был пить контрабандный виски, который ему совали везде, где только можно... Прекрасное французское вино не вызвало бы у него помешательства». Ее ничуть не смущает то, что заявления ее порой противоречивы. Главное — ее слушают, интервью печатают. В одном из «признаний» в отношении помешательства С.А. Есенина Айседора говорит, что показывала его психиатру Жюлю Маркузе и что тот «подтвердил ее диагноз».

Когда интерес к скандалу в отеле «Крийон» в Париже начал угасать, Дункан заявила, что немедленно уезжает в Германию «спасать поэта от самого себя», и непременно на автомобиле — обожает быструю езду по-русски. Перед отъездом из Парижа она впервые заявила о своем предчувствии, что Есенин застрелится.

В конце марта 1923 года она действительно поехала из Парижа в Берлин на автомобиле вместе со своей подругой Мэри Дести (которая, кстати, охотно свидетельствовала в пользу Дункан сначала о сумасшествии Есенина, а вскоре и о его неоднократных попытках самоубийства). Встреча Дункан и Есенина была бурно отмечена в ресторане отеля «Адлон» и закончилась ссорой и битьем посуды.

P.S. От редакции. Недавно Е.В. Черносвитов получил от А. Яни, письмо которого с размышлениями о смерти С. Есенина было опубликовано в № 11—12, отклик на эту публикацию. Мы приводим его с сокращениями.

Здравствуйте, мой Благородный! По-гречески это и естъ Евгений, а евгеника — наука об улучшении биологических свойств человека. Помню, бывали случаи, когда мои статьи и литературные заметки, например, о переводах из Шарля Бодлера,... нагло воровали даже члены Союза писателей, выдавая их за свои и печатая под своей фамилией в той же газете. Об этом я подумал, увидев в своём почтовом ящике информационно-практический журнал «Современное право» с Вашей статьёй «К истокам русской духовности» на «Литературной странице». Думаю, что никто из пишущих не смог бы так благородно и щедро цитировать в своём литературно-исследовательском детище мои мысли о Есенине, как это сделали Вы. Я искренне восхищён и горжусь тем, что есть на свете честные люди с открытой русской душой, такие, как врач, исследователь и литератор Евгений Черносвитов!

Не так давно в Одесском Доме учёных состоялся Есенинский вечер. Мне дали слово, и я рассказал ... о Вас, о Вашем отношении к Есенину, о Вашей творческой работе, посвященной поэту. Считаю, что мне повезло в жизни, что я Вас встретил. Всё Ваше поведение — борьба за правду, протест против лжи... Хотелось мне поэтически поздравить Вас с Новым 2006 годом, который уже наступает на Вас или на Ваши пятки, а получилась вроде бы проза. «Где же стихи?» — спрашиваю я сам себя — и посвящаю Вам этот предновогодний экспромт:

Хоть и сложна затея эта,
 Криминалист опять готов
Сорвать с великого поэта
 Сусальной лжи густой покров.
В борьбе за истину неистов!
Слежу за мимикой лица:
Мой друг Евгений Черносвитов
 Стоит за Правду до конца! —
Не все ль Поэты убиенны? —
Спросил Евгений горячо. —
 Ах, Пушкин... Лермонтов... Есенин...
 Шукшин... Высоцкий... Кто ещё?..
Хочу и я, чтоб цепь такая
Навек — совсем! — оборвалась.
И я кричу, убийц ругая:
«Пусть киллерство теряет власть!»
Сумеет этого добиться
Мой друг: он — Человек-скала!
И я кричу: «Позор убийцам,
А Черносвитову — хвала!» 
30 декабря 2005 г., Одесса

 ? В психиатрическом анализе материала существенная помощь мне оказана Владимиром Николаевичем Прокудиным, ассистентом кафедры психиатрии Московского медицинского стоматологического института им. И.А. Семашко, кандидатом медицинских наук.

 ? Дитя с ангельским личиком, но душою дьявола в начале 1930-х годов становится героем бульварных романов и кинофильмов, предтечей фильмов ужасов.

 Испуганному хозяину отеля Мэри заявила, что у русского поэта припадок эпилепсии, и вызвала психиатра. Тут-то и произошел курьез: врач, зайдя в номер Айседоры и Сергея и поговорив с обоими, назначает инъекцию морфия (в то время он применялся для снятия возбуждения у психических больных)... Айседоре Дункан! А Есенину дает советы, как лечить его слишком эмоциональную супругу.

 Легенда о психической болезни С.А. Есенина не подтверждается и немецкими психиатрами. Но благодаря Мэри Дести безумие Есенина обогащается еще одним «диагнозом» —эпилепсия. Этот «диагноз» уже был пущен в ход, когда у Дункан на границе Германии и Франции возникли сложности из-за отсутствия виз. Айседора получила визы на въезд, как только сказала консулу, что «в машине Есенин — русский поэт, страдающий эпилепсией. Его ни на минуту нельзя оставить одного; с ним молодая медсестра, сопровождающая его из России».

 В Париж они благополучно прибыли 10 апреля, сообщив своим друзьям, что «немцы напуганы бешенством Есенина и не хотят предоставлять им свои отели».

 Можно со всей определенностью утверждать, что Дункан сама провоцировала «припадки безумия» (бешенства, дикого возбуждения, эпилепсии, слепой ярости и т. п. — эти и другие определения встречаются в многочисленных заявлениях и признаниях А. Дункан и М. Дести, в воспоминаниях последней). Так она поддерживала интерес к себе в Европе. Так было в «Русском ночном ресторане» в Париже, который содержали и обслуживали бывшие офицеры царской армии. Так случилось и 27 мая, после ее выступления в Palais du Trocadero, когда она, протанцевав «на бис» исключительно русское, включая шестую симфонию Чайковского, собрала небольшой круг друзей — артистов и поэтов. Как вспоминает все та же Мэри Дести, в тот день Есенин в ярости запустил канделябром в зеркало, а затем разбросал нескольких мужчин, пытавшихся его успокоить.

 Именно тогда, 27 мая, Дункан вызвала полицейских и отправила Есенина в очень престижную частную психиатрическую лечебницу Maison de Sante в пригороде Парижа, в местечке Сант-Манде (St. Mande). Там С. Есенин находился 3 дня. В документах этот факт толкуется по-разному. Ирма Дункан, приемная дочь Айседоры, пишет, что, забирая Есенина из психиатрической лечебницы так скоро, Айседора руководствовалась исключительно своей фантастической любовью к Есенину и терпением, а отнюдь не тем, что эта лечебница чрезвычайно дорога.

 Есть еще один источник, сообщающий о пребывании С.А. Есенина в этой лечебнице (речь идет о Георгии Устинове — том самом, который был в последние часы с С.А. Есениным в «Англетере»?). Но ни в одном из доступных нам источников нет и следа упоминания об истинных причинах и виновнике скоропалительной выписки С.А. Есенина из парижской психиатрической лечебницы.

 А я знаю все же, кто посетил С.А. Есенина в лечебнице 29 или 30 мая 1923 года, но назову его имя позже: сначала нужно рассказать о неисповедимых путях и странном переплетении человеческих судеб, порой кажущихся мистическими.

 ? См.: Устинов Г. Сергей Александрович Есенин: Воспоминания / Под ред. И.В. Евдокимова. М.—Л., 1926. С. 159.

 В Париже Айседора Дункан сообщает, что Есенин неоднократно угрожал, что повесится, и якобы однажды надел себе на шею петлю и привязал ее к лампе. Правда, при этом она добавляет, что «те, кто много говорят о самоубийстве, на деле никогда его не совершают» (что, кстати, верно). Вспоминают, что первые слова, которые произнесла Айседора Дункан, вступая на советскую землю, были: «Я возвращаю это дитя его Родине и никогда больше не хочу с ним иметь ничего общего».

 Здесь мне хотелось бы привести стихотворение А. Яни, посвященное А. Дункан: 

 НЕСКОЛЬКО ПОВОРОТОВ КОЛЕС К СЛАВЕ

 Это в Ницце случилось. Кому же вечерний асфальт
 В сентябре раскаленным казался от позднего солнца?
 Пишет Шнейдер Илюша, что после трагедии шаль,
 Дабы голову освободить, разрезать лишь придется.

 Коль хотите, судите меня, но ведь это вранье.
 Может, кто-то петлю Айседоре на шею накинул?
 Кто ж охоту при помощи шали открыл на нее?
 Кто и с целью какой информацию эту подкинул? 

 С распластавшейся птицей, читал я, багряная шаль
 С голубыми китайскими астрами тихо скользнула
 По плечу Айседоры — о, Боже, какая печаль! —
 И, за горло схватив, к колесу ее вдруг потянула. 

 Айседора погибла в открытом спортивном авто?
 Кто ж сидел за рулем в тот трагический миг, любопытно.
 Эту страшную смерть, знать хотелось бы, видел ли кто?
 Или это легенда придумана кем-то, как видно? 

 Айседора Дункан... Ей хотелось, я думаю, жить.
 А не вздумал ли кто-то коварно расправиться с нею?
 Мог ли шарф проскользнуть к колесу и ее задушить,
 Резко дернув известную эту плясунью за шею? 

 Не расскажут и дикой, нелепой фантазии сны,
 Как внезапно погибнуть могла Айседора в машине.
 И какой же, представьте, был шелковый шарфик длины,
 Чтобы голову мог притянуть вдруг к резиновой шине? 

 Пишут в книгах: Дункан, отправляясь на вечный покой,
 Шарф накинув на плечи, уселась в авто, как в карету,
 Улыбаясь, прощально кому-то махнула рукой
 И сказала: «Адью, о друзья мои, к славе я еду!» 

 С.А. Есенин вернулся в Москву, а с ним — легенды о его пылкой любви к Айседоре Дункан и об их путешествии по Америке и Европе, в том числе и о сумасшествии, и о попытках самоубийства. Эти легенды продолжали жить и «работать» и в новых условиях: имеется в виду Москва 1930-х годов...

 Ну а, так сказать, персоналии, которые эти легенды поддержали? Это три психиатра: два московских и один смоленский, причем первый — с мировым именем, но без всяких прав в столице, второй — без всякого имени, но со всеми правами и властью, третий — начинающий, без имени и прав. И все они сыграли весьма значительную роль в закреплении за С.А. Есениным репутации сумасшедшего и самоубийцы.

 Первым был друг знаменитого венского психоаналитика Зигмунда Фрейда и приятель Алексея Максимовича Горького, цюрихский профессор психиатрии, эмигрировавший из Швейцарии в СССР в конце 1920-х годов, Иван Борисович Галант. Вторым — «красный профессор психиатрии», одним из первых признавший советскую власть и активно с нею сотрудничавший, бессменный руководитель кафедры психиатрии 1-го Московского университета, а следовательно, всей столичной психиатрии, создатель так называемой малой (пограничной) психиатрии Петр Борисович Ганнушкин. Имя третьего — личности многообещающей, но трагической — Виктор Семенович Гриневич.

 Начнем, однако, со второго. В 1918 году Петр Борисович Ганнушкин становится профессором психиатрии. Надо сказать, что до появления психиатрических больниц и богаделен в России убогие, слабоумные и умалишенные находили приют в монастырях. Там же часто скрывались и те, у кого были нелады с законом и властями. Петр Борисович, видимо, прекрасно понимал, что для жителей настоящего и «светлого будущего» понадобятся и приюты, и убежища.

 Так клиническая психиатрия вышла за пределы психбольниц — в общество. У нее появились социальные функции, которые постепенно становились и социально-политическими, и социально-идеологическими. Двери психиатрических больниц (так называемых дневных стационаров при психиатрических диспансерах — во времена П.Б. Ганнушкина или санаторных отделений — во времена А.С. Снежневского) были открыты для «пограничных» личностей (это не больные психически, но и не совсем здоровые люди).

 По нашим данным, П.Б. Ганнушкин консультировал С.А. Есенина четыре раза — в период с конца декабря 1923 по 21 декабря 1925 года. Ганнушкин выставляет Есенину разные психиатрические диагнозы: «астеническое состояние у аффективно-неустойчивой личности», «суицидальная попытка у аффективно-неустойчивой личности» (когда Есенин, поскользнувшись на обледенелом тротуаре у дома № 4 по Брюсовскому переулку, упал и поранил руку стеклом; сначала он попал в Шереметевскую больницу, а затем его перевели в Кремлевскую, где Ганнушкин был консультантом; после этого шрамы на запястье левой руки неизменно связывали с попыткой перерезать себе вены), «делирий со зрительными галлюцинациями, вероятно, алкогольного происхождения» (то бишь белая горячка) и, наконец, «маниакально-депрессивный психоз».

 А мы ведь знаем истинные причины поступления С.А. Есенина в клинику 1-го Московского университета: это отнюдь не расстройство психики и не душевные, так сказать, кризисы, а нелады со следственно-карательными органами. П.Б. Ганнушкин, вероятно, не раз беседовал и с родственниками поэта. По-видимому, повторяя его слова, сестра Есенина, Екатерина Александровна, советовала брату в очередной раз лечь в психиатрическую больницу, потому как «психов не судят». Как оценить деятельность Петра Борисовича по отношению к Есенину?

 Безусловно, он спасал его от преследования и суда, предоставляя убежище в психиатрической больнице и тем самым «реабилитируя» перед властями как психа. Однако при этом он обращался с ним как с психически больным. Впоследствии А.С. Снежневский, вышедший также из московской школы, действовал теми же методами, что и Ганнушкин, но гораздо тоньше и гибче. Кстати, в последний раз в психиатрическую больницу С.А. Есенин ложится 26 ноября 1925 года, а 28 ноября появляется на свет божий «Клен ты мой опавший...». И это — «бредовое» творение умалишенного, алкоголика, припадочного, эпилептика, слабоумного?! 

 СМЕРТЬ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА 

 Вновь кусающий губы, я
 Сам себя вопрошал:
 «Полный сил, жизнелюбия,
 Он о смерти мечтал?»
 Шел декабрь к финалу,
 Новый год на носу.
 Что же кровью писал он?
 Мысль о смерти — в мозгу?
 Жаль, не видел те вены я.
 Что-то там — от пиратства.
 Кто навесил на гения
 Ярлыки хулиганства?
 Был одним он из пьяниц?
 Алкоголикам брат?
 Наркоман, тунеядец,
 Погруженный в разврат?
 Было это зимою.
 Это тайны пример.
 В ночь на двадцать восьмое
 Что узнал «Англетер»?
 Мне спросить Музой велено,
 Ржут мои все пегасы:
 Кто ж повесил Есенина
 На трубе теплотрассы?
 Кто тянул виски с содовой?
 Кто пил молча коньяк?
 Кто лицо изуродовал?
 Кто поставил синяк?
 Стих кому-то не нравился?
 Кто ж сдружился с бедой?
 Кто ж так подло расправился
 С головой золотой?
 Поединок с эпохой?
 Что за чертов секрет?
 Гибель стала далекою —
 Ближе стал нам Поэт!
А. Яни.

 Тем не менее именно как слабоумие опредяет состояние поэта Иван Борисович Галант, публикуя вскоре после его гибели статью «О душевной болезни Есенина» в весьма популярном в то время многотомном издании «Клинический архив гениальности и одаренности (эвропатология)».

 Тома этого издания обычно были посвящены причинам и наследственности гениальности, биографиям гениальных людей — от Александра Македонского, Цезаря до Наполеона, так называемым патографиям русских поэтов и писателей с подробным описанием симптомов их болезни и ненормальностей в поступках, в том числе сексуальных; толкованию снов великих людей и их судеб и пр. Тиражи (по 2000 экз.) расходились молниеносно среди московской и ленинградской элиты, переписывались от руки и быстро распространялись по стране. Первые экземпляры сразу же уходили за границу, к друзьям Галанта в Европе и Америке.

 Книга И.Б. Галанта, посвященная Есенину, называлась «Гений и безумие».

 Иван Борисович Галант возглавлял кафедру психиатрии Хабаровского государственного медицинского института с 1935 по 1969 год, с небольшим перерывом — с 1939 по 1942 год. Бесспорно, это был ученый с мировым именем. Две его последние фундаментальные работы были переведены на многие иностранные языки.

 Кстати, сейчас мы подошли к странно-мистическому переплетению судеб. Дело в том, что с 1962 по 1968 год я учился в Хабаровском медицинском институте, заведующим кафедрой психиатрии которого и был И.Б. Галант. Я учился в одной группе с дочкой Ивана Борисовича, дружил с ней и потому имел возможность рыться в его архиве и часто лично общаться с ним в неформальной обстановке.

 Занимаясь в психиатрическом кружке под руководством Галанта, я сделал доклад «О так называемом бреде преследования С.А. Есенина», где пытался доказать, что никаким бредом наш великий поэт не страдал. Иван Борисович выслушал мое сообщение весьма спокойно и заметил: «Ты не клиницист, ты все психологизируешь, не видя у Есенина психической патологии. Знаешь, я уже спорил с одним психиатром, который считал, что "психическое здоровье Есенина не вызывает сомнения". Это был мэтр европейской психиатрии Пьер Жане. Именно по его заключению в 1923 году твоего поэта выписали из Maison de Sante. А вот если бы пролечили, может быть, он и остался бы жив, а не повесился».

 Тогда, в 1962 году, мне трудно было возражать Ивану Борисовичу. Но сейчас... Сейчас передо мной его статья «О душевной болезни Есенина», и я знаю, под чью диктовку эта статья была написана?.

 ...Каким образом судьба свела И.Б. Галанта с профессором Уральского (Свердловского) университета, заведующим психотехнической лабораторией Г.В. Сегалиным, можно только догадываться. Сегалин был главным редактором Клинического архива гениальности и одаренности, а Галант — бессменным автором вплоть до 1930 года.

 Сегалин утверждал, что если у нормальных людей в роду встречаются психические больные не чаще чем в 30 случаях из ста, то у психических больных наследственность отягощена в 60 случаях, а у гениальных и одаренных — во всех ста.

 Авторы Клинического архива успели поведать миру о «ненормальности» таких русских писателей и поэтов, как Лев Толстой, Глеб Успенский, М.Ю. Лермонтов, М.Н. Загоскин, Н.А. Некрасов, М. Горький, А.С. Пушкин, В.Г. Белинский, И.А. Гончаров, А.А. Блок, А.А. Фет... Досталось, конечно, и иностранцам: в этот список попали Бальзак, Стендаль, Эдгар По, Вольтер, Руссо, Дидро, Кант, Гегель и даже Микеланджело. Но что удивительно: Галант опубликовал пять статей о сумасшествии Алексея Максимовича Горького, а тот поддерживал с ним дружеские отношения и получал от него профессиональные советы, как правдивее изображать своих психически ненормальных героев! И вот этот И.Б. Галант в 1926 году в уже названной статье пишет: «Когда... авторы статей, посвященных памяти погибшего поэта, задавали себе вопрос о возможных причинах, побудивших его погубить жизнь, то они, в общем, отказывались от неблагодарного труда найти "последнюю причину" самоубийства Есенина, хотя всем известно, что Есенин — отчаянный алкоголик, и сам поэт воспевал свой алкоголизм как будущего своего палача!.. А между тем появившаяся недавно в печати посмертная поэма Сергея Есенина "Черный человек"... едва ли может еще кого-нибудь заставить сомневаться в том, что поэт страдал тяжелою душевной болезнью».

 А дальше — простой прием отождествления автора произведения с его героем и так называемый психоанализ, заимствованный у Фрейда. «...Мы смело можем сказать, что Есенин — величайший лирик пьянства, и вряд ли мы найдем в мировой литературе такую пьяную лирику, которую можно было бы сопоставить с есенинской... Прежде всего бросается в глаза столь характерный цинизм алкоголиков. Притупление чувства стыда, элементарной благопристойности... доводит его до звероподобных состояний разнузданности диких инстинктов. Все эти состояния делают его в большей или меньшей степени антисоциальным».

 Нет, это отнюдь не психопатологический анализ, а весьма определенное, нескрываемое, но тем не менее далеко не личное отношение И.Б. Галанта к С.А. Есенину.

 1 Эта статья была опубликована в уже упомянутом Клиническом архиве гениальности и одаренности (эвропатология) (1926. Вып. 2. Т. 11). Для меня ее перепечатала из этой ставшей библиографической редкостью книги племянница Есенина Т.П. Флор-Есенина.

 Далее читаем: «Если пренебречь некоторыми нецензурностями языка... то остается еще удивляться поистине пьяной любви поэта к зверям и всякому скоту...» Определение, данное Галантом поэту в своей статье, — «мужицкая зоофилия».

 Теперь процитируем «Злые заметки» Н.И. Бухарина (Правда. 1927. 12 янв.): «...есенинщина — это самое вредное, заслуживающее настоящего бичевания явление нашего литературного дня... это отвратительная напудренная и нагло раскрашенная российская матерщина, обильно смоченная пьяными слезами и оттого еще более гнусная. Причудливая смесь из "кобелей", икон, "сисястых баб", жарких свечей, березок, луны, сук, господа Бога, некрофилии...» «Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого национального характера...»

 Вскоре эта статья вышла отдельной брошюрой. Напомню, что Н.И. Бухарин в это время был главным редактором газеты «Правда» и журнала ЦК партии «Большевик», созданного для «защиты и укрепления исторического большевизма против любой попытки искажения и извращения его основ».

 Пусть поверит читатель на слово, что и у Крученых в отношении к Есенину предостаточно эпитетов типа «скотство», «мертвечина», «некрофилия», «кладбищенская любовь». Напомню также, что он автор брошюры «Крученых А. о статье Н. Бухарина против Есенина» (1927). И она была в архиве И.Б. Галанта?.

 Пора рассказать и о B.C. Гриневиче. В 1927 году вслед за статьей Н.И. Бухарина вышел его опус «К патографии С. Есенина» все в том же «Клиническом архиве».

 Метод, каким пользовались авторы (Галант, Крученых, Бухарин), развивая до политико-идеологической догмы и канонизируя легенду Дункан о Есенине, — пробабилизм. Он был подкреплен авторитетом Ганнушкина. Пробабилизм — это часть древней схоластики, правила и приемы создания правдоподобной версии осуждения и обвинения. В отношении к С.А. Есенину использовались слова «сумасшедший» и «самоубийца». Затем, когда вердикт осуждения Есенина поднялся на уровень политики и идеологии и появился термин «есенинщина» как синоним деградации и упаднического творчества, к этим ключевым словам присоединилось третье — «крестьянин» («мужик», «русская деревня», «национальный русский характер»).

 Хорошо составленный по законам пробабилизма вердикт действует безотказно на толпу, а порой и на самого осуждаемого.

 А теперь о происхождении «Черного человека». Друзья и современники С.А. Есенина, попавшие под гипноз созданной о нем легенды-вердикта, робко пытались доказать, что «Черный человек» — это не бред и не галлюцинация, что есть прототипы этого образа. Например, немного раньше, в 1922 году, имажинист Вадим Шершеневич написал «Даму в черной перчатке». Говорили и о влиянии на творчество Есенина поэмы «Моцарт и Сальери» А.С. Пушкина (есть ведь там такие строчки в сцене, которая происходит в трактире: «Мне день и ночь покоя не дает мой черный человек. За мною всюду, как тень, он гонится»).

 Несколько позже стали вспоминать «Черного монаха» А.П. Чехова, «Аббата» (одетого в черное) Эдгара По. И «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда вспоминали, называя Есенина «русским Дорианом Греем».

 Но если уж говорить о литературной традиции двойников, то она восходит к таким именам, как Шекспир, Сервантес, Лопе де Вега... Почти у всех великих писателей в расцвете творчества появляется произведение, где главный герой раздваивается (или удваивается). Это художественно выверенный прием философского, глубоко мировоззренческого и этического осмысления действительности,

 — Простите, — возразят нам авторы «Клинического архива», — ведь все названные вами имена писателей и поэтов — имена людей сумасшедших!

 О, если бы речь шла не о Есенине и не о его гибели! В последнее время одни стали уже говорить, что «Черный человек» Есенина — это Троцкий, а другие — Сталин. Дело вкуса. А вкусы тех, кто берется толковать «Черного человека», не имеют к гениальному произведению и к его автору никакого отношения.

 Гений, чтобы нести ношу гениальности на своих плечах, нуждается в идеальном психическом здоровье. Какой самодисциплиной, внутренней сосредоточенностью и работоспособностью должен обладать человек, создавший за последние годы своей жизни такие шедевры, как «Персидские мотивы», «Письмо к женщине», «Письмо к матери», «Письмо к деду», «Метель», «Анна Снегина»!

 Откройте томики собрания сочинений С.А. Есенина и прочтите все, что он написал в 1924—1925 годах. И сравните со словами Галанта—Бухарина о Есенине. Хотелось бы также обратить внимание читателя на некоторые факты, которые остаются до сих пор загадочными. Однако они могут, думается, неожиданно пролить свет на трагедию в «Англетере». Так, статья B.C. Гриневича публикуется в престижном журнале «Клинический архив» вслед за статьей И.Б. Галанта в 1927 году. В 1927 году Гриневич был здоров, а 26 июня 1928 года вдруг умер. За период существования «Клинического архива» умерли и другие авторы журнала, но некролог был опубликован только один — о B.C. Гриневиче.

 Сейчас, вероятно, не многие знают, что после смерти С.А. Есенина, 19 января 1926 года, Л. Троцкий опубликовал в «Правде» статью «Памяти Сергея Есенина». В целом это была положительная статья, в которой есть такая фраза: «Есенин — не от мира сего, но все же он интимнейший лирик».

 Основной конфликт Есенина с его эпохой Троцкий видел как раз в том, что «Есенин интимен, нежен, лиричен, а революция — публична, эпична, катастрофична. От того-то короткая жизнь поэта оборвалась катастрофой». «К смерти, — заключает Троцкий, — Есенин тянулся почти с первых лет творчества, сознавая внутреннюю свою незащищенность».

 Между тем в поэме С. Есенина «Песнь о великом походе», написанной в 1924 году в стиле русских народных сказов (поэма, кстати, была посвящена 5-летию Петроградской обороны), с одной стороны, фигурирует царь-злодей Петр, на костях людских построивший Петроград, а с другой — народ со своими героями... Троцким и Зиновьевым.

 Исследования навели меня на мысль, что «Песнь о великом походе» должна была выйти в свет отдельной книгой в 1926 году (после смерти С.А. Есенина) и в 1927 году. Публиковалась ли она, я не знал. Решил проверить себя и позвонил критику В. Кожинову, который мне категорически заявил: «Нет, отдельным произведением эта поэма в 1926—1927 гг. не публиковалась». Но затем также решил проверить себя и вдруг сообщил: «А ты прав! В 1926 году эта поэма была опубликована отдельной брошюрой в Москве в количестве 50 (!) экземпляров. А в 1927 году — еще 75 (!) экземпляров. Интересно, кому это нужно было — 50 и 75 экземпляров?!»

 Вот я и думаю: кому это было нужно?

 С.А. Есенин нашел свою смерть в пятом номере «Англетера». Этот номер снял ему Г.Ф. Устинов. В этом же номере в 1922 году Есенин провел лучшие свои часы с А. Дункан. По воспоминаниям М. Дести, когда они вошли в номер, Есенин увидел в углу комнаты большой крюк и якобы сказал, что неплохо бы на нем повеситься.

 Пятый номер — это случайное совпадение?

 Наконец, разве смерть А. Дункан не похожа на красивую романтическую легенду, которая является логическим продолжением легенды о самоубийстве С.А. Есенина, но имеет свое мистическое оформление?

 А. Дункан, как известно, погибла 14 сентября 1927 г. в результате несчастного случая: была задушена своим красным китайским шарфом, попавшим в колесо автомобиля. Свидетелем ее смерти была все та же М. Дести, по словам которой, А. Дункан, прощаясь, сказала ей: «Good by, my friend, good by!» («До свиданья, друг мой, до свиданья!»)

 И еще: Айседора погибла недалеко от своей студии в Ницце на Promenade des Anglais, т. е. в своем «Англетере».

 Все эти совпадения послужили для художника Ю.П. Анненкова основанием к созданию красивой и убедительной легенды о смерти А. Дункан («Дневник моих встреч. Цикл трагедий». — Нью-Йорк, 1966).

 Вот и все. Хотелось бы сделать только еще одно существенное для меня замечание, связанное с гибелью С.А. Есенина.

 Можно дедуктивным путем прийти к заключению, что смерть С.А. Есенина — политическое убийство, за которым стоят определенные общественные силы.

 Индуктивным путем, тщательно изучая первоисточники и документы той поры, можно предположить, как и когда возник заговор, кто его участники, вплоть до распоряжения убить поэта в ночь с 27 на 28 декабря 1925 г. (Прецедент такого рода в нашей истории, увы, есть: убийство А.С. Пушкина. Десять лет в русской печати о нем не упоминалось, и лишь в 1847 году появились самые общие сведения. А спустя четверть века в Париже были опубликованы документы, спор вокруг которых разгорелся лишь через... 90 лет!)

 И тем не менее без повторной судебно-медицинской экспертизы, т. е. без эксгумации, не решить главного вопроса — от своей или чужой руки умер поэт. Иными словами, без эксгумации нельзя сделать окончательный вывод, было ли это доведение до самоубийства или убийство.

 В письмах ко мне читатели спрашивают: почему я так настаиваю на эксгумации? что она может дать спустя столько лет со дня захоронения С.А. Есенина? Отвечаю: эксгумация даст ответ на вопрос, был ли нанесен Есенину удар большой силы в переносицу.

 Если стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья...» должно было убедить общественное мнение, что поэт покончил жизнь самоубийством, то поэма «Черный человек» должна была свидетельствовать, что он был сумасшедшим. Не случайно эти две вещи сразу после смерти Есенина были опубликованы и в Ленинграде, и в Москве, и в Тифлисе, и в Баку...

 «Людям нужна не правда, а легенды», — сказал в свое время основатель ордена иезуитов Игнатий Лойола.

 Легенды о С.А. Есенине продолжают жить на Западе. Би-би-си выпустило телевизионный фильм «Айседора» (режиссер Кен Рассел), в котором С. Есенина называют «новым Пушкиным», но показывают как эпилептика, развратника, бездельника, шалопая и даже... вора. В этом фильме С. Есенин только и делает, что пьет день и ночь, носится как бешеный по отелям, разрушая мебель, митингует полуобнаженным, размахивая с балкона отеля красным флагом, и насилует служанок... По другой западной легенде С. Есенин, прежде чем повеситься, перерезает себе вены, пишет кровью последнее стихотворение, выдавливает кровь в этрусскую вазу, подаренную ему Дункан, а потом пишет завещание, в котором свою кровь отдает Дункан, сердце — Зинаиде Райх, а мозг — Софье Толстой...

(Февраль 1990 г.)

 Владислав Ходасевич в своем «Некрополе» в 1926 году в Париже пишет: «Летом 1925 года прочел я книжку Есенина под непривычно простым заглавием: "Стихи. 1920—24". Тут были собраны пьесы новые и не совсем новые, т. е. уже входившие в его сборники. Видимо, автор хотел объединить стихи того, можно сказать, покаянного цикла, который взволновал и растрогал даже тех, кто ранее не любил, а то и просто не замечал есенинской поэзии.

 Эта небольшая книжечка мне понравилась. Захотелось о ней написать. Я и начал было, но вскоре увидел, что в этом сборнике — итог целой жизни, и что невозможно о нем говорить вне связи со всем предыдущим путем Есенина. Тогда я перечел "Собрание стихов и поэм" его — первый и единственный том, изданный Гржебиным. А когда перечел, то понял: сейчас говорить об Есенине невозможно. Книжка, меня (и многих других) взволновавшая, есть свидетельство острого и болезненного перелома, тяжелой и мучительной драмы в творчестве Есенина. Стало для меня несомненно, что настроения, отраженные в этом сборничке, переходные; они нарастали давно, но теперь достигли такой остроты, что вряд ли могут быть устойчивы, длительны; мне показалось, что так ли, иначе ли, — судьба Есенина вскоре должна решиться, и в зависимости от этого решения новые его стихи станут на свое место, приобретут тот или иной смысл. В ту минуту писать о них — значило либо не договаривать, либо предсказывать. Предсказывать я не отважился. Решил ждать, что будет. К несчастью, ждать оказалось недолго: в ночь с 27 на 28 декабря, в Петербурге, в гостинице "Англетер", Сергей Есенин обернул вокруг своей шеи два раза веревку от чемодана, вывезенного из Европы, выбил из-под ног табуретку и повис лицом к синей ночи, смотря на Исааковскую площадь».

 Написано это — еще раз отметим — в 1926 году. Оставим в стороне «острый болезненный перелом», «тяжелую и мучительную драму», необходимость «предсказывать»... Может быть, и в самом деле Ходасевич так думал, когда писал: сильное впечатление из настоящего способно искажать восприятие прошлого. Выделим его мысль, что судьба поэта влияет на тот или иной смысл, который приобретают его стихи. Очень верная мысль, освоенная еще древними трагиками, которые понимали, что автор есть понятие собирательное, как, например, хор в древнегреческой трагедии или народ.

 Я еще вернусь к «Некрополю» Владислава Фелициановича в связи с Шукшиным, а здесь приведу письмо к Ходасевичу Александра Ширяевца — крестьянского поэта, товарища Есенина по музе и судьбе. Оно взято из того же «Некрополя».

 А. Ширяевец в декабре 1916 года написал записку Ходасевичу с просьбой высказать свое мнение о сборнике его стихов «Запевки». Ходасевич ответил, что «не понимает, как "писатели из народа", знающие мужика лучше, чем мы, интеллигенты, изображают этого мужика каким-то сказочным добрым молодцем вроде Чурилы Пленковича в шелковых лапотках. Ведь такой мужик, какого живописуют крестьянские поэты, вряд ли когда и был, и уж во всяком случае больше его нет и не будет».

 Вот тогда-то (7 января 1917 г.) Ширяевец и пишет свое подробное письмо в ответ на эту ремарку Ходасевича.

«Многоуважаемый Владислав Фелицианович! Очень благодарен Вам за письмо Ваше. Напрасно думаете, что буду гневаться за высказанное Вами, — наоборот, рад, что слышу искренние слова.

Скажу кое-что в свою защиту. Отлично знаю, что такого народа, о каком поют Клюев, Клычков, Есенин и я, скоро не будет, но не потому ли он и так дорог нам, что его скоро не будет?.. И что прекраснее: прежний Чурила в шелковых лапотках, с припевками да присказками, или нынешнего дня Чурила, в американских щиблетах, с Карлом Марксом или "Летописью" в руках, захлебывающийся от открываемых там истин?.. Ей-Богу, прежний мне милее!..

Знаю, что там, где были русалочьи омуты, скоро поставят купальни для лиц обоего пола, со всеми удобствами, но мне все же милее омуты, а не купальни... Ведь не так-то легко расстаться с тем, чем жили мы несколько веков! Да и как не уйти в старину от теперешней неразберихи, от всех этих истерических воплей, называемых торжественно "лозунгами"... Пусть уж о прелестях современности пишет Брюсов, а я поищу Жар-Птицу, пойду к Тургеневским усадьбам, несмотря на то, что в этих самых усадьбах предков моих били смертным боем. Ну как не очароваться такими картинками?., (далее следует полностью стихотворение С. Клычкова "Мельница в лесу", которое Ходасевич опускает. — Е.Ч.).

И этого не будет! Придет предприимчивый человек и построит (уничтожив мельницу) какой-нибудь "Гранд-отель", а потом тут вырастет город с фабричными трубами... И сейчас уж у лазоревого плеса сидит стриженая курсистка или с Вейнингером в руках, или с "Ключами счастья".

Извините, что отвлекаюсь, Владислав Фелицианович. Может быть, чушь несу я страшную, это все потому, что не люблю я современности окаянной, уничтожившей сказку, а без сказки какое житье на свете?.. Очень ценны мысли Ваши, и согласен я с ними, но пока потопчусь на старом месте, около мельниковой дочери, а не стриженой курсистки. О современном, о будущем пусть поют более сильные голоса, мой слаб для этого».

«...Отлично знаю, что такого народа, о каком поют Клюев, Клычков, Есенин и я, скоро не будет». 

 ...В. Ходасевич в «Некрополе» постфактум обосновывает свое предчувствие самоубийства Сергея Есенина логикой тупика, в котором оказался поэт, идеализируя избяную Русь. Он пишет в заключении: «История Есенина есть история заблуждений. Идеальной мужицкой Руси, в которую верил он, не было. Грядущая Инония, которая должна была сойти с неба на эту Русь, — не сошла и сойти не могла. Он поверил, что большевистская революция есть путь к тому, что "больше революции", а она оказалась путем к последней мерзости — к нэпу... Горе его было в том, что он не сумел назвать ее: он воспевал и бревенчатую Русь, и мужицкую Руссию, и социалистическую Инонию, и азиатскую Рассею, пытался принять даже СССР., — одно лишь верное имя не пришло ему на уста: Россия.

 Есенин прозрел окончательно, но видеть того, что творится вокруг, не хотел. Ему оставалось одно — умереть».

© Черносвитов Е.В., 2007

Профессор Черносвитов Евгений Васильевич
Заведующий кафедрой, консультант-психиатр, психотерапевт, основоположник СОЦИАЛЬНОЙ МЕДИЦИНЫ и СОЦИАЛЬНОЙ ЮРИСПРУДЕНЦИИ в России

Журнал «Современное право» №7 (2005)

http://chernosvitov.narod.ru/esenin.html#1

*

..texts
http://idvm.narod.ru
http://idvm.chat.ru
http://r812.eu5.org
..index